Слав Караславов - Имя твоё прекрасное

• Название: Имя твоё прекрасное
• Автор: Слав Караславов
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1980

---

Шли дожди со снегом. Но вот кончилась слякоть иземля покрылась снегом, белым и красивым. Такие зимы редко случались в этих местах. Снег висел на нижних ветках буков, и потому их вершины казались окаменелыми. А там, где были поляны и лужайки, перламутровая белизна неожиданно вспыхивала, подчеркивая снежную чистоту еще не исхоженного тока. Кое-где белели фруктовые деревья, вечная шутка природы — тот, кто дает плоды, обречен на одиночество. Девушка жила в своем тесном мире и не хотела, чтобы его разрушил отъезд в Русе. Всю жизнь она видела перед собой вершины усталых и тихих гор и не хотела с ними разлучаться.

На рождество в село вернулся Иванчо, темнолицый сапожник, и всех удивил своей формой. Он был членом «Бранника». Носил нож и пистолет. Однажды вдруг приметил девушку, зачастил в их дом. Старик не выносил его, но терпел. Иванчо подолгу засиживался у очага.

— Обручена, — говорил старик, пряча глаза под бровями. Сапожник будто не понимал намека. Для него Русе казался неправдоподобно далеким. К тому же он надеялся на свою форму. «Кого захочу, могу арестовать», — грозил он, поправляя пистолет на ремне, девушка молчала или улыбалась таинственно. В сущности, она его не слушала. Иванчо — камушек на дороге, не страшный даже для самой дряхлой телеги. Разве что дегтярницу мог тряхнуть. Сапожник же набивал себе цену хвастливой болтовней.

— Не верите, что арестую?

— Можешь, — соглашался старик. — Тех, кто торчит дома. А попробуй тех, кто ушел в горы.

— Кого имеешь в виду?

— Учителя — подзадоривал старик. — Его не могла взять целая рота.

— Посмотрим! — подымал брови сапожник.

Неожиданно тесный мир девушки разрушился. И разрушил его он, учитель, кто носил с собой ее поляну и тропинку, поцелуй и тревожное дрожание веточки. Что значил перед ним Иванчо? Там, на тропинке, он представлялся девушке мизерной букашкой, затянутой в свою форму. Букашка беспомощно барахталась среди цветов, которые когда-то целовали ее красивые ноги. Одно дело забивать гвозди в рваные подметки и день-деньской нюхать клей из консервной банки, совсем другое — быть учителем, учить детей понимать мир и самому верить в будущее. Как только девушка закрывала глаза, сразу же видела перед собой русый вихор и огненный тюльпан галстука. А снег все падал, уплотнялся, гнул ветки на деревьях, скрывая все некрасивое, уродливое, давал новый свет зимним вечерам. Перед самым рождеством снег перестал и небо прояснилось. Девушка лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к ранним крикам колядующих. Далекий собачий лай мешался с голосами. Хлопали калитки. Огромным караваем висела над горами луна. Девушка поднялась, чтобы задернуть занавеску, и увидела вдруг упавшую на окно тень руки. Тихое постукиванье о раму звоном отдалось в ушах. Она подбежала. Сердце зашлось от тревожной и радостной догадки: он! Наконец-то пришел, не забыл цветущую поляну! Девушка прижалась к окну и увидела: их было двое. В одном она узнала учителя. Другой, ниже ростом, стоял в тени, облокотившись о забор. Она поспешно оделась, накинула шаль на плечи и на цыпочках сбежала по лестнице. Их следы вели к сараю. С трепещущим сердцем она заторопилась туда. Они ждали. Его чуб в лунном свете казался серебристым, на губах усталая улыбка. Руки — тяжелые, загрубевшие руки — встретили ее и обняли. Девушка прижалась к нему, и никто не заметил ее слез. Но когда она попыталась вытереть глаза, он опередил ее. Кончиками пальцев снял слезинки — ее боль и ее радость, и она взглянула на него. Приподнялась на цыпочки и поцеловала. И долго стояла, прикрыв глаза, раздвигая, делая богаче свой маленький и тесный мир. Почувствовав холод его оружия, девушка неожиданно отрезвела. Оттолкнулась от него и легким шагом вошла в кухню. Выбрала в сундуке самый большой каравай, сняла пеструю сумку, нащупала кадку с брынзой и быстро вернулась. По тому, как они нетерпеливо разломили каравай, она поняла, что голодны. Предложила им отдохнуть на сеновале, но они отказались. Торопились. И когда они пошли друг за другом след в след, она догадалась, что его спутник ранен. Он то и дело сбивался с ноги. Девушка, кутаясь в платок, долго провожала их взглядом, так что заболели глаза. Может, эта боль, а может, холод выжали из них слезы. Она плакала оттого, что он помнил ее, что она была права, храня его в сердце, плакала над собой. Ее мир был узок и мал, а его мир — мир бесконечный и мужественный, наполненный муками и тревогами, битвами и опасностями. Вернулась с растревоженным сердцем, корила себя за то, что не спросила, когда он вернется. Но, несмотря на это, ей было радостно. Села на кровать. С улицы доносились песни колядующих. Им вторил хриплый собачий лай: прекрасное шло рядом с безобразным. И девушка знала, что по белу снегу сейчас вьются два следа, слившиеся в один, чтобы обмануть зло. Где-то в их след, едва-едва касаясь его, вплетался третий, ее след. Это сильно взволновало девушку: всегда бы ей идти след в след с ними, всегда…

