Vlad - Русская Жизнь 3 декабря 2008 года. Неудачник

• Название: Русская Жизнь 3 декабря 2008 года. Неудачник
• Автор: Vlad
• Жанр: Книги

---

Но не сам ли маэстро в том виноват? Благодаря трактату, он сделал свой язык доступным для всех. Вот все и строят, даже не имея к тому особого призвания. В отличие от множества своих последователей, Палладио хоть и был классицист, отнюдь не страдал педантизмом (классицизм и педантизм – совсем разные вещи). Он, если присмотреться, скорее сумасброд от классицизма, позволявший себе остроумные вольности (достаточно взглянуть на виллу Пояна или Вальмарана, поражающие своей современностью, – какой-то немецкий экспрессионизм, Баухаус). Тонко подметил Муратов: «Того, кто стал бы искать у Палладио классического примера, великий мастер заразит скорее творческим своеволием. Не близок ли к абсурду фасад палаццо Кьерикати с его портиком во всю длину нижнего этажа и двумя лоджиями, едва оставляющими место для пяти окон на середине верхнего этажа, и не есть ли в то же время этот необычайный фасад – шедевр движения? Никакой другой архитектор не был так чужд шаблону и постоянной формуле. Каждое свое здание, как задание, Палладио решал наново, не только в общем, но и во всех частностях. Гениально одаренный чувством пропорции, он поражает их крайним разнообразием. Вариации меры в его колоннах и его ордерах неисчерпаемы, расчленение фасадов и деление планов всякий раз изобретены им по-иному. Палладио никогда не повторял себя, и в то же время все, что им создано, могло быть создано именно им, и только им одним. В этом его глубокое отличие от палладианцев. Палладио надо долго изучать, любить, а потом забыть его формы – изучать для того, чтобы проникнуться его духом свободы».

Воистину, в Палладио трудно не влюбиться. Не потому ли, что влюбленные всегда глупеют, появился весь этот выводок «душечек»? Которые говорят не языком Палладио, а обратным переводом с него. Такова подоплека неудач лже-палладианства. Зато неизбежно приводят к успехам вольные трактовки его стиля – в духе генетической с ним преемственности, как от отца к сыну.

Итак, с конца ХVIII века дух Палладио плотно поселился в России. Русские начинают возводить в своих вотчинах сотни усадеб, весьма схожих и по функции, и по виду с виллами венецианской знати эпохи Ренессанса. В частности, продолжателем дела итальянского маэстро был Николай Львов, приятель Державина и прекрасный архитектор. Он строил своим друзьям и соседям усадьбы в очень палладианском вкусе, призывая соотечественников принять Палладио за образец: «Его монументы, в которых чистота вкуса, соразмерность частей, выбор украшений, сделали Палладия всех просвещенных народов общим архитектором».

Но не только в усадьбах сказывалась любовь русских архитекторов к Палладио, достаточно указать на Большой Театр в Москве (1824), или на Невские ворота в Петропавловской крепости, или на многочисленные образцы губернской застройки. Лучшая, в Торжке, дело рук того же Львова. Но Львов был слишком оригинален, прививается же всегда типовое, дюжинное. «Дом Ростовых» – где ныне Союз писателей – облегченный вариант Таврического дворца, станет моделью для всего расхожего усадебного классицизма.

Такие серийные безымянные усадьбы, честно позаимствованные из палладиева трактата, и определят облик русской дворянской культуры XIX века: все колонны да фронтоны. Это было крайне важное единообразие. Оно утверждало собою магистральную идею российской государственности по Петру Великому. Через палладианскую архитектуру заявляется причастность России к единой семье народов, исповедующих римское право. Как основная примета Европы, архитектура, основанная на принципах Палладио, возникает в любой стране, присягающей идеалам греко-римской цивилизации.

Абсолютной иконой для дальнейшей светской архитектуры Европы стала вилла Ротонда (1560-е) на окраине Виченцы, источник многочисленных подражаний и просто копий. Такова вилла Меруорт в Кенте, нечто очень похожее можно увидеть в Лондоне (Chiswick House), в Санкт-Петербурге и Москве, в далеком городе Дели, в стольном граде Вашингтоне, столице палладианства в Новом Свете, и по всем Соединенным Американским Штатам «унесенных ветром» латифундистов: даже дом избранного в 1800 году президента Джефферсона был спроектирован по образцу Ротонды. Посеянная по всему миру, она становится на четыре последующих столетия «метром и лекалом» беспрецедентной экспансии стиля. С окраины маленькой Виченцы, как из сердца всемирной палладианской империи, расходятся императивы архитектурного колониализма, чтобы достичь всех закоулков, в том числе и Руси.

