Журнал Русская жизнь - Тираны (апрель 2009)

• Название: Тираны (апрель 2009)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Хроники

Анекдоты

БЫЛОЕ

Олег Проскурин - Сотворение тирана

Диктатор трепетный и робкий

ДУМЫ

Борис Кагарлицкий - Свобода в опасности

Михаил Харитонов - Альфа-самцы

Захар Прилепин - Зла не хватает

ОБРАЗЫ

Дмитрий Ольшанский - Привет из ЧК

Наталья Толстая - Мучители

Дмитрий Воденников - Приказ свыше

Аркадий Ипполитов - Гелиогабал

ЛИЦА

Олег Кашин - Лагерный иврит

Плохого не помню

ГРАЖДАНСТВО

Екатерина Шерга - Расчленение наших скафандров

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Временные союзники

СЕМЕЙСТВО

Евгения Долгинова - Любовь к электричеству

Евгения Пищикова - vsehuevo.ru

ХУДОЖЕСТВО

Денис Горелов - Родина или смерть

Дмитрий Быков - Свежесть

---

Вместо ожидавшихся Соловков или Сибири последовала командировка на юг; в смягчении участи Пушкина немалую роль сыграл Чаадаев… В 1821 году Пушкин пишет «Кинжал», в котором обосновывает (и иллюстрирует историческими примерами) право на тираноубийство в условиях, когда разрешение политических проблем правовым путем невозможно («где дремлет меч закона»). Но это был уже поздний отголосок прежних настроений. Новейшие события (волна либеральных европейских революций и их последующее жесткое подавление, при полном равнодушии или даже сочувствии «освобожденного» народа к действиям карателей) заставили Пушкина расстаться с политическими иллюзиями. В 1824 году он пишет свое третье послание к Чаадаеву, в котором прощается с былыми надеждами и мечтами - как с увлечениями незрелой юности.

Теперь Пушкин мечтает о другом: навсегда покинуть Россию. Это желание скрыто присутствует в подтексте третьего послания Чаадаеву (Оресту и Пиладу в награду за великую дружбу позволено покинуть негостеприимный брег) и вполне явно - в том самом письме государю, в котором рассказывалось о несостоявшемся цареубийстве. За границей Пушкин надеялся сразу же соединиться с Чаадаевым, разочаровавшимся во всем, бросившим службу на пике карьеры и поселившимся в Европе (как он думал - навсегда).

Но мечтам этим не суждено было осуществиться. И Пушкину, и Чаадаеву была уготована другая судьба. Обоим предстояло на своем опыте узнать, как выглядит режим, похожий на настоящую тиранию.

Диктатор трепетный и робкий

Воспоминания о гетмане П. П. Скоропадском

Печатается в сокращении по: А. Маляревский (А. Сумской). На переэкзаменовке. П. П. Скоропадский и его время. Издательство «Русское творчество», Берлин, 1921.

Журналист по профессии, я после октябрьского переворота сидел без работы и в январе 1918 года получил предложение от директора Петербургского отделения «Русского Слова» поехать на Дон в качестве корреспондента «Русского Слова», тогда еще выходившего в Москве.

Я отказался от этого предложения, мотивируя свой отказ тем, что я, как бывший военный корреспондент «Великой Войны», слишком хорошо знаю состав русского генералитета. И пока не вижу на Дону ни одного из тех генералов, кто бы был способен дело, уже обреченное на неудачу, возродить и обратить в действительное орудие спасения России. Вот если Скоропадский проявит себя, я поеду к нему, так как он вел себя весьма незаурядно в течение тех двух недель, что я провел с ним на фронте.

П. П. Скоропадский не заставил себя долго ждать. Через три месяца после этого разговора он вынырнул в Киеве, объявив себя гетманом Украины. Делать в Петербурге было положительно нечего, наступал голод; советское правительство творческой работы не проявляло. И я поехал на юг.

Попал я в Киев в день грандиозного взрыва артиллерийских складов на Печерске, происшедшего на моих глазах, когда я находился в центре города.

Вокруг меня лопались стекла и по улицам в панике бежали растерянные, обезумевшие обыватели Печерска. Это было, кажется, в начале дня. На следующий день после этого события я отправился к генералу Скоропадскому и был принят им очень радушно. Он пригласил меня остаться к обеду. За нарядным обеденным столом, кроме гетмана, его свиты и одного немца в военной форме, находился весь состав кабинета министров.

Прислушиваясь к разговорам министров за столом, я вынес очень грустное впечатление об их интеллектуальном уровне. Когда после обеда я, по приглашению Скоропадского, вошел в его кабинет, и он спросил меня, какое впечатление на меня произвели его министры, я, не задумываясь, ответил:

- Поразили отсутствием серого вещества головного мозга. За исключением, впрочем, одного черного в пенсне. Кто это?

