Vlad - Русская Жизнь 3 декабря 2008 года. Неудачник

• Название: Русская Жизнь 3 декабря 2008 года. Неудачник
• Автор: Vlad
• Жанр: Книги

---

Сегодня у нас неодекаданс. Кинематографический выплеск негатива последних двух лет (в котором Балабанов поучаствовал изрядно) превзошел поздние 80-е с их незабвенной чернухой и манерой маскировать низкий интерес к потрохам и помойкам социокритическим дискурсом. Нынче покровы спали. Звание фильма года оспаривают действительно сильно сделанные картины о взаимоистреблении рецидивистов на укромном острове; о добровольно-принудительной дефлорации девятиклассниц; о медленной смерти потерявшего память вора; о пьянке-промискуитете в дальнем ПГТ; о самороспуске интеллигентского сословия. «Новая земля», «Все умрут, а я останусь», «Шультес», «Однажды в провинции», «Бумажный солдат» – не обсуждать же всерьез фильм «АдмиралЪ». Это все для народа и для Кремля, у них нынче опять медовый месяц и концерт памяти милиции.

«Морфий» буквально конституирует это направление, перенося действие в милую Балабанову эру нормативного порока, заигрывания с бесом и свежей человечины. В поселок Мурьино под Угличем, откуда родом русский Дед Мороз, приезжает выпускник-медик с именем героя рыбаковского «Кортика» Миша Поляков. Там, где у Булгакова тепло и свет, печка-голландка и лампа-«молния» уездной больнички по обычаю противополагаются заоконному вою, ужасу и непотребству, источнику смертельных хворей и увечий, у Балабанова и внутренний фитилек начинает коптить практически сразу. Носитель разума, целитель и бесогон, доктор уступает простительной страсти обезболивающих инъекций и все глубже уходит в ту трясину, откуда призван доставать податное сословие – аккурат в момент всеобщего бунта черни.

Все неодекадентские высказывания звучат манифестуально – природа у них такая. «Морфий» не исключение – притом в силу ни с чем не сравнимой яркости авторского коллектива есть шанс действительно удачной прокламации. Надтреснутый тенорок Вертинского, много всякого голого мяса – и омерзительно рваного, и того, что в софт-порнографических писульках зовется «упругим», регочущий в поле зрения плебс, заветные склянки с порошочками-растворчиками, сполохи близких пожаров, зимняя темь, волчьи глаза и наркотический колотун (заевшая пластинка с дребезжащими, ездящими по мозгу руладами русского Пьеро стала восхитительной метафорой морфинистических корчей). Лечил дохтур поселян, да к зелью приохотился. Булгаков переоделся Мариенгофом, Сологубом и Андреевым. Маскарад удался и пошел вразнос.

В чем Балабанов себе не изменяет и не изменит никогда – так это в страсти к анатомическому театру. Тяжелая хирургия, шинкованное мясо, белые спилы ампутированных конечностей, надрезы детских горл и обугленные, но еще шевелящиеся туши погорельцев – это все мое, родное. Лаконичное доказательство, что вынести сплав требухи и эскулапской ответственности без допинга малореально. Спасибо еще, полостные операции делаются без заглядывания через белое плечо. Однако и без того даже подготовленных зрителей слегка ведет. На пресс-просмотре реплика: «Вторую ногу, может, не трогать, доктор?» вызвала искренний вопль: «Не трогать, не трогать вторую ногу!» Маниакальная серьезность, как обычно в декадансе, провоцирует черный юмор. Когда разъяренная матросня скачет вверх по крутой лестнице за дерзким доктором, так и ждешь, что кто-то вдруг завопит: «Мазефака! Счас надеру твою белую задницу!» – а интеллигентный ханыга, вздернув оба затвора, начнет садить вниз под мантру «Я узнал, что у меня есть, бля, огромная семья».

Возможно, этот стихийный массовый блев черными сгустками есть законная реакция на первый накат нежданного, неправдоподобного и незаслуженного достатка, как в США поздних 40-х: тогда малая Америка впервые после депрессии зажила с размахом, с частным домиком и мясом в супе, но подспудное ожидание, что все, как всегда, в одночасье рухнет, плеснуло на экран маслянистой и немотивированной чернотой. Жанр нуар в исполнении беглых от Гитлера немцев, великих мастеров нагнать экспрессионистской мглистой тревоги. Лавина самопальных В-хорроров о нашествии инопланетян и насекомых-мутантов – задолго до законно перепугавшего мир русского спутника. Злая соцуха о смрадном подполье городов солнца. Замечено: затяжное изобилие пугает привыкших к нужде. В книге о приватизации, свалившей реформаторское правительство-97, Чубайс писал, что по уровню коррумпированности государственных институтов, развития производства и зрелости общественных отношений современная (тогдашняя) Россия соответствует американским 30-м – периода постдепрессии, гангстерского раздела теневой экономики, дешевой рабочей силы и бума шоу-бизнеса. Выходит, сегодня мы соответствуем 40-м: медленное нагуливание жирка, гонора и внутренней паники, о которой неопровержимо свидетельствует русский экран-2008 и Балабанов, пророк его.

Тлел-тлел Поляков десятисвечовой лампочкой в темном углу, и угас, и аминь ему. Из вариантов – нищенская эмиграция и вождение таксомоторов в Париже с недоумением по поводу клокочущей ненависти к родине равно эмигрировавших эгоманьяков. Как сельский попик из бывших каторжан, Балабанов отчитал отходную и руками развел: конец.

