Vlad - Русская Жизнь . Мужчина 270109

• Название: Русская Жизнь . Мужчина 270109
• Автор: Vlad
• Жанр: Книги

---

Приход к власти в Грузии в 1992 году Эдуарда Шеварднадзе, невозможный без поддержки из Москвы, был, может быть, самой большой внешнеполитической неудачей раннеельцинской России.

– У Бориса Николаевича была иллюзия, что с Шеварднадзе, как с соратником по обкомовской работе, ему будет проще договориться. Что это иллюзия – стало понятно быстро, и Борис Николаевич, насколько могу судить, сильно по этому поводу переживал, хотя ни в каких действиях это не выражалось, он, когда надо, умел себя сдерживать.

Говоря о сдержанности Ельцина применительно к Грузии, Шелов-Коведяев имеет в виду борьбу Абхазии за независимость. МИД выступал против оказания поддержки абхазской стороне, полагая, что это ослабит позицию России в мировой политике, Минобороны, напротив, настаивало на максимальной поддержке абхазов – как военной, так и политической.

– То, что получилось в итоге – это был компромисс. В военных действиях со стороны России участвовали только добровольцы, поэтому Абхазия осталась независимой, и Россия из-за этого никак не пострадала, – говорит Федор Шелов-Коведяев.

V.

В политике и на госслужбе Шелов-Коведяев был, в общем, случайным человеком. Специалист по античной филологии, увлеченный митинговой волной конца восьмидесятых («В политику меня позвала Галина Васильевна Старовойтова, так-то мне просто хотелось обсуждать происходящие события, потому я и пришел в „Демроссию“»), избранный в парламент по Сокольническому округу Москвы (обошел во втором туре журналиста Владимира Шахиджаняна, которого тоже поддерживала «Демроссия») и потом перешедший на работу в МИД, в роли чиновника он продержался ровно год.

– В августе девяносто второго я пришел к Бурбулису и сказал: «Знаешь, меня очень беспокоит, что большая часть наших ребят стала заниматься не тем. Пытаются участвовать в аппаратных играх, не понимая, против кого они играют – против обкомовских интриганов, которые съедят кого угодно. Вот увидишь, в ноябре съедят тебя, потом Егора (Гайдара. – О. К.). Это необратимый процесс». Бурбулис со мной не согласился, а я ведь только в последовательности ошибся – вначале действительно съели Гайдара, а потом уже Геннадия. Сейчас он работает в Совете Федерации, Шахрай – в аппарате Счетной палаты, хотя при их талантах это, конечно, совсем не та карьера, на которую можно было бы рассчитывать. Я заявление об отставке подал сам. Зачем держаться за кресло, если знаешь, чем все закончится?

После отставки Шелов-Коведяев вернулся в Верховный Совет, потом вместе с теми депутатами, кто не возражал против ельцинского указа 1400, работал в комиссии законодательных предположений при президенте, потом в каких-то коммерческих структурах, самая известная из которых компания «Разгуляй УкрРос», торговавшая продуктами питания. Сейчас работает (или, как сам говорит, «держит трудовую книжку») в Высшей школе экономики, преподает на факультете мировой экономики и мировой политики. Ему пятьдесят три года, мог бы где-нибудь работать по-настоящему, но говорит, что невостребованным себя не чувствует: «У меня двое маленьких детей и еще трое взрослых, какая тут невостребованность».

– Вспомните, как в 1947 году де Голль, который спас Францию и честь Франции, тихо жил в своем поместье, писал мемуары, вел передачу на радио и ни о чем таком не думал.

Я уже приготовился услышать, что Шелов-Коведяев сравнивает свою крохотную двухкомнатную квартиру в 15 минутах ходьбы от метро «Семеновская» с деголлевским поместьем, но он неожиданно переключается на «Демроссию», которая показала, что «политика – не место для слабонервных и обидчивых людей», потом на современную «Солидарность», которая «ходит и хамит, не понимая, что если хамить власти, то ничего не получится», потом оживленно рассказывает об очередных признаках скорой либерализации во власти – вот, например, на похоронах Алексея Головкова вице-премьер Жуков что-то такое неожиданное сказал про свободу, и, значит, скоро что-то изменится в лучшую сторону.

– С грустью смотрю на наших либералов и вижу, что нет среди них достаточной ответственности. Никто не понимает, что власть устроена так, что если хотите чего-то добиться – идите во власть и воздействуйте на нее изнутри.

Я тоже на эту тему много думаю, и у меня уже готов ответ Федору Шелову-Коведяеву: мол, как бы отнесся, скажем, академик Сахаров, если б ему сказали – иди работать в ЦК КПСС и воздействуй на партию изнутри. Или если Солженицыну такое сказали бы, – что бы ответил он?

