Анатолий Емельянов - Запоздалый суд (сборник)

• Название: Запоздалый суд (сборник)
• Автор: Анатолий Емельянов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1976

В настоящий сборник известного чувашского прозаика А. Емельянова вошли две новые повести: «Не ради славы», «Мои счастливые дни» — и рассказы.

В повестях и рассказах автор рисует жизнь современного чувашского села, воссоздает яркие характеры тружеников сельского хозяйства, поднимает острые морально-этические проблемы.

Отличительные черты творчества А. Емельянова — чувство современности, глубокое знание и понимание человеческих характеров.

---

Все это правильно, секретарь, но только уж очень похоже на передовицу в газете, а газеты мы и сами читаем…

Погруженный в свои мысли, Федот Иванович не заметил, как оступился в глубокую промоину и упал. Кошка, говорят, как ее ни кинь, всегда падает на все четыре лапы, Видно, сказалась крестьянская, а может, еще фронтовая закваска, умение быстро, мгновенно оценить обстановку, и у Федота Ивановича. Как ни сильно он стукнулся — упасть на землю не дали сильные, крепкие руки. Он м сам не знает, как и когда они выбросились вперед и коснулись земли раньше тела. Оттолкнувшись от дороги, Федот Иванович выпрямился, отряхнул с ладоней пыль, похлопав одну о другую, громко сплюнул.

Постепенно мысли его вернулись к выступлению секретаря райкома. Только теперь он уже сам отвечал ему.

«Слава, слава… Ты, что ли, прославлял меня? Я. кажется, никого не просил, никого не заставлял: славьте меня. Прославили меня, надо думать, мои дела, моя работа… А учить-поучать это мы все мастера. Но ведь и поучать-то надо, наверное, так, чтобы это было убедительно. А то — «оторвался от парода». Но кто — кто народ, вот вопрос. Роза Полякова — народ?.. До рукоприкладства даже договорились. Да, когда ловил тех, кто воровал колхозное сено, по головке не гладил. Сам был прокурором, сам был судьей, но сам был и защитником. Да, защитником! Потому что охранял колхозное добро и приумножал его не для себя, а для колхоза, значит, для всех…»

И опять хочется уже не мысленно ответить, а в голос кричать:

«Портите поблажками народ! Тихая скромная невеста, говорят, на свадьбе опозорилась… Наговорите всяких умилительных слов, а потом будете локти кусать. Все для людей, все для народа — это, конечно, прекрасно. А кто с народа требовать должен? Председатель? Вот и получается, что вы для народа будете хороши, а строгий председатель плох… Народ сейчас держит по две свиньи, по корове с телкой, разводит и поросят, и гусей, и уток, народ своим скотом да птицей колхозное ноле травит, а мы хотим быть перед ним миленькими да хорошенькими, как тот же Алексей Федорович… Портим, портим поблажками народ! И кто и как его потом к порядку и дисциплине приучать будет? Алексею Федоровичу легко со стороны быть добреньким. А встал бы он на место председателя и сразу бы понял, что в Хурабыре распрекрасными словами ничего не добьешься… Нет, не словами, не красивыми речами он поднимал колхоз. Он работал от зари до зари, как лошадь, и стерег колхозное добро, как верная собака. И вот теперь за его лошадиную работу, за его собачью верность колхозу поносят люди, которые и в колхозе-то без году неделя…»

А может… Может, плюнуть на все да и уйти? Пусть другие впрягаются, пусть побудут в председательской шкуре. Пусть на собственном горбу испытают легко или тяжело тянуть эту лямку. Язык дела, говорят, лучше языка слов…

Федот Иванович на какое-то время даже повеселел от этой мысли. Он представил на минуту Алексея Федоровича на своем месте и злорадное чувство своего превосходства тяжело шевельнулось в его груди.

Секретарь райкома говорил, что, мол, руководителям не надо считать себя незаменимыми людьми, что народ наш, дескать, богат талантами. Опять — правильные, но общие — опять из передовицы — слова. За чем же дело-то стало — выдвигайте те таланты да ставьте. Хотя бы того же Алексея Федоровича, а через год, самое большее через два, его хватит инфаркт. Руководить колхозом это немножко посложнее, чем в мирное время выступать с политинформациями перед солдатами…

А что ж, идея и в самом деле занятная. Одним только она неподходяща: не хочется сдавать свои позиции без боя, просто так. Нет, он сделает по-другому. Всем назло он на следующем отчетно-выборном собрании предложит не открытое, а тайное голосование. Сейчас так кое-где уже делают. Если он самодур и деспот, пусть вместе с ним выдвигают еще одну или две кандидатуры и голосуют тайно. Вот тогда мы и посмотрим, за кого колхозники, или как вы любите говорить, народ проголосует: за меня или за добренького Алексея Федоровича…

Федот Иванович и не заметил, как дошел до дому.

