Петр Павленко - Избранные киносценарии 1949—1950 гг.

• Название: Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
• Автор: Петр Павленко
• Издательство: Госкиноиздат
• Жанр: Драматургия
• Год: 1951

---

Раздаются аплодисменты. Шум голосов:

— Правильно, Александров! Правильно! Только за Лениным!

Петерис удовлетворенно кивает головой.

— Теперь пусть скажет Приеде с верфи Вимбы.

Приеде выпрямляется во весь свой огромный рост.

— Я хочу знать, когда мы начнем эту борьбу? И кто будет нами руководить?

Петерис твердо произносит:

— Руководить будет партия.

Точно искры проскакивают по всему собранию. Кто-то из угла с волнением спрашивает:

— Какая партия?

Петерис встает. Его голос звучит громко и торжественно.

— В письме, которое привез товарищ Сергей, говорится о событии огромной важности. Предстоит организация Российской социал-демократической рабочей партии!

Сергей со своей стороны добавляет:

— И Владимир Ильич уже работает над ее программой.

Громкие аплодисменты. Многие встают со своих мест.

Петерис выжидает, пока стихнут аплодисменты.

— Ну, что об этом скажут товарищи… Калниньш!

Калниньш раскачивает качалку и затягивается папиросой.

— В принципе идея великолепная, но надо познакомиться с программой.

Петерис вопросительно переглядывается с Дорой и обращается к Райнису.

— Райнис!

Райнис выходит вперед. Он весь во власти своих, волнующих его мыслей.

— Если партия рабочего класса станет реальностью… я сочту за великую честь стать членом этой партии!

Ночь. Дюны, поросшие соснами. Сквозь деревья виднеются костры. Через них со смехом прыгают крестьянские парни и девушки.

Здесь заканчивается веселый праздник Лиго. Со всех сторон несутся музыка и народные песни.

По тропинке медленно спускаются Петерис, Дора и Райнис. Петерис смотрит на освещенное луной лицо Райниса и задушевно продолжает длинный и трудный разговор:

— …Я понимаю, что тебе тяжело, но так было правильно, дорогой друг. Слишком велик путь, на который мы вступили.

Дора кладет руку на плечо брата.

— И она никогда не пойдет рядом с тобой… Милый, зачем же тебе брать на себя и эту тяжесть?

Райнис отходит в сторону, останавливается и поворачивается к ним.

— Я люблю ее…

И он поспешно спускается к морю мимо веселых хороводов и горящих смоляных бочек.

На прибрежный песок набегают седые волны…

Пустынный берег. Обрыв над морем. На фоне неба видна одинокая сосна, в ее кроне шумит ветер… В тени сосны появляется Райнис.

Вступает музыка, — в ней звучит тема морского прибоя. Поэт прислушивается, смотрит на темное ночное море…

Вдохновенное лицо Райниса… И в шуме прибоя, в плеске волн, в ритмах музыки слышен его голос, читающий строки нового стихотворения.

…Нет, жить невозможно в тумане,
Где мучит ничтожное горе.
Открой мне величье страданий
Ты, море, великое море,
Пучина страданий…

Одними губами поэт повторяет последнюю строчку стихотворения…

Пучина страданий…

10

Официальное письмо на губернаторском бланке. Дата — 12 июля 1897 года.

ЕГО ВЫСОКОБЛАГОРОДИЮ ГОСПОДИНУ ПЛИЕКШАНУ

Милостивый государь!

Имею честь просить Вас безотлагательно прибыть в канцелярию Его Превосходительства Тайного Советника барона фон-Мейендорфа.

Управляющий канцелярией Ангелов

По широкой лестнице, устланной красной дорожкой, мимо готических окон, мимо статуй рыцарей в латах поднимается Райнис.

Впереди, показывая дорогу, мелкими шажками семенит похожий на гнома старичок. Это — управляющий канцелярией Ангелов.

Они подходят к массивной дубовой двери. Низко кланяясь, Ангелов распахивает перед Райнисом дверь в приемную.

Высокий мрачный кабинет. Вдоль стен висят темные портреты рыцарей в латах, панцырях, в расшитых золотом мантиях. Стеклянные книжные шкафы заполнены книгами в тисненых переплетах. В глубине стоит огромный письменный стол, покрытый синим сукном. Над столом висит портрет молодого царя — Николая II.

Мейендорф с сигарой в руках прогуливается по кабинету.

Навытяжку стоит перед ним красивый жандармский офицер, ротмистр Королев. Он заканчивает свой доклад, вынимая из папки все новые и новые бумаги.