– Да в том-то и дело, – отвечает Шелов-Коведяев, – что нет у нас в оппозиции ни Сахаровых, ни Солженицыных.

Ветераны демократического движения все разные, но способность к самооправданию у них, кажется, одна на всех.

С орловским выговором

Леонид Агранович о Москве 20-х и встречах с Мейерхольдом

Орел – Москва, ФЗУ – ТРАМ

Мы жили в Орле. У моего отца и деда было свое небольшое производство – они шили из сукна фуражки и шинели, и на орловском базаре у них была своя лавка. Отец и дед часто наезжали в Москву за сукнами, и потом они валиками стояли у нас дома: хорошо помню этот специфический, приятный запах, который всегда чувствовался, когда заходишь домой с улицы. Отец был старшим в семье, и должен был наследовать фирму, в связи с чем его не отправили учиться. Остальные мои дяди и тети, напротив, стали инженерами, бухгалтерами – все выбились в люди, и все жили в Москве.

Когда кончился НЭП, в Москву к жившему там деду уехал отец. Ни о каком частном деле, речь, понятно, уже не шла – он уже работал в Люблино в каком-то ларьке, занимался, кажется, продуктами. В какой-то момент – мне тогда было 15 – было принято решение послать меня к нему. И я приехал. Москва меня потрясла совершенно: гудки, люди, вывески; шел еще снежок такой красивый. Первое, что случилось по моему приезду, – деда обчистили. Сразу у вокзала мы сели в трамвай, а у него была длинная, на все петли застегнутая бобровая шуба. Ему незаметно разрезали карман, умыкнули оттуда портмоне с довольно чувствительной суммой денег. Помню, он тогда сказал: «Сколько по Москве езжу, ни разу ничего подобного. Ты приехал – и вот на тебе». Я был очень этим впечатлен, сразу понял, что в Москве есть специалисты…

Мы поселились в Малом Могильцевском переулке. Я записался в школу-семилетку: учиться в Москве мне, провинциальному хлопцу, было трудно: то ли в Орле хорошо учили, а в Москве тяп-ляп, то ли наоборот; сказывалось и то, что мне, как новенькому, было сложно встроиться в коллектив, драки были до юшки… Антисемитизм я исключаю – у меня была вполне кацапистая внешность, курносость, орловский акающий выговор. Просто не любили новичка, и все.

После семилетки у меня как-то не хватило запала дотянуть до десяти классов, и я пошел в ФЗУ, учиться на слесаря-сборщика. Платили зарплату: на эти деньги можно было купить полкило сытных соевых батончиков. Не тех коричневатых, с какао, а белых, – они были, во-первых, дешевле, во-вторых, сытнее. Съел один – и, считай, пообедал; меня это устраивало. Помню, была такая кампания – военизация комсомола. В нашем случае это выражалось в том, что в один из первомаев, в 1931 году, мы проехали на серых кобылах по Красной площади, в промежутке между военным парадом и гражданской демонстрацией. Нас хвалили, говорили: о, вы видели самого Сталина. Я Сталина не видел: я был правый, должен был держать дистанцию, а по мне равнялся ряд. У меня была отличная шинель, буденовка. Вылезая из трамвая, я зацепился полой за площадку, и кто-то наступил на нее. Сукно разошлось – не по шву, а по ткани. Шинель потом заштопали – но, сами понимаете, штопанная шинель для молодого пацана это уже совсем не то…

Я читал много о тогдашней Москве разного: про грязь, про шпану и так далее. Я помню ее другой. Помню, что был какой-то антагонизм между районами – полянские против пречистенских, пресненские против мещанских, что-то такое. Так что, направляясь с Пречистенки в школу на Полянку или провожая девочку Танечку с катка в нынешнем парке Горького на Зацепу, можно было схлопотать. Не знаю, как там потом было, а в мои годы ничем существеннее разбитого носа это все не грозило. В моем-то случае это я нарушил конвенцию – однажды, отмахиваясь от кого-то из зацепских, я съездил одетым на руку коньком кому-то по морде. От меня немедленно отстали, но было темно – и я потом мучился, а не изуродовал ли я человека.

Слесарь я был говенный. Чтобы быть хорошим слесарем, надо было хорошенько попадать молотком по зубилу, а не по пальцу. В общем, в какой-то прекрасный момент я оказался в студии ТРАМ (это, собственно, нынешний Ленком), куда через два года после моего прихода перешла знаменитая вторая студия МХАТа. Там мне все было интересно и в новинку, однако все-таки это была студия для рабочей молодежи, и нами там мало занимались – ну, или мне так казалось. А я, в общем, был уже вполне уверен, что ничем кроме этого я в жизни заниматься не должен, – так что искал себе место посерьезнее. Из ТРАМа я перешел в довольно скромный Московский Современный театр. Им руководил знаменитый Осип Басов.