Саймон Монтефиоре - Сашенька

• Название: Сашенька
• Автор: Саймон Монтефиоре
• Жанр: Роман
• Год: 2014

Нет возврата к былому благополучию и покою.

Ее отец требует развода у матери, чтобы жениться на симпатичной гувернантке.

Сама девушка попадает в тюрьму по обвинению в терроризме. А выбравшись на свободу, подвергается домогательствам комиссара Сагана, от которых ее спасает брак с сотрудником НКВД.

С мужем она живет в согласии и достатке, но ухаживания известного писателя вдруг пробуждают в ней неудержимую страсть.

Сколько продлится запретное блаженство?

Какую цену придется заплатить за него?

---

Если это Беня, его винить нельзя. Она звонила ему в тот день, чтобы сказать: «Я тебя люблю». Она опять его любила, убежденная в том, что он такая же невинная жертва, как и она сама. Если она не выйдет с Лубянки, то навсегда останется ему благодарна, что познала настоящую любовь.

Но сама она не признается, кто бы что ни говорил, потому что она невиновна. А если не признается, когда-нибудь ее выпустят и она сможет забрать Снегурочку и Карло. Все ради детей.

Двери распахнулись.

Сашенька с дурным предчувствием опустила глаза. Вот оно.

Боковым зрением она увидела, как в проеме двери замаячила высохшая фигура.

— Садитесь, осужденный, — пригласил Родос, указывая на стул напротив Сашеньки. — Вон туда!

Худой старик в синей тюремной робе колебался, указывая на себя пальцем.

— Да-да, вы! Садитесь, осужденный! Живее!

Ее пронзила догадка. Это ее отец? У нее сдавило горло. Он жив? Он дал против нее показания? Это не имело значения: если он жив, она будет просто счастлива.

Папочка! Что бы они с ним ни сделали, что бы он ни сделал ей, Сашеньке захотелось просто обнять отца. А поцеловать его позволят?

— Подследственная Цейтлина-Палицына! — прорычал Родос. — Посмотрите на осужденного.

40

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! Дорогой Коба! Обращаюсь к Вам как старый товарищ, которого Вы знаете больше двадцати пяти лет. Все эти годы я верно служил партии и лично Вам как ее испытанному вождю и ни разу не отклонился от генеральной линии.

Убежден, что своим выдвижением на ответственные посты в нашей великой рабоче-крестьянской партии я обязан исключительно Вашему доверию и заботе. Я готов безусловно подчиниться любому решению Центрального комитета, но я не могу не выразить протест в отношении методов «расследования», применявшихся ко мне сотрудниками органов.

Мне уже шестьдесят один год, и здоровье мое подорвано: затемнение в правом легком, стенокардия и сердечная недостаточность, общая физическая слабость вследствие перенесенного в детстве полиомиелита, жестокий ревматизм — последствия царской каторги и длительной сибирской ссылки. Как член ЦК считаю необходимым сообщить Вам, члену Политбюро и Генеральному секретарю ЦК, следующее: как только меня доставили во внутреннюю тюрьму на Лубянке, от меня потребовали признаний в том, что я являюсь агентом иностранных разведок. Когда же я отказался, три человека повалили меня на ковер и стали зверски избивать резиновыми дубинками, нанося удары по ногам и пяткам. В результате я потерял способность передвигаться, а тело покрылось синяками и кровоподтеками.

В дальнейшем меня избивали ежедневно кожаным ремнем и резиновыми дубинками, нанося удары по тем же местам.

Боль была такой сильной, словно меня облили кипятком или кислотой. Я многократно терял сознание, плакал, кричал и умолял своих мучителей сообщить Вам, товарищ Сталин, через что мне приходится пройти. Когда я упомянул Ваше имя, меня ударили по лицу, сломав нос, скулу и мои очки, без которых я фактически слеп. К тому же меня стали бить по позвоночнику.

Большевистская гордость едва позволяет мне рассказать Вам, уважаемый и любимый товарищ Сталин, о том, что произошло дальше. Даже говорить об этом мне очень больно: когда я, избитый и совершенно беспомощный, лежал на полу, упорно отказываясь лгать партии, следователи запятнали самое имя партии Ленина — Сталина. Они справили малую нужду прямо мне на лицо и в глаза. Даже на каторге я никогда не испытывал ничего и близко похожего на этот страх и эту боль.

Сейчас я нахожусь в своей камере, все во мне дрожит, даже карандаш и то трудно удержать в руках.

Я запуган до такой невероятной степени — я, революционер с почти сорокалетним стажем, — что испытываю чудовищное искушение солгать Вам, Иосиф Виссарионович, и обвинить себя и других товарищей (в том числе ряд честных ответственных работников), хотя это уже само по себе было бы преступлением перед партией.