Колядующие танцевали на белом снегу — этой большой чудесной книге природы: кто-то проверял свой рост, оставив свой отпечаток, кто-то упал, наследив растопыренными пальцами, точно большая птица. И если бы не снежки, собака добралась бы до разломленного брошенного рождественского каравая. Но снежки отогнали ее и сейчас лежали крупными стылыми комьями под кустом шиповника. Девушка смотрела на все это через окно и думала об одиноком следе на снегу. Куда он уходит? Куда приведет? В тот день был суровый мороз, и девушка вдруг заволновалась: как это не дала ему шарф! Куртка на нем была тонкая, промерзшая, жесткая. Могла бы отцовский тулупчик ему дать, и вот надо же! Она ругала себя за недогадливость и печально следила, как медленно темнело окно. На помутневших стеклах проступили едва заметные цветы. И вот уже белая ледяная лавина цветов залила все окно. Там где-то был и красный дурман-трава, но не было тропинки. На какое-то время ее захватили упругие прожилки луговых трав и подорожника, синие горечавки и мудроокие незабудки. Появись он, цветы сразу открыли бы ему тропинку, но его не было. Ледяная поляна не помнила его. И девушка вздрогнула от внутреннего холода. Она посунулась к окну и растопила своим дыханием цветок ледяной ромашки. Взглянула сквозь пятнышко чистого стекла и отшатнулась в испуге. По холму напротив шли полицейские. Их черные фигуры резко выделялись на белом снегу. Спины их дымились белым паром. Белые облачка дыхания окутывали лица. Шли издалека. Гнались за кем-то? Напали на след? Остановились у ее ворот, заспорили между собой. Колядующие затоптали все вокруг, и это сбило ищеек с толку. Тут появился сапожник. Он посоветовал обойти село вокруг и по свежим следам определить, остались в селе те, кого они ищу или скрылись в горах. Двумя группами полицейские отправились на облаву. Девушка смотрела сквозь пятачок чистого стекла, растревоженная, испуганная, и не заметила, когда ледяная ромашка вновь закрыла от нее улицу. Теперь она, маленькая, встревоженная, затаилась на чердаке, застыла в напряжении. Полицейские прошли по поляне, словно кабаны, взрыли его тропинку. Другая группа исчезла за домом. Девушка снова увидела ее на дороге в город. Наверно, потеряли след. Они столпились, обсуждая положение. И началось полицейское колядование. Они обходили дома, кололи стога сена, шарили по чердакам. Девушка торжествовала: партизан не было в селе! Если им надо было остаться, они остались бы у нее, не пошли бы в другой дом. Вот здорово, если они еще вчера добрались до города! Но когда она вспомнил о раненом, опять тревога захлестнула ее. Не успели! И слезы вдруг вновь навернулись на ее глазах. Полицейская орава устремилась вниз по оврагу. Девушка вернулась в комнату, закуталась в пестрое одеяло и разрыдалась от чувства одиночества и беспомощности. Сердце ей подсказывало, что он уходит от нее со своей тропинкой и поляной, с пламенем красного галстука и с той потревоженной веткой в ракитнике…

Он лежал на снегу перед корчмой, не ощущая холода. На груди его, там, где когда-то горел красный галстук, вилась алая струйка крови. Спиной к стене корчмы сидел его раненый друг, зажав руками отяжелевшую голову. Полицейские потрошили сумку. Сапожник что-то им объяснял. Девушка наблюдала за ними издалека и все боялась, что ей станет дурно. Опустошенная, она вошла в комнату, присела у очага. У нее закружилась голова от жертвенного блеска красных углей: ее маленький мир сгорел, исчез. Имела ли она право покинуть его? «Как я буду без него жить?» — спрашивала она себя. В блеске огня ей мерещилась сумка с хлебом. Раненый мог не выдержать, выдать их встречу. Да и сапожник… Девушка содрогнулась всем телом, мысли ее споткнулись. Она увидела себя обесчещенной, брошенной среди дороги, измученной, обезображенной, забытой всеми. Будто подрубленные, упали ее руки. Огромная зима со всем своим белым снегом, с ледяной поляной неожиданно хлынула в нее. Она встала, медленно спустилась по лестнице, вышла из дому, сняла вожжи и скрылась в сарае. С трудом перебросила конец через балку, встала на корзину, накинула на свою тонкую шею жесткую веревочную петлю. И прежде чем она оттолкнула корзину ногами, губы ее прошептали: «А имя у тебя прекрасное — Цвета!»