Сирил Массаротто - Первый, кого она забыла

• Название: Первый, кого она забыла
• Автор: Сирил Массаротто
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-66719-2

Эта книга — о любви. О любви абсолютной, которая не ослабевает с годами, которая не зависит ни от каких обстоятельств, — о любви сына и матери.

Эта книга — об уходе. Главный герой, молодой писатель по имени Тома, переживает самые тяжелые годы жизни. Его мать больна, с каждым днем коварный Альцгеймер отвоевывает новый и новый участок ее мозга, чтобы заставить ее забыть о тех, кто был ей дорог больше всех, — о детях. Эта книга пронзительная, трогательная и — примиряющая с жизнью. В момент, когда Тома будет больнее всего, он получит подтверждение тому, что мать помнила о нем и любила его — всегда.

Массаротто между строк ставит простые вопросы о любви и судьбе.

Le Parisien

Два голоса — матери и сына — рассказывают нам историю великой любви.

Elle

Я плакала и смеялась, читая этот роман. У Сирила Массаротто — редкий талант найти самое нужное слово.

Amazon.fr

---

Шесть

Уход

Томб, через восемь с половиной лет после дня А

Как с папой. То же горе, в точности. Та же невыносимая боль.

Все совсем не так, как я себе представлял. Никакого чувства облегчения, никаких «Время пришло», или «Для нее так лучше», или «Она перестала страдать» — ничего такого. В ту секунду, когда мне сказали об этом, я не был сыном тяжело больной матери, которому сообщили наконец о ее освобождении. Я был всего лишь сыном, который узнал о смерти матери.

Точно так же, как мы запоминаем запах и вкус, мы помним и нашу боль. Мое тело вспомнило папину смерть, всю эту цепочку реакций, и, когда голос по телефону сказал: «Мне очень грустно говорить вам об этом, мсье, но ваша матушка только что нас покинула», оно среагировало точно так же. Сначала потеря слуха и дара речи, потом, сразу после этого, потеря всякого представления о времени, о пространстве, полный вакуум. А потом нахлынула волна огромного, бескрайнего горя.

Тело не может этого вынести.

Когда они позвонили, Клара была рядом со мной, было одиннадцать вечера, и мы досматривали какой-то фильм. Когда раздался звонок, и на дисплее высветилось «Дом п.», я сразу все понял, но еще надеялся, что речь пойдет о каком-то срочном медицинском вопросе, о принятии какого-нибудь решения, о согласии на какую-нибудь процедуру, необходимую для лечения очередного воспаления легких.

Нет. Это был тот самый звонок. Последний. Мне не понадобилось ничего объяснять Кларе, все сказали мои слезы. Я позвонил Жюльетт, но не смог выговорить ни слова. Она заплакала. Я передал телефон Кларе, которая сказала только: «Встречаемся там», потом набрал номер Робера и сразу отдал телефон Кларе, которая поплакала вместе с ним. Я надел куртку, мне было холодно. В мертвой тишине я зашнуровал ботинки, и мы помчались в дом престарелых.

Что было дальше, я не помню.

Томб, через восемь с половиной лет после дня А

Вереница машин к церкви, мы с Жюльетт и Робером впереди, свечи, орган, какие-то слова, которых я не понимаю. Вереница машин к кладбищу, мама рядом с папой, навсегда. Мы с Жюльетт и Робером по-прежнему впереди, держимся за руки, Жюльетт, наша младшенькая, посередине, под нашей защитой, склоняет голову на плечо то одному из нас, то другому. Время от времени она отпускает руку одного из нас, чтобы вытереть слезы, а потом снова хватается за нее. Какая она маленькая и хрупкая, наша Жюльетт.

Потом семья собирается в доме у мамы: одни остаются на традиционный поминальный ужин, другие — те, кто хочет уехать обратно, пока не стемнело, зашли просто освежиться перед дорогой.

Рассказывать нечего, слезы, слезы, опять слезы и бесконечные: «Так лучше для нее», звучащие из уст тех, кто понятия не имеет, лучше это для нее или нет, учитывая, что последние годы они не появлялись рядом с ней ни каждый день, ни раз в неделю, ни раз в месяц, — разве что позванивали.

Дни проходят в вакууме, ни быстро, ни медленно, в искривленном времени, несколько минут передышки, когда вдруг забудешь, но забыть надолго не получается. Ночи почти без сна, с пробуждениями в слезах и утешительными объятиями Клары.

Клара.

Бумаги. Хлопоты. Жюльетт снова превратилась в Жюльетт, занимается всем этим со знанием дела, постоянно спрашивая у нас с Робером нашего мнения. Нотариус. Деньги, совсем немного. Дом.

И вдруг — сюрприз. Три письма. Три конверта из крафтовской бумаги, которые несколько лет назад мама отдала на хранение нотариусу. Наши имена, надписанные маминым изящным, округлым почерком: по одному имени на каждом конверте. Мы плачем, уже. Мама написала нам письмо — каждому.

— Если вы желаете прочесть их сразу, я могу выйти на несколько минут, вас никто не побеспокоит.