Я отдаю себе полный отчет в том, что нашему великому государству для защиты своих завоеваний и победы над врагами необходимо и такое оружие, как террор. Я поддерживаю наши доблестные органы в их борьбе с врагами народа и иностранными шпионами. Сам по себе я мало что значу; наша партия и ее благородные цели — вот что действительно ценно. И все же я уверен, что Вам ничего не известно об описанной мною практике следствия. Поэтому я прошу Вас — уважаемого давнего товарища, великого вождя рабочего класса, нашего Ленина сегодня — разобраться в данном вопросе и избавить от незаслуженных страданий людей, искренне преданных делу партии и лично Вам, товарищ Сталин.

Мендель Бармакид, член ВКП(б) с 1900 года».

41

Напротив нее сидел похожий на мертвеца старик с желтой просвечивающейся кожей и пучками грязно-каштановых волос на шероховатом, покрытом струпьями скальпе. Он посасывал десны, нервно оглядываясь, яростно чесался, а потом вдруг надолго застыл, будто в ступоре.

Сашеньке еще не доводилось встречать настоящих зэков, но все в этой развалине кричало, что он зэк, бывалый «сиделец» ГУЛАГа. Она чувствовала, что он много лет провел на Колыме, на рудниках или на лесоповале. От него даже не пахло тюрьмой, у него угасла сама тяга к жизни, которая еще бурлила у самой Сашеньки. Эта изношенная человеческая оболочка существовала без всякой надежды и без души. Сейчас она поняла истинный смысл любимого выражения Берии, да и ее Вани: «стереть в порошок».

Раньше она его не понимала.

Сашенька вгляделась в лицо, на глаза навернулись слезы неужели это барон Самуил Цейтлин, арестованный в 1937 году? Нет, не может быть, чтобы это был ее отец. Этот человек не мог быть ничьим отцом.

Кобулов в предвкушении причмокнул губами — Сашенька заметила, как следователю не терпится приступить к допросу.

— Вы узнаёте друг друга? — резко спросил Могильчук.

— Отвечайте, заключенный, — сказал Родос преувеличенно любезно. — Вы ее узнаёте?

Сашенька покопалась в собственной памяти. Кто он?

Ему, должно быть, лет восемьдесят. Он громко сглотнул и открыл рот. У него не было ни одного зуба, его десны были бледными, покрытыми язвами.

На его шее она заметила пятно и поняла, что это синяк.

— Это она! Она! — заявило создание удивительно ровным, учтивым и хорошо поставленным голосом. — Разумеется, я ее узнаю.

— Назовите ее имя! — тут же потребовал Родос.

— Она совсем не изменилась, даже похорошела.

— Говорите громче! Кто она?

Человеческая оболочка самодовольно ухмыльнулась Родосу.

— Думаете, я забыл?

— Хотите, чтобы я напомнил? — спросил Родос, пощипывая жесткие черные волоски, растущие из бородавки на подбородке.

— А что меня ожидает после допроса? Вы избавите меня от страданий?

Родос погладил себя по волосам.

— Если вы более не желаете состязаний по вольной борьбе… — Родос встал и заорал голосом, который выдавал маниакальную жестокость: — Как ее зовут?

Заключенный замер. Сашенька подпрыгнула и покрылась испариной.

— Вы снова будете меня бить? Не нужно. Это баронесса Александра Цейтлина — Сашенька, которую я когда-то любил.

Родос направился к двери.

— У меня назначена встреча, — сообщил он Кобулову.

— Желаю приятно провести время, — откликнулся тот. — Продолжайте, следователь Могильчук.

— Обвиняемая Цейтлина-Палицына, вы узнаете заключенного? — спросил Могильчук.

Сашенька отрицательно покачала головой.

— Заключенный, назовите свое имя! Петр Иванович Павлов. — Это был другой голос, из другого города, другого времени.

— Это не настоящее ваше имя, верно? — мягко стелил Могильчук. — Это вымышленное имя, под которым вы более десяти лет скрывались в облике учителя из Иркутска. На самом деле вы белогвардейский шпион. Посмотрите на обвиняемую и назовите свое настоящее имя.

42

Беня Гольден сидел на стуле перед следователем Борисом Родосом.

— Вас арестовали за измену и антисоветскую деятельность, — сообщил Родос. — Вы признаете свою вину?

— Нет.

— Почему тогда вас арестовали? Как думаете?

— Роковая цепь случайных обстоятельств и моя неспособность писать.

Родос хрюкнул и вчитался в свои бумаги.

— Значит, вы писатель, я правильно понял?

Неудивительно, что Могильчук хотел вас допросить. Я считаю вас просто грязным предателем и куском дерьма. Писатель, надо же! Беня не мог сдержать удивления.

— Два года назад я написал книгу рассказов «Битва за Испанию», она имела успех, потом…

— Да плевать мне на твои писания, жалкий говнюк! — брызгал слюной Родос. — Я вижу перед собой самодовольного жида, которого могу сломать как спичку. Я тебя в порошок стереть могу!

В этом Беня ни капли не сомневался. Родос со своей приплюснутой лысой головой, огромными плечами и короткими ножками напоминал ему гиену. Беня боялся потерять тех, кого любил: детей, жену, но больше всего — свою дорогую Сашеньку. Только их безопасность сейчас имела значение. Итак, за что вас арестовали?