Журнал Русская жизнь - Телевизор (июль 2008)

• Название: Телевизор (июль 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Колхозная лира

Московский дневник

Воспоминания выжившего на минном поле

ДУМЫ

Санджар Янышев - Общество зрителей

Захар Прилепин - I Love TV

Максим Семеляк - Он живой и светится

Дмитрий Быков - Времечко и Максимум

Эдуард Дорожкин - Шустрое моделирование реальности

Мариэтта Чудакова - Русским языком вам говорят! (Часть пятая)

ОБРАЗЫ

Дмитрий Воденников - Небесная рыба

Михаил Харитонов - Хотим длиннее

Дмитрий Ольшанский - Русская идея

Юрий Сапрыкин - ЧГК

Наталья Толстая - Съемочный день

Евгения Пищикова - Замироточил

Денис Горелов - Медведь и ухо

ЛИЦА

Олег Кашин - Медиаменеджер перестройки

Этюд на погружение

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Долгинова - Красная палатка

Олег Кашин - Плачут небеса

Дмитрий Быков - Тонкий ход Ламанческий

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Битва за эфир

СОСЕДСТВО

Дмитрий Данилов - По-тихому

МЕЩАНСТВО

Евгения Долгинова - Свинарка и пастух

Мариам Новикова - ТВ-шуй

ХУДОЖЕСТВО

Аркадий Ипполитов - Белая лошадь

---

- А когда вы заметили агитаторов, когда политическая пропаганда начала проникать в армию?

- Примерно тогда же. Я на платформе наводил порядок и призывал солдат вести себя прилично и не мешать движению поездов. Вывел свой полуэскадрон, человек 30-35, и хотя на платформе были сотни солдат, они видели, что какая-то воинская дисциплинированная часть есть. Мы их стали оттеснять от поезда. Тут появился как-то штатский, тип еврея: а что вы там офицера слушаете? В шею его! Я моментально повернул в ту сторону полуэскадрон и скомандовал: «На изготовку!» Тот моментально исчез.

А затем нас уже позже перебросили на охрану более важного пункта - узла Ржев. Там был продуктовый склад фронта. Нас вызвали потому, что там произошел разгром. Там был пивоваренный завод, который захватила солдатская чернь, и спиртовой завод. Мы находили на дне бочек опившихся и утонувших солдат. Мне прислали в подкрепление тверских юнкеров. И я обхожу все станционные пути, потому что везде опившиеся солдаты, в самом безобразном виде. Я вхожу в буфет первого класса, сидит сестра милосердия за столом, а какой-то солдат ей пытается в горло влить водку из бутылки. Она кричит: «Я не хочу». А он: «Пей, сестра, пей!» Она пытается удрать, а он ее держит за шиворот. Я, как только увидел эту картину, ничего не говоря, стеком по морде свистнул этому солдату и немедленно приказал отбирать у всех бутылки с пивом и водкой, и тут же на путях мы их разбили. Все было сплошь засеяно стеклом.

Дальше иду уже к стрелкам, потому что начальник станции говорит, что не могут пройти составы, потому что на стрелках сидят солдаты. Вижу: один сидит на пути своей задней частью, а ноги на другом пути. Он уже опился так, что не может держаться, но в руках у него очередная бутылка, из которой он норовит отхлебнуть. Вот такие картины. Мы все это отбирали, разбивали. В течение нескольких дней удалось навести порядок.

- А какие воспоминания у вас связаны с Октябрьским переворотом?