- Это Палтов, товарищ министра иностранных дел и мой ближайший помощник.

Скоропадский пригласил меня ежедневно заходить к завтраку и обеду, когда он может поговорить со мной.

Посещая гетманский будинок, как называли бывший дворец генерал-губернатора, я понемногу из рассказов П. П. Скоропадского и его окружающих познакомился с историей гетманского переворота на Украине. Правительство Петлюры так разложилось, что было достаточно стрельбы у правительственных зданий тринадцати вооруженных смельчаков, чтобы захватить цитадель правительства, дом губернатора, казначейство и царский дворец, где помещалось министерство внутренних дел.

Немцы в этом вооруженном выступлении участия не принимали, но советы давали и, как сказано, обещали содействие в случае удачи переворота. Когда же на другой день выяснилось, что правительственные учреждения захвачены, немцы в лице ф. Авенслебена ввели войска в Педагогический музей, занятый украинской Радой, и разогнали ее.

Договор с гетманом был заключен немцами весьма милостивый и доброжелательный; первым пунктом значилось обязательство гетмана в первую очередь восстановить на территории, занятой оккупационными войсками, нормальное законодательство и правовой порядок. Затем следовало, кажется, еще два пункта относительно оккупационных войск и снабжения частью осеннего урожая Германии.

Приглядываясь к лицам, окружающим Скоропадского, я сразу установил, что большинство их были чисто pyccкиe граждане, без всякого оттенка украинства, и что настоящая цитадель украинства помещалась лишь в кабинете Полтавца, назначенного генеральным писарем, хранителем государственной печати, - скорее почетная, чем административная должность.

Понемногу мне стало совершенно ясно, что благосклонная судьба послала русской буржуазии, интеллигенции и всем не сочувствующим большевистскому перевороту передышку для того, чтобы сдать экзамен или переэкзаменовку на право существования в оазисе, охраняемом чужими войсками и возглавляемом временным диктатором. Правда, при одном условии - перекраситься на время в украинские цвета.

На территории России якобы создавались два конкурирующих начала. Советская Россия и Россия Скоропадского. Россия как бы разделилась на два лагеря, без необходимости вести Гражданскую войну, лишь для того, чтобы силою интеллекта перемудрить одна другую. При этом Россия Скоропадского находилась в условиях в тысячу раз более благоприятных, чем коммунистическая Россия Ленина. Украинцы требовали немногого. О существовании их только не следовало забывать, от поры до времени награждая их теми заманчивыми для них, но нежизненными игрушками, которые составляли их исконную мечту - дать им мову и придать внешний украинский стиль управлению. Неудобство существования украинского вопроса можно было использовать на благо всей Poccии и безболезненно выйти из создавшегося положения.

Началась моя работа со свидания с державным секретарем Игорем Кистяковским, с которым я должен был познакомиться, так как вся печать на Украине находилась у него в руках. Свидание происходило на балконе дворца.

Я сказал, что просматривая киевскую печать, я заметил, что она вся, как правая, так и левая, настроена недоброжелательно и к гетману, и к установившемуся строю. Разговаривая со знакомыми журналистами, я выяснил, что отчасти это недовольство следует отнести на счет кризиса, переживаемого вследствие отсутствия бумаги газетами. Газеты выходили на небольших листках бумаги, скорей напоминавших бюллетени.

Кистяковский разразился уличной площадной бранью по адресу журналистов, обещая при этом сжать их в такой бараний рог, что через месяц их нельзя будет узнать.

- Прекрасно, - ответил я, - вы их сожмете в рог на месяц, а потом опять не будет бумаги и они по-прежнему будут раздражены просто из-за отсутствия заработка. Кистяковский снова стал рычать, сказав мне, что бумаги у него столько, что он может завалить брошюрами весь дворец гетмана.

- Да ведь бумага для брошюр не ротационная бумага для газет, - возразил я.

Державный секретарь лгал мне о существовании бумаги для брошюр, как это впоследствии выяснилось.

Как- то через несколько дней гетман после завтрака пригласил меня пройтись с ним по саду. Во время прогулки он спросил меня, что значит «ориентация». Ориентация на французов, немцев и т. п.

- Это то же, что в военном деле ориентация по карте, ориентироваться на лес и т. п.

Но, увы, гетман мало понимал меня, он всегда плохо ориентировался по карте. Ему необходимо было видеть позиции в натуре. Об этой его слабости знали его приближенные товарищи-гвардейцы еще на фронте.

Понемногу знакомясь с общим положением дел и результатом работы гетмана, министерств и канцелярии, я к ужасу своему увидел, что в государственном аппарате царит нелепая волокита и толчея, но был уверен, что в гетмане проснется тот боевой генерал, которого я знал на фронте.