— Вот, ваше превосходительство… ответ охранного отделения из Петербурга…

Мейендорф сосредоточенно смотрит на кольца табачного дыма.

— Да?..

Королев бесстрастным тоном читает выдержку из большой бумаги с императорским гербом.

— …Означенный Плиекшан, в бытность студентом Императорского Санкт-Петербургского университета, был замечен в числе участников марксистских рабочих кружков…

Затем ротмистр быстро достает вторую бумагу и тем же равнодушным тоном продолжает:

— …А впоследствии неоднократно присутствовал на нелегальных собраниях, где выступал сосланный ныне в Сибирь Владимир Ульянов… известный в подпольных политических кругах под именем Ленин…

Это сообщение производит на Мейендорфа большое впечатление. Он задумывается, бросает сигару в пепельницу.

— Ах, так…

Барон ходит взад и вперед по кабинету.

— Плиекшан был арестован?

Ротмистр быстро перелистывает бумаги.

— Никак нет. Не привлекался.

Мейендорф облегченно вздыхает и удовлетворенно кивает головой.

— Очень хорошо… Ступайте, Королев.

Ротмистр поворачивается на каблуках и выходит из кабинета.

Барон старается придать своему одутловатому лицу приветливое, любезное выражение, берет колокольчик, звонит.

Открывается резная дверь. В кабинет медленно входит Райнис. Мейендорф встречает его почти в дверях.

— Здравствуйте, господин Плиекшан. Рад познакомиться с вами… Прошу вас, садитесь.

Райнис опускается в глубокое кресло, Барон медленно прогуливается взад и вперед по кабинету.

— Итак, господин Плиекшан… или господин Райнис… как вам будет удобнее.

Райнис слегка вздрагивает, настораживается.

Какое-то подобие улыбки мелькает на тонких губах Мейендорфа.

— Я имел случай познакомиться со стихами, которые вы опубликовали за последний год… Часть из них, кажется, была запрещена цензурой? Ах, эта цензура!.. — Барон останавливается и продолжает: — Но, если я не ошибаюсь, вы напечатали их… кажется, в одной подпольной типографии?

Райнис внешне сохраняет полное спокойствие, напряженно прислушивается к каждому слову Мейендорфа.

— …Кроме того, по слухам, вы читали эти стихи на различного рода рабочих собраниях… на литературных вечерах и в доме поэтессы Аспазии.

Барон подходит ближе и с деланным интересом спрашивает:

— Да… если я не ошибаюсь, она ваша невеста?

— Что же дальше, ваше превосходительство?

После короткого смешка Мейендорф снова начинает прогуливаться.

— Дальше?.. Ну, что же дальше? Вы уже зрелый поэт, зрелый литератор, господин Райнис… и вам пора подумать о будущем.

Он подходит к письменному столу и усаживается в кресло.

— Итак, вскоре предстоит большой праздник, в Ригу прибудет наш молодой государь и нам нужна торжественная ода.

Мейендорф выдерживает большую паузу и заканчивает, глядя прямо в глаза своему собеседнику:

— …Я предлагаю написать эту оду… вам.

На лице Райниса отражается крайнее удивление. Затем, почти мгновенно, в нем вспыхивает чувство оскорбленного достоинства.

— Господин барон… вы обратились совершенно не по адресу!

Мейендорф дружелюбно смеется.

— Вы слишком скромны. Я верю, что вы можете написать такую оду.

Он встает, медленно подходит к книжному шкафу.

— Сейчас вы пишете стихи, которые размножаются на гектографе… и кто их читает? Смешно.

Барон открывает шкаф и достает с полки книгу в тисненом кожаном переплете.

— А я хочу сделать из вас большого поэта! Ваши книги займут место на полке рядом с Гете, которого вы переводили с такой любовью.

Мейендорф раскрывает книгу и перелистывает несколько страниц.

— …Перевод Фауста сделан почти на поэтическом уровне оригинала! А ведь Гете, как вам известно, был придворным поэтом и даже министром Веймарского герцога.

Райнис с большой горячностью перебивает барона:

— Но дух Гете был свободен, и он писал оды только человечеству!

Мейендорф протестующе взмахивает рукой.

— Ну, не только… Но не будем спорить о деталях.

Он кладет книгу на письменный стол и многозначительно добавляет:

— Я очень рекомендую вам обдумать мое предложение, господин Плиекшан.

Райнис встает и церемонно кланяется.

— Господин барон, я уже обдумал. Благодарю вас за лестное предложение, но я не имею чести претендовать на вакансию Гете при вашем дворе.

Мейендорф оглядывает Райниса с головы до ног и очень холодно прощается: