Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

Мама считала, что для того, чтобы успешно служить делу революции, надо быть образованным человеком. Бестужевские курсы не удовлетворили её большую жажду знаний, и она поехала в Германию в университет города Фрейбурга, близ швейцарской границы. Родители были рады, что она уехала подальше от демонстраций и надеялись таким образом спасти её от влияния радикальных идей петербургского студенчества.

В то же время во Фрейбурге оказался и Лёва — мой отец, которому наскучила химия, и он, нарушив отцовский приказ, бежал из Берлина на знаменитый философский факультет в Гейдельберге, а потом почему-то перешёл во Фрейбург. Дальше, уж как легко догадаться, молодые люди встретились во время воскресной прогулки на отрогах Шварцвальда.

Однажды на горе близ Фрейбурга произошёл запомнившийся маме случай. Она шла по тропинке одна, уже влюблённая в Лёву. Она была в каком-то приподнято-радостном настроении, когда хочется обнять весь мир. Тут ей повстречался юноша, с виду до того несчастный и убитый каким-то горем, что она содрогнулась, так ей стало жалко этого человека. Он шёл как-то шатаясь и смотрел в землю, а вокруг была такая красота и радость! Она остановилась и пыталась заглянуть в его опущенные глаза. Он тоже остановился и взглянул не неё с изумлением, но пристально. Мама постаралась как можно ласковее улыбнуться ему. После этого они разошлись. Через несколько дней он снова ей встретился на улице города, подошёл к маме и, горячо целуя ей руку, сказал:

— Фрейлейн, вы спасли мне жизнь, тогда, на горной тропинке. У меня случилось очень большое горе, я ушёл из города, чтобы покончить жизнь самоубийством, а ваш необыкновенный взгляд вернул мне силы и веру в людей. Теперь я вижу, что жизнь прекрасна!

Смутившись, он быстро убежал. Больше она его не видела.

Маму и Лёву сближала решимость служить революции. Правда, тогда их согласие во взглядах не было полным: отец в то время был социал-демократом. Но эта разница не показалась им существенной. Они полюбили друг друга и решили соединить свои судьбы.

Католикам религия запрещала жениться на еврейках. Отец написал родителям, что ему наплевать на запрет, что он нашёл девушку своей мечты и намерен жить с ней фактическим браком. Если родителей не хватил тогда инфаркт, то только потому, что они тогда не знали этого слова. После подпольной типографии и бегства сына из Лейпцига, это было для них третьим ударом, который он нанёс своим старикам. Их отчаяние смутило Лёву. Мама решила посоветоваться со старейшей эсеркой, жившей в эмиграции, — «бабушкой русской революции» — Екатериной Константиновной Брешко-Брешковской. Та быстро нашла выход, посоветовав отцу перейти в реформистскую веру, которая допускала браки с иноверцами. Навели справки; из двух ветвей реформатства — кальвинизма и цвинглианства — наиболее свободной от брачных запретов оказалась последняя. Отцу было решительно всё равно, кем числиться. В душе он был атеистом.

В один прекрасный день родители получили от отца телеграмму: «Совершил кувыркколлегию — перешёл в цвинглианство». Как самый факт, так и игривая формулировка, мало успокоили родителей. Но оставалось только ждать дальнейших событий. Следующее «успокоительное» письмо пришло из Петербурга от неизвестной девушки, подписавшейся Леной Тумповской. В этой телеграмме значилось: «Ваш сын в жандармском управлении».

А дело было вот как. Отец собрался ехать в Россию, чтобы на родине обвенчаться. Он вёз с собой два чемодана нелегальной литературы и Магу, жившую до того с мамой, по ней соскучились родители. Мама задержалась на несколько дней, чтобы сдать какие-то экзамены. На границе в Вержбалове, где надо было пересаживаться на российскую колею, отец всячески ловчился пронести мимо таможни криминальные чемоданы, как вдруг увидел, что к нему направляется сам начальник жандармского караула. Положение отца было критическим, но вдруг произошла вещь, которая случается только в сказках. Начальником оказался его родной дядя — Александр Осипович. Дядюшка расцеловал племянника и воскликнул:

— Да, что ж ты сам такую тяжесть волочишь? Эй, отнесите его вещи, да прямо в вагон. Не хватало ещё, чтобы эти таможенные крысы у моих родных в вещах рылись!

Два жандарма подобострастно понесли нелегальную литературу в вагон. И отец, конечно, щедро наградил их, дав им на водку.