И вот этого человека гвоздили за ура-патриотизм и восторги почвеннических микробов. Герои всех титульных картин про нестыковку с ландшафтом умирали, скуля и суча ногами, где-нибудь на помойке, или в стогу, или в трамвае. Или на задворках космодрома Байконур, как в только что сделанном «Бумажном солдате». Балабановский герой – не доктор, а обобщенный герой – усоп на миру, но оттого не менее бесславно.

Скоро вам всем сделаем кирдык.

Думать меньше надо, а соображать – больше.

Мухи у нас.

Место, видимо, такое.

Дыхание масс

Как страшно быть теленачальником

Юрий Сапрыкин

Вчера под утро мне приснился Константин Львович Эрнст. Продюсер Первого сидел у меня на кухне (в точности по тексту белогорячечной песни Высоцкого: «Пускай я проникся, в квартиру зайду, глядь – дома Никсон и Жорж Помпиду»). Мы пили вино, Эрнст травил байки из телевизионной жизни, в окно светило солнце, все было неестественно мирно – пока я не отвлекся, откупоривая очередную бутылку, и Константин Львович не перешел в наступление: «Слушай, тут вот какое дело. Мы выпускаем в прокат фильм „Стиляги“, это будет главный новогодний хит. Давай что-нибудь сделаем в журнале „Афиша“ – обложку там, материал полос на двадцать?»

Сон вышел не таким абсурдным, каким казался в начале, – как Константин Львович умеет уговаривать, мне известно еще по «Дозорам». Мне отчего-то кажется, что в эти зябкие стылые дни Эрнсту тоже снится фильм «Стиляги», и он искренне желает ему успеха, и готов ради этого пить вино на чужих кухнях с малознакомыми людьми, – даром что он «Стиляг» не придумал, не снял и даже не спродюсировал, просто волею провидения принял участие, так сказать, в их прокатной судьбе. Абсурдность этой достоверно-сонной ситуации лишь в том, что о фильме «Стиляги» радеет человек, 15 лет назад рассказывавший по тогдашнему Первому каналу про Гензбура, Годара и Фассбиндера; он даже сам изображал на экране Райнера Вернера, с его похмельной небритостью, как сейчас помню, под песню Коэна Dance Me To The End Of Love. «Хотя мне наплевать на мой имидж, и я не боюсь предстать на телеэкране в роли наркомана и гомосексуалиста, постельные сцены я все же смягчил», – признавался тогдашний Эрнст в интервью тогдашнему «Коммерсанту».

Точно так же, как за каждым крупным состоянием стоит преступление, за каждым большим телевизионным успехом – осколки несбывшихся надежд, смутное осознание того, что ты приходил в профессию не за этим. Юношеским мечтам вообще свойственно сбываться предельно криволинейным образом, но в сфере ТВ это происходит с особым цинизмом: поскреби любого медийного монстра, обнаружишь наивного доброго юношу, мечтавшего бороться против неправды, просвещать тьму невежества и рассказывать народу про любимую группу «Зоопарк». Только гипертрофированной социальной адаптивностью можно объяснить совершенно искреннюю веру этих людей, что делать передачи про тайную секту лесбиянок-крысоедов ничуть не хуже, чем передачи про академика Сахарова, и вообще, что каждому времени свои ордена. Даже самые одиозные персонажи, вроде черного рыцаря НТВ Кулистикова, обладают вполне прекраснодушной биографией: обозреватель перестроечного «Нового времени», продюсер программы «Либерти лайф» на радио «Свобода», начальник службы информации в звездные киселевско-парфеновские годы НТВ. Этот же самый человек говорит сейчас в интервью «Коммерсанту»: «Окрестные племена гастарбайтеров выучат русский только за то, что им разговаривал Галкин. Телеартист посильнее Ильича. Тот с последышами разъял империю – Галкин у телеэкранов воссоединил ее». Как пел еще один любимый исполнитель нынешнего теленачальства, – того ли ты ждал, того ли ты ждал?

Судьба человеческая вообще полна скорбей, но судьбы людей, добившихся, извините, успеха (не обязательно материального) в электронных, простите, СМИ – это прямая иллюстрация механизмов кармического возмездия. Почему ни один из коллективов той или иной степени блестящести не протянул больше 5 лет? Почему людей, которые вместе выпивали, спали, думали об одном и том же и дышали в такт, неизбежно разбрасывает так, что у них потом едва хватает сил здороваться друг с другом при встрече? Вдохновенные взглядовские юноши, строившие на руинах системы телевидение с человеческим лицом, – где они, что они? Снимают непрерывные шоу с фигуристами-дилетантами, модерируют споры митрополита и маршала об исторической роли И. В. Сталина, управляют православным телеканалом, ведут радиопередачу, посвященную деталям обмундирования вермахта, иных уж нет. Трудовому коллективу «гусинского» НТВ судьба не дала даже возможности геройски уйти на дно, не сдаваясь врагу, – им пришлось пережить коллективный позор «спора хозяйствующих субъектов», взаимные свары в прямом эфире, последующее совсем уж бесславное переселение на ТВ-6. Многим success stories последних лет – книжке ли Парфенова, или феерическим утренним радиошоу Доренко, мы обязаны только тем, что однажды для этих людей не осталось места на ТВ. Как сказал когда-то А. К. Троицкий о Валдисе Пельше: «Он перестал появляться в телевизоре и теперь значительно лучше выглядит».