- Когда произошло июльское восстание, мы очень встревожились, были раздражены поведением Керенского и всего Временного правительства. Тогда уже все понимали, что керенщина - это одна болтология, что Россия гибнет и что Временное правительство Россию сохранить не хочет и не может. Мы видели, что растет: солдатские депутаты являются второй властью и фактически власть теряется с каждым днем. Но, тем не менее, мы не ожидали такого скорого переворота, какой завершили большевики в октябре. Когда мы это узнали, я был на фронте, и, конечно, у нас у всех опустились руки - уже ничего нельзя сделать, Россия погибла и российской армии конец. Еще была слабая надежда, что какой-то сильный человек появится и сумеет повернуть историю в свое историческое русло. И фактически в это время во всей армии и у нас еще сохранялась дисциплина. Хоть и выборное начало было, командир эскадрона, бывший каптенармус, просто из уважения, зная, что солдаты нас любят, никаких мер против нас не принимал. А мы жили своей средой в деревенской избушке и думали, что же будет дальше. Никаких занятий у нас не было, нас ни к чему не обязывали. И эскадрон ничем не занимался. Все ждали. Но все же солдаты не позволяли никаких эксцессов ни по отношению к нам, ни к довольно богатым крестьянам. Уже начали появляться клички кулаков. Но все помогали крестьянам на сельскохозяйственных работах. И я сам ради развлечения на косилке ходил.

- А когда вы покинули армию, и как кончилась ваша карьера?

- Я воспользовался отпуском, уехал из армии и обратно не вернулся. Уехал в Петергоф. Это уже январь 18 года. Приехал домой, вижу, что мать, сестра, младший брат (старший брат еще был на Юго-Западном фронте) голодают. Буквально ничего у них нет. Тут пришлось доставать крупу, муку, селедку. И вот кое-как семья смогла существовать. Но становилось все хуже. Давали хлеб, очень плохой, с древесиной, кусок в сантиметр толщиной на человека. И это на день. Помню, сестра и мама половину отрезали, сами съедали, и потом говорили, что им что-то не хочется, невкусный хлеб, и отдавали мне и младшему брату. Мы съедали благополучно и не думали, что это жертва.

- Расскажите о вашей дальнейшей судьбе.

- Когда началась Гражданская война, я получил от своих товарищей-офицеров письмо, что они едут на юг, где организуется армия. Мой товарищ, с которым мы в одном эскадроне служили, тоже уехал туда. Одновременно началась мобилизация офицеров в Красную армию. До этого я был один раз арестован, неделю просидел, выпустили. А тут мобилизовали в Красную армию и направили в Саратов, на Юго-Восточный фронт. Приехал в Саратов - и меня назначают командиром конной бригады. Я говорю, что бригадой никогда не командовал, а сейчас плохо себя чувствую. Как-то отговорился. «Что с вами делать? - говорят. - У вас конский запас есть? Пошлите меня туда, я лошадей люблю». Меня послали. Пока я там был несколько месяцев, там прошло около 40 тысяч лошадей, из них вышли живыми, из запаса конского, тысячи две, которых мы отпустили в разные части. А остальные умирали, потому что не было корма. Ездили на острова, косили прутья ивовые, кормили. Маленькую дозу удалось добыть только после скандала. Я ездил в штаб Юго-Восточного фронта и устроил скандал, и мне немного овса удалось добыть. Я вспоминаю случай, что солдат нес овес в котелке, лошадь бросилась на этот котелок так, что ему откусила пальцы. Такая голодная была. Я вижу, как лошади падают, каждый день десятками трупы лошадей вывозят на мыльный завод. И я решил удрать. Как раз формировался минометно-артиллерийский дивизион из бывших офицеров, командир дивизиона тоже из бывших офицеров. И я к ним смылся. Там было пять батарей, две батареи были очень ценные, они только что прибыли из Франции в Мурманск - минометы Батиньола. Это 420-миллиметровые, страшной силы минометы.

- Значит, они были посланы французами, но попали в Красную армию?

- Когда Юденич наступал на Петроград, нас повезли туда. А у нас было между офицерами сговорено, что мы там дадим пить кому надо. И мы надеялись на весь солдатский состав, они были очень хорошие крестьяне, они видели, куда крестьян ведет эта власть. И в первый же день, когда мы выехали из Саратова, когда мы погрузились, то пропали все политруки, и комиссар пропал. Мы спрашиваем солдат: «Где они?» - «А мы им сказали, что если они рыпаться начнут, мы их сбросим с поезда».