Машинально взявшись за калинку, он потянул ее на себя, но, немного подумав, отпустил обратно. Он знал, что заснуть сейчас все равно не заснет. А будет с боку на бок ворочаться — и жене спать не даст. Может, пойти к Шуре и напиться до бесчувствия? Чтобы и глаза ни на что не глядели, и мысли никакие не мучили… Нет. Нет, это не выход, не спасение.

Все той же главной улицей деревни он идет дальше. Идет в поля.

Временами ему кажется, что деревня не спит, а только притворяется спящей, а из этих темных окон за ним следят десятки, если не сотни глаз, и от этих, пронзающих его насквозь, скрещенных взглядов по спине пробегает холодок. Чтобы унять нервную дрожь, он опять сжимает кулаки и кладет их в глубь карманов. И теперь уже не в полный голос, а доверительным шепотом хочется сказать своим хурабырцам:

«Что ж, смотрите, я всегда был перед вами на виду и моя работа — тоже у всех на виду. Вы видели и каждую мою промашку, видели и добрые дела. Вот они — эти дела. Двухэтажная каменная школа, двухэтажный клуб — все, как в городе. А выйти на зады-зерносклады, картофелехранилища, коровники, телятники, свинофермы… И все из вечного материала — кирпича или железобетона. И каждый кирпич, каждая панель или балка добыты мной. А помните, что было на месте складов и ферм до меня? Стояли деревянные развалюхи… Я говорю про наш Хурабыр. Но ведь теперь в колхозе еще два таких селения. В районе увидели, что «Слава» в Хурабыре пошла в гору, и начали подвешивать к ней одно селение за другим. Понятное дело, кого к нам присоединяли! В соседнем с Хурабыром селе колхоз упал так, что все разбежались, остались только старики да старухи. Трудоспособных на все село только восемьдесят человек… Нынче и это село не хуже нашего Хурабыра: у всех новые дома под шифером или железом. Но это легко сказать, что село стало богатым — каково его было поднять до этого богатства… Может, я что-то не так, неправильно говорю, люди? Может, я себя выхваляю? Нет, я говорю одну только правду, и вы знаете эту правду. А если знаете — неужто вы промолчите, когда на собрании умный и добрый, пришедший на все готовенькое, Алексей Федорович будет поливать меня грязью? По совести ли, по справедливости ли это будет, если промолчите?!»

Улица кончилась. Федот Иванович идет дальше, идет й поля.

В поле он всегда чувствовал себя спокойней и уверенней. Один запах земли был для него лучшим успокоительным лекарством. Вместе с этим, слаще меда, запахом в его грудь вливалась сила и бодрость, а в голове рождались большие и светлые мысли. Мысли не о собственном житейском благополучии, а о благополучии многих людей. Мысли, связанные и с этими полями и лугами, и с родным Хурабыром. Но сейчас и поля не принесли его сердцу успокоения.

— Прославился! — тихо пробормотал он, скрипя зубами от обиды.

За пятнадцать лет каторжной председательской работы получил один орден, так теперь, выходит, и им попрекают. Будто тот орден он просил! Слава богу, у него три фронтовых имеется, так что будет чего выносить на подушках перед гробом… Рано об этом говорить? Нет, дорогой Валентин Сергеевич, не рано. Назови-ка хоть одного председателя, который бы отдавал всю душу своей работе и умер по старости. Они сгорают. Сгорают, как высокие деревья, в которые ударяет молния. Вон Сергей Ксенофонтович — возвращался с поля, переступил порог своего дома, упал и больше не встал. Так же неожиданно закрылись глаза и у Юхтанова. А обоих их ругали за строгость, за крутой характер. Но попробуй подыми колхоз без строгости. А Коротков Сергей Ксенофонтович не только поднял, но и вывел в передовые. О колхозе в Кольцовке знала вся страна, туда ездили и иностранцы… В прошлом году довелось побывать в Кольцовке и ему. И что он видел, что слышал? Он видел бронзовый бюст председателя весь в цветах, он слышал, с каким уважением о нем вспоминают. Почитают, как отца родного, хоть и был он и строг и требователен…

«Не ради славы…» А сам-то Валентин Сергеевич небось славы не гнушался. Колхоз-то, куда его послали, поднял разве не для того, чтобы заставить о себе говорить, чтобы прославиться? И как знать, без колхозной славы да без Звезды Героя, избрали бы его секретарем райкома или нет?.. Сейчас в райкоме все стали шибко грамотными; один партийную школу окончил, другой в академии учится… И бумаги составляют без единой ошибки, и выступают так, что заслушаешься. Но он-то сам побывал в шкуре председателя и должен же знать, что даже самыми умными бумагами и речами колхоз из бедного не сделаешь богатым. А если знаешь цену всяким бумагам — зачем же председательскую работу начал сверять не с жизнью, не с богатством колхоза, а с пунктами и параграфами? Разве дело в пунктах, а не в том, чтобы председатель имел голову — голову, а но кочап капусты! — на плечах?.. Нет, не прав ты, Валентин, сын Сергеев…