Дмитрий Петров-Бирюк - История моей юности

• Название: История моей юности
• Автор: Дмитрий Петров-Бирюк
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

---

Я и Андрей сразу же с ними подружились. Спиридоныч первое время хмурился, глядя, как мы беседовали с его дочками, а потом, видя, что мы парни приличные, не хулиганы и вольностей себе не позволяем, успокоился.

Алексей Марушкин со своим братом жили рядом. Они часто приходили к нам с гармошкой. Мы пели, танцевали.

Иногда в нашем пении участвовал и сам хозяин с женой.

Как-то в один из тихих вечеров мы сидели вчетвером — я, Андрей Земцов и девушки-сестры — у ворот на лавочке. Закатное солнце, разбрасывая вокруг нас косые вялые лучи, уже не грело. Сумеречные синие тени выползали из-под прохладных углов и закоулков. Андрей балагурил, рассказывал нам разные смешные истории. Варя и Надя смеялись.

Широкая, прямая, как полет стрелы, улица села была заполнена народом. Среди наших красноармейцев белели платочки и кофточки девушек, молодых баб. Слышались веселые возгласы, смех, песни, взвизгивание гармошек.

— Есть у нас на хуторе одна такая семья, казак с казачкой, — рассказывал Андрей. — Люди уже пожилые… Сын их, Иван, служил на военной службе в полку. Однова прислал он родителям письмо, а прочесть-то-его в семье никто не может, потому как все неграмотные. «Нехай покель полежит за божничкой, — сказал старик. — Могет быть, зайдет какой грамотей, тогда и прочтет…» Случилось так, что через пару дней к ним зашел странник-монах, весь оборванный, грязный. А голосина у него, как у доброго жеребца. Ежели что скажет, так словно гром загремит. Хозяин обрадовался монаху. «Прочти, говорит, божий человек, что это сынок-то нам пишет…» Монах откашлялся да как заорет, словно в трубу загудел: «Дорогие батенька и маменька! Шлю вам низкий поклон». Поклоны посыпались всем: и братцам, и сестрицам, и сватам, и свахам… Под конец письма монах как рявкнет: «А еще прошу батеньку и мамунюшку прислать мне трояк на сапоги…» «Вишь ты, сукин сын, — говорит родитель. — Просит трояк, а сам так непочтительно разговаривает с родителями. Нет!.. Не пошлем ему мы трояк».

И не послал. Через месяц заходит к ним сухонькая, маленькая монашка. Голосок у нее нежный, тоненький. Покормили ее, напоили, а потом старик вспомнил о письме служивого. «Почитай-ка, родимая, еще разок что пишет сынок, а то уж забыл».

Монашка тоненьким голоском прочитала письмо, а под конец особенно нежно закончила: «А еще прошу батеньку и мамунюшку прислать мне трояк на сапоги». Старик, довольный, посмотрел на всех и сказал: «Ну, это другое дело. Помякшил, сукин сын, заговорил ласковым голосом, а то ж ведь орал, как кобель цепной… Давай, такое дело, старуха, пошлем ему пятерку…»

Мы дружно засмеялись.

…Однажды мы сидели на улице и пели песни. Мимо нас, пошатываясь, прошли пьяные Буздалин, Тарарухин, Гробов со своими собутыльниками. Они громко сквернословили, хохотали. Поравнявшись с нами, Тарарухин под смех товарищей сказал по нашему адресу скабрезность.

— Хулиганы! — бросил им вслед Андрей.

Тарарухин перекосился от ярости, обернулся к нам, показал кулак.

— Глядите, гады, а то я вам покажу хулиганов!

Мы промолчали.

Андрей стал было что-то рассказывать девушкам, но вдруг на улице, там, где только что показалась какая-то подвода, поднялся шум. К подводе со всех сторон подбежали красноармейцы, что-то крича и размахивал руками.

Андрей сорвался со скамейки и помчался к шумевшей толпе.

Скоро он вернулся взволнованный и возмущенный.

— А им, сволочам, все сходит, — выкрикнул он. — Я бы их всех пострелял.

— А в чем дело? — спросил я.

— Через этих хулиганов проклятых сейчас зря погиб невинный человек.

— Ой, боже мой! — бледнея, как полотно, вскрикнула Надя. — Что же там было, а?

— Вон видите, — махнул рукой Андрей, — стоит подвода…

— Ну?

— На ней ехали двое служащих Новохоперского городского Совета да кучер. Ездили куда-то по делам… Возвращались обратно, а навстречу им наши хулиганы, прут прямо на лошадей, не сворачивают с дороги… Кучер выругал их… Тарарухин дал по морде кучеру. Может, на этом бы все и закончилось, но… — рассказывал Андрей, — мимо шел какой-то красноармеец из нашего батальона. Глянул он на одного из сидевших в телеге и узнал его. Это был офицер их полка еще на германском фронте. «Офицер!» — крикнул красноармеец. Выкрика было достаточно для того, чтобы Гробов схватил офицера за шиворот и стащил с телеги…

Несчастного окружили хулиганы и с криками; «Шпион! Беляк!.. Офицер!..» — начали избивать.