Появляется она здесь не только потому, что кому-то «хотелось кусочек Италии» на наших широтах. Архитектура служителей государственности петровского закала должна была одним своим видом утверждать дисциплину: ее строгие формы как бы утрамбовывали хаотичную и топкую нашу почву, вечно готовую сорваться в самостийность. Она демонстративно порывала с мифом о «русской самобытности». В этом смысле аристократическая и универсальная архитектура классицизма идеологически противоположна модерну, который заигрывает с национальным вкусом, вспоминает о кокошниках и народном узорочье. Почвеннический и корневой модерн – питательная среда национализма. Он не признает над собой авторитета канонических форм, но самодовольно работает с миром первобытно-органических, неопределенно-растительных размывок и минерально-пещерных напластований.

Принципиально враждебен модерн классике и по образу жизни, подстрекаемому самими его стенами. Любой особняк в стиле модерн моделирует и узаконивает собой некий уклад, противоположный классике с ее строгими правилами: спонтанные изгибы его интерьеров плывут как угарная цыганщина или музыка Дебюсси. Тучный модерн – идеальная среда для декадента и вообще для людей женственных. В таком особняке должен жить золоченый трутень-рантье, скептик и эпикуреец, ставящий превыше всего на свете комфорт, уют и негу. Палладио – враг изнеженности, и в этом смысле Гауди или особняк Рябушинского – действительно противоположный полюс. Палладианская архитектура создана для человека цели и действия, а не для потерянного декадента на грани нервного срыва. Это волевая архитектура: не царство сонливого жизнепрозябания, не среда для размягченных водорослей.

Архитектура Палладио предназначена людям «политическим». Таким покорять мир. Недаром палладианский стиль стал стилем колониальной английской архитектуры, и президент Америки сидит в Доме, построенном палладианцем. Она постулирует другой стиль жизни – героический: для тех, чьей настольной книгой является Плутарх, а не Бальмонт. Она совершенно сознательно желает подчинить Вселенную идее стройности. Утопично это или нет, но – как утверждал Гете – величественные гармонические здания, исполненные высокого духа, способны возвышать посещающих их человеков, наполняя их жаждой гармонии и отвлекая от житейских мелких потребностей.

На идеологическом уровне палладианский стиль стал главным связующим Россию с Европой. Могут возразить: а барочный Растрелли? А неоготика и эклектика историзма? А модерн, цветший буйным цветом по всей Европе? А конструктивизм?

С модерном мы, кажется, разобрались. Романтическая неоготика – искусственная псевдоморфоза, как и историзм буржуазных доходных домов – суть орнаментальное измельчение вкуса. Это застройка, а не архитектура. Растрелли – особняком стоящее чудо, переосмысление невесть каких образцов, вписанных в российский нарышкинский контекст: его изощренное варварство отсылает к сицилианскому, если не португальскому пониманию барокко и несколько провинциальному роскошеству. Связь напрямую и сознательно с «правильной» Европой, с римской колыбелью цивилизации осуществляется только через Палладио. Зачем идти через Португалию? Это витиеватый обходной путь, на котором теряется больше, чем приобретается.

Новый всплеск интереса к эстетике Палладио наблюдается в самом конце петровской парадигмы, в поздние годы Серебряного века, уставшего от модерна: в 1908-1911 году Жолтовский строит особняк Тарасова. В качестве прототипа, повторенного почти дословно, избирается палаццо Тьене. Тот же палаццо с его муфтированными окнами взят за основу в более удачном фасаде Архитектурного общества в Москве, где он затейливо скомбинирован с Лоджией дель Капитанио. Другой дом Жолтовского, на Моховой, берет за образец гигантский ордер Лоджии дель Капитанио, почти без изменений – только удваивает фасад, в духе гигантомании XX века. Замечательно смело разыграны мотивы той же Лоджии архитектором Щуко (дом Маркова на Каменноостровском проспекте в Петербурге), посягнувшим превратить интерколумнии (интервалы между колонн) в застекленные эркеры.

Далее грянул конструктивизм. Как это ни звучит парадоксально, – но конструктивизм по сути своей вовсе не воюет с ментальностью и практикой Палладио. Собственно, наш вичентийский герой сам был пионером блочной архитектуры, поскольку мыслил не колонной, а кубом и стеной. Он любил экономичные материалы, возвел в перл творения кирпич. Все это приметы модернизма. Палладио манипулировал ландшафтом, как Райт. Он был идеолог, как Гропиус. Видимо, сам Ле Корбюзье понимал это, раз – мало кто об этом знает – уже в зрелые годы инкогнито ездил в Виченцу штудировать Палладио. Мельников свои первые проекты чертил, копируя любимого Палладио. Зрелым мастером он не поменял вкусов, только перестал копировать: что такое его круглый Дом-улей, как не головокружительная вариация на тему Ротонды? Каждому архитектору хочется построить свой идеальный дом, и в этом смысле все настоящие архитекторы – палладианцы.