Мне хочется сказать: «Нет, мы прочтем позже», но Жюльетт опережает меня: «Да, желаем, спасибо большое». Нотариус выходит, а мне не хочется вскрывать конверт.

— Будем читать вслух по очереди?

— Нет, Жюльетт. Мама написала нам не всем троим, а каждому в отдельности. Я за то, чтобы каждый прочитал свое письмо, и всё.

— А ты как думаешь, Робер?

— Я согласен с Томб. И что бы там ни было написано, я не в состоянии прочесть это вслух. Позже мы поговорим об этом, если захотим.

— Ладно, хорошо.

— Да, может быть, позже.

Я отодвигаюсь вместе с креслом и поворачиваюсь лицом к стене. Я не хочу, чтобы они меня видели. Сначала я ощупываю маленький коричневый конверт; кажется, там ничего нет, кроме картонной карточки, вроде поздравительной открытки. Как можно осторожнее, я распечатываю его и, действительно, нахожу внутри простую карточку бристольского картона с написанными на ней несколькими фразами. Никаких длинных речей, никаких исписанных страниц, заполненных словами любви: спасибо, мама. Этого я бы не вынес.

Я достаю карточку, и на пол падает сложенный вдвое тонкий листок; я не заметил его сначала в глубине конверта. Я поднимаю его: это страница из какой-то книги. Внимательно разглядываю конверт, но внутри больше ничего нет. Я незаметно оглядываюсь на брата и сестру: Робер держит в руке обрывок какой-то ткани и заливается слезами, а Жюли разглядывает маленькую сережку, которая производит на нее такое же действие. Я не понимаю, зачем мне эта страница. Я разворачиваю ее, читаю первую фразу и тут же узнаю: это страница из моей первой книги. Она аккуратно вырезана, очевидно, ножом для бумаги. Я быстро оглядываю чуть пожелтевшую страницу, переворачиваю, смотрю на обороте, там нет ничего особенного, ни аннотации, ни чего бы то ни было, что бросалось бы в глаза. Тогда я обращаюсь к карточке, которую держу в другой руке, и читаю, что на ней написано.

Мой дорогой Томб,

Скоро я разучусь говорить, поэтому мне хочется написать тебе, чтобы сказать главное. Ты, конечно, узнаешь эту страницу. Она — из твоего романа, который стоит у меня в книжном шкафу, самого первого, ты подарил мне его с дарственной надписью, помнишь? Взгляни внимательно на эту страницу. Ты видишь, она покоробилась в четырех местах? Видишь эти кружочки, где краска чуть-чуть растеклась? Это следы моих первых слез, которые я пролила, читая твою книгу. После были, конечно, другие, но эти я никогда не забуду. Знаешь, никогда я не испытывала такой гордости. Эта страница так важна для меня… Я хочу, чтобы она была у тебя. Мне будет приятно, если ты сохранишь ее на память обо мне.

Я никогда не забуду тебя, зеница моих очей.

Твоя любящая мама.

Эпилог

Мадлен, через пять с половиной лет после дня А

Баю-бай, баю-бай, поскорее засыпай, баю-бай, баю-бай, спи, малютка, засыпай… Я так люблю моего голыша, он такой хорошенький, такой красивый, обожаю баюкать его и петь ему песенки. Спи, спи, мой маленький… Ой, папа пришел!

— Папа, ты пришел!

— Я… Да, я пришел…

— Говори потише, он спит.

— Кто спит?

— Ну, Элвис же!

Ох уж этот папа, иногда такое скажет! Он же видит — это мой голыш, мой красавчик, мой Элвис!

— А кто это — Элвис? Твой ребеночек?

— Да, нет же, папа! Ничего себе, скажешь тоже, я же еще маленькая, у меня не может быть ребеночка! Элвис — это мой голыш, куколка!

Вот смешной этот папа. Но когда-нибудь он у меня правда будет, ребеночек, настоящий, ну да, когда я вырасту! У меня будет свадьба, платье, как у принцессы, как у мамы на тех фотографиях, только еще лучше, с длииииинным шлейфом, прямо как у принцессы, и у меня на свадьбе будут голуби и пирожные, а потом у меня будут детки, настоящие, не такие, как Элвис! Я даже знаю, как получаются дети, правда-правда, знаю.

— Ну, поехали.

— Куда это? В школу?

— Да, именно. Мы едем в новую школу.

— А можно мне взять с собой Элвиса?

— Конечно можно.

— Ты слышал, Элвис? Ты пойдешь со мной в школу! В новую школу!

Вот здорово! К тому же в новой школе я расскажу им, как получаются дети! Классно! Они, конечно, ничего там не знают, я им расскажу, как будет, когда я вырасту. Сначала будет свадьба с платьем, как у принцессы, с голубями и пирожными, а потом у меня родится ребеночек, мальчик, самый-самый настоящий. Только я не стану называть его Элвис, как голыша. Нет, если у меня будет настоящий ребеночек, я назову его… я назову его… Томб! Вот!

А что, очень красивое имя — Томб…