Командир батальона пытался было унять солдат и спасти невинного человека, но это было невозможно.

— А потом оказалось, — закончил Андрей, — что убитый хоть и вправду был раньше офицером, но из большевиков… В общем, советский человек.

Самосуд произвел на всех удручающее впечатление.

На станции Новохоперская

На следующий день после убийства работника Новохоперского горсовета мы собрались у своего хуторянина, Василия Борисовича Долгачева, брата бывшего командира нашей дружины. Это был казак лег сорока пяти, лысый, с лохматыми бровями, нависшими над серыми глазами.

— Товарищи, — взволнованно сказал Василий Борисович, — все мы видели, что вчера произошло. Какие-то ничтожные поганцы, хулиганье проклятое, убили невинного человека… А за что?.. За то, что он когда-то служил офицером… А человек этот советский работник, да к тому же и коммунист… Куда же это такое самоуправство годится?.. Они нас позорят… Разве ж мы за тем пошли в Красную Армию, чтобы убивать невинных людей?.. Али за тем, чтобы разорять мирных жителей, залезать к ним в сундуки, обламывать соты в ульях?.. Нет, братцы мои, я пошел в Красную Армию за тем, чтобы добиться счастья и правды народу трудовому, а потому не хочу, чтобы на меня указывали пальцем: вот, мол, пошел грабитель!.. Вот, мол, пошел убийца невинных людей! Надо нам подумать о том, как избавиться от этой нечисти, чтоб не позорили нас.

Все мы с возмущением говорили о хулиганах, компрометирующих честных красноармейцев перед населением.

Выслушав нас, Василий Борисович сказал:

— Надо их изгнать, чтобы они и воздух-то не портили своим присутствием… Я так думаю, что надобно нам зараз составить заявление на имя командира полка, товарища Потапова… Не желаем, мол, служить вместе с бандюгами — и баста!.. Не желаем, мол, чтобы они чернили наше красноармейское звание. Ежели он не выгонит этих бандюг из нашего полка, то мы, как есть добровольцы, уйдем в другой полк.

— Правильно! — послышались голоса присутствующих. — Правильно!.. Написать ему заявление.

Меня, как наиболее грамотного из всех находившихся в горнице красноармейцев, усадили за стол писать заявление. Нашлась и бумага для этого, нашлись и чернила с ручкой.

Я писал под диктовку всех, кто был в комнате. Писал долго, целых полдня. Каждый хотел, чтобы его слово или фраза были вставлены в заявление. А поэтому споров было немало. Я выслушивал каждого, но писал по-своему, как, мне думалось, будет лучше.

Когда я наконец написал заявление и прочитал его, всем оно понравилось, и каждый думал, вероятно, что я написал именно так, как он диктовал мне.

Мы все подписали его и передали Василию Борисовичу для вручения командиру полка. Но Долгачев не успел отдать ему наше заявление.

На следующее утро горнист сыграл тревогу. На улице выстроились красноармейцы. Мы с Андреем, вскочив с постели, торопливо оделись и навьючили на себя все наши громоздкие солдатские принадлежности.

Девушки, дочки хозяина, смотрели на нас печальными глазами.

На прощание мы с Варей даже расцеловались в сенях.

— Не забывайте меня, Саша, — прошептала она. — Возьмите вот на память, — сунула она мне в руку маленький кружевной платочек.

Мы отправились на станцию, находившуюся километрах в трех от села.

Дорогой нам стало известно, почему нас так внезапно потребовали. Оказывается, тот московский рабочий полк, который сменил нас на Буграх, пошел в наступление на станицу. Совсем недалеко от станицы, на хуторе Фирсовском, между москвичами и белогвардейцами произошел бой. Москвичи отступили.

Уходя из хутора, они захватили с собой человек двадцать старых казаков-заложников.

И надо же было так случиться, что в то время, когда мы подходили к станции, на платформе ее, ожидая поезда, сидели эти несчастные люди.

Батальон наш встретили с музыкой рабочие и служащие новохоперских предприятий. Они решили проводить нас на фронт.

Мужчины и женщины дружески обнимали нас, жали нам руки, совали цветы, папиросы, конфеты, печенье. Они желали нам успехов и победы над врагом.

На платформе гуляла нарядная публика и красноармейцы. Все было по-праздничному. Веселый говорок плескался повсюду. Сверкая на солнце медью начищенных труб, играл марши духовой оркестр…

И вдруг, заглушая все — и говор толпы, и музыку, — пронесся душераздирающий вопль, полный животного, смертельного ужаса. Все сразу же затихло. В наступившей тишине послышались крики о помощи, ругань. Толпа в страхе бросилась в стороны.