- А солдаты были откуда?

- Это были мобилизованные бывшие солдаты - саратовские, сердобольские.

- Как эти солдаты относились к мобилизации? Ведь, как правило, они дезертировали потому, что не хотели продолжения войны, а тут опять какая-то война, какая-то мобилизация.

- Когда мы прибыли на станцию Грязи, то там увидели десятки эшелонов, полные красными транспарантами, флагами, на паровозах написано: «Смерть белобандитам - Юденичу и Деникину». Наши солдаты слезали с эшелонов, срывали красные флаги и кричали им: «Вы, сволочи».

- А дальше вы участвовали в войне?

- Боевая служба кончилась, я потом в Москву уехал и поступил на кавалерийские курсы. А потом оттуда смылся, меня назначили командиром эскадрона и отправили в Крым, там восстание было. Это в 1921 году.

- После окончания Гражданской войны на юге России?

- Да. Это было восстание татар в Крыму. А еще до того я поступил на предварительные курсы Лесотехнического института. Так как прошло много лет, я забыл все, что в гимназии учил, и там повторяли математику, физику, химию. Вечерами я ходил туда заниматься. И реввоенсовет издал приказ: кто имеет менее четырех зачетов - тех из армии немедленно увольнять. У меня были зачеты, но не институтские. Но мне сказали: вы не беспокойтесь, мы напишем, что у вас какие надо.

- Вы все же бывший офицер, политические взгляды были у вас твердые. Какие же взаимоотношения были у вас с комиссарами, когда вам приходилось служить в Красной армии?

- У меня были всегда самые плохие. В том же Саратове, когда я был уже в минометно-артиллерийском дивизионе, пришел к нам комиссар, еврей, который был до того комиссаром армии, но проштрафился, и его послали только комиссаром в дивизион. Он абсолютно не знал военной службы. Я был там начальником связи. И он отдал мне приказ. Может быть, в учреждениях это полагается, а в военных - нет. В частности, чтобы писать не через копирку карандашом донесения, а чернилами или на машинке, на хорошей бумаге. Я сказал дежурным связистам не выполнять распоряжение. Он меня арестовал и отправил на гауптвахту. Но тут был очень интересный эпизод. Он начал на меня кричать. Я говорю: потрудитесь не кричать, а разговаривать как следует. Он продолжает кричать. Я повернулся и ушел к себе обедать вместе с командиром дивизиона. Приходит адъютант: брось ты, иди. «А не пойду, скажи ему, что если он не будет кричать, я приду, а если будет кричать - не приду». Тот не хочет, крик был, много народу в канцелярии, и девушки были в канцелярии. Он вообще играл себя большой персоной, говорил, что он с Троцким на «ты». В общем, ему было неудобно, и он отказался. Я говорю, что тоже не пойду. Опять прибегает адъютант: я тебя прошу ради меня, он взбесился так, что и нам всем неприятности будут. Я говорю: ради тебя иду, но если он опять будет кричать, я или в морду ему дам, или уйду. Я опять прихожу, знаю, что на гауптвахту уже поздно, задержались мы. Я взял хлеба себе, засунул под шинель. И вот он продолжает. Я ему говорю: перестаньте орать, что вы, в самом деле, не умеете с командирами разговаривать? Тоже уже начинаю орать. А у него тут пистолет лежит. Я полез за хлебом, думаю, буду перед ним жевать хлеб. Я руку за пазуху сунул, а он за пистолет и на меня. А я достаю краюху хлеба, смеюсь, на него смотрю и начинаю жевать. Ему так было неловко, он побледнел, как бумага. А все кругом видят, что хам большой, и не любили его, и все в кулак себе хохочут.