Чтобы отвезти Магу домой, отец заехал сперва в Петербург. Сдал на явку чемоданы и зашёл к Тумповским. Ему негде было ночевать (остаться в семье невесты считалось неприличным). Лена дала ему адрес знакомого социал-демократа. Но товарищ был в тот же день арестован, и отец попал в засаду. Вот почему он оказался в жандармском управлении, о чём Лена не замедлила сообщить его родителям.

Родители отправились в Петербург выручать блудного сына или по крайней мере повидать его в тюрьме. С другой стороны мама, получив то же известие, срочно примчалась из Фрейбурга. Она пришла в жандармское управление просить свидание и там встретилась с будущими свёкром и свекровью.

Надо думать, что знакомство носило достаточно драматический характер. Но подозрительность стариков Армандов к девушке еврейке, «соблазнившей» их сына и к тому же поощрявшей его революционные порывы, быстро рассеялись перед маминой простотой и искренностью. К тому же она была хороша собой, и национальные черты были смягчены в её лице. Она повела Армандов домой и познакомила их со своим семейством, которое их встретило очень радушно. Арманды решили, что предстоящий брак не так ужасен, как они ожидали: «Только бы Лёвушку выпустили»!

Отец просидел недолго. Жандармам не удалось доказать связь отца с революционной организацией, которую представлял арестованный хозяин квартиры. Да, но если бы они узнали о двух чемоданах, которые этот приезжий сын фабриканта привёз за несколько часов до ареста! Но они не знали. У отца нашли только брошюру «Революционная Россия» №№ 34 и 35 и две рукописи — «Статистические данные» и «Аграрный вопрос». На допросе ему предъявили ряд фотографий революционеров, но отец отрицал своё знакомство с ними. Признал лишь своего друга Трояновского, отрицать близость с которым было бесполезно. Он откровенно рассказал о своих социалистических взглядах и об участии в социал-демократическом кружке в Берлине, но отказался назвать его участников. Ему предъявили показания провокатора — Петра Кюги, который усиленно его топил, но настолько явно зарвался, что его словам не придали значения.

У меня сохранилось его дело из охранного отделения, переданное мне друзьями после революции.

После освобождения отца мои родители обвенчались в Москве в реформатской церкви. Арманды полюбили невестку, как родную дочь. Славные были старики, и предрассудки в них сидели совсем не крепко.

Молодые поселились на Каретной Садовой, в квартире дома, который до сих пор торчит посреди площади, традиционно мешая движению транспорта. За границу решили больше не ехать. Приближался 1905 год, и работы здесь было по горло. Родители жили «тихо и мирно». Отец был способный пропагандист в студенческих и интеллигентских сферах, где он строго научно преподавал исторический материализм. Мама была другого склада: она была великолепным агитатором в рабочих кругах, прекрасно владела ораторским искусством и своим горением и энтузиазмом заражала любую аудиторию, переубеждала любых противников.

Между тем, Лена, конечно без ведома родителей, работала в Петербургской боевой организации эсеров. На её обязанности была доставка бомб дружинникам. Работа была невероятно опасная. Помню её рассказ об одном случае. Она выходила из двора, нагружённая как ходячий зарядный ящик. Она носила бомбы, подвешенные за пояс под юбкой. Юбки тогда в моде были широкие и длинные до пят. Но она не учла высокую подворотню, перешагивая через которую, необходимо было юбку приподнять, при этом бомбы становились видны. У ворот дежурил дворник, который, как и все дворники, по совместительству служил в полиции и обязан был наблюдать за жильцами. Он подозрительно оглядел приближающуюся курсистку. Отступать было некуда:

— Поглядите, какая удивительная заря сегодня! — сказала Лена и в тот момент, когда он обернулся, продолжала нужную операцию и, приветливо кивнув, пошла дальше.

Так и ходила эта маленькая девушка по канату, который день ото дня становился всё тоньше.

В Москве обстановка тоже накалялась. Восстание казалось неизбежным, и мои родители принимали горячее участие в его подготовке. Особенно близко к сердцу принимала грядущую революцию мама, которая не умела быть полезной отчасти и всегда отдавалась с головой делу, которое считала правым.

Вот как описывает Екатерина Николаевна, дочь известных педагогов Чеховых, впоследствии подруга моей матери, первую с ней встречу:

«Мы с сестрой узнали, что в рабочем клубе в Лефортово, в театральном зале будет митинг. Тогда никакого транспорта не было. С Серпуховки пошли пешком. Зал был полон рабочими и работницами. Выступали ораторы. Говорили о рабочих союзах, необходимости их организации для борьбы за свободу. Но при этом употребляя массу иностранных слов. Аудитория далеко не всё понимала, хотя приветствовала каждого оратора. По-видимому, это были студенты, то эсдеки, то эсеры.