Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

При тяжёлой работе жить на стипендию было невмоготу. Хоть я получал уже не пять рублей, а восемь. Исполбюро пошло нам навстречу и организовало артель грузчиков. По воскресеньям мы отправлялись на Рязанскую товарную станцию и там грузили вагоны. Профессионалы с нами конкурировали и всегда захватывали лучшую работу. Нам доставалось что-нибудь вроде дранки, которая ничего не весит, а платили за неё как за всякий товар — полтора рубля за 1000 пудов из пакгауза в вагон и обратно. Издерёшься весь, заноз насажаешь, а больше тридцати копеек в день не заработаешь.

Раз нам подфартило: грузили семерики (семипудовые кули) с солью. Я таскал их, не жалея спины, и натаскал на целых 60 копеек. Получалось — 20 копеек на проезд на трамвае в обе стороны и 40 копеек чистой прибыли. Это не шутка — восемь фунтов чёрного хлеба. Выгодная работа была только на выгрузке станков. Она требовала уменья: где вывезти на дрючках, где прокатить на трёх трубах, при этом ничего не поломать, ничего не погнуть. Поэтому платили за неё по повышенному тарифу: за 1000 пудов — 2 рубля 50 копеек.

Но совсем особый случай вышел, когда пришлось грузить кондитерские товары. Свист в пустых желудках разыгрался вдвойне, когда на плечах были ящики то с конфетами, то с пастилой, то с халвой.

— Ну зачем в Оренбург посылают такую прорву кондитерских товаров? — недоумевали ребята.

— Ну чтобы один ящик нам, только один!

Даже кое-кто уже оглядывал ящики, нельзя ли пролезть пальцем в какую-нибудь дырку. Но ящики были прекрасно сколочены. Ребята поспорили, что никто не сумеет взломать такой ящик. Мне и пришло в голову кое-что.

— А я сумею!

— Врёшь!

— Ан, не вру!

Я поставил ящик на платформе, а другой со спины через свою голову трахнул плашмя об его угол. Одна доска вылетела. В дыру была видна стружка и обёрточная бумага. Я не ожидал такого успеха и перепугался, ребята тоже. Бросились мы искать, чем забить дыру. Я стал заколачивать ящик какой-то гирей, но было поздно, весовщик заметил:

— Это что такое!? — Да вот споткнулся и уронил ящик, сейчас заколочу. — Ах, мать вашу за ногу! Небось, серу грузили не спотыкались. А тут два пуда донести не можете. Ворюги, черти, антиллигенция! Ну, забивай скорей, чего рот разинул!

Но забивать опять-таки было поздно. Приближался начальник станции.

— Что у вас тут происходит?

Весовщик развернулся на 180° (он в ответе):

— Да вот, тут молодой человек споткнулся. Я сам видел. Мы сейчас исправим повреждение и…

— Отставить. Открыть ящик. Обследовать недостачу. Составить акт! Правил не знаете, что ли?

Я стоял как к смерти приговорённый. Весовщик принёс молоток. Начальник сам вскрыл ящик, разорвал упаковку. Нашему голодному взору открылись стройные ряды маленьких шоколадных плиток. Начальник захватил их полную пригоршню и отправил себе в правый карман. Потом вторую пригоршню — в левый. Затем зачерпнул обеими руками и протянул их нам.

— А ну, разбирай, ребята! Да ну, берите же, когда угощают! Эх вы, интеллигенция (опять интеллигенция!), такой ящик вскрыть сумели и ни одной плитки не взяли!

Мы робко, стесняясь, взяли по одной шоколадке, ещё не вполне уверенные, не провокация ли это.

— А теперь тащите-ка сюда кирпич, солому, чтобы по весу правильно было, да чтоб не бултыхалось.

И он со знанием дела заполнил пустоту и забил ящик:

— Учитесь, пока я жив. Только воровать у меня — ни-ни!

Эти погрузки имели для меня ещё одну цель. Меня беспокоила Галочка.

Она, выдержав приёмные экзамены и будучи принята по большому конкурсу в музыкальный техникум на Софийской набережной, должна была ходить на некоторые занятия по музыке в бывший кафе-шантан «Яр» на Ленинградском шоссе. Когда она туда сходила, оказалось, что возле «Яра» каким-то образом остались дореволюционные традиции, вечерами около собиралась шантрапа, которая не давала прохода девушкам. Галочка этого не выдержала и… бросила техникум. Стала искать заработок. Что же было ей делать? Кушать-то надо? Много она бродила, искала, перепробовала и через знакомых, соглашалась на всякую работу. Но ведь у неё никакой специальности не было. То, что пробовала, оказывалось не то. Она продавала на улице конфеты с лотка, то есть была «моссельпромщицей». Лоток ей достала странная женщина, ничего не умеющая, ни к чему не приспособленная, когда-то приезжавшая к нам в колонию, Елена Дмитриевна Шанина. Она сама этим занималась, и весьма своеобразно. Когда Галя увидела, что Елена Дмитриевна, раскладывая конфеты на лоток, каждую облизывала (они были без обёрток), Галя отказалась от этого дела. Потом она поступила в артель мягкой игрушки на Арбате, где стала обучаться этой профессии. Оказалось, что работницы, будучи заняты только руками, целыми днями рассказывали неприличные анекдоты, стараясь превзойти друг друга в цинизме. Особенно одна из них была большой «мастак». И песенки пели такого же типа. Галочка через неделю убежала прочь. Потом она дежурила у больного ребёнка. Это было недолго, девочку увезли в больницу. Мать Серёжи Белого пригласила Галю помочь ей кроить и шить какие-то предметы одежды, которые она, Настасья Николаевна, сама продавала на Сухаревке. Это не пошло. Галочка вовсе не умела ни кроить, ни шить, а учиться этому было некогда. Какая-то знакомая, по совету той же Настасьи Николаевны дала Гале сшить наволочки, но бедная девочка не умела обмётывать петли. Мага просила сшить ей дамскую сумочку. Она осталась довольной, но второе дело — переделать бархатное платье — не удалось. Кто-то пригласил Галю штопать груду дамских чулок. Но это не было заработком, — не хватало даже на хлеб. Кооператоры, друзья мамы, пригласили Галочку шить пчеловодные сетки. Заботливо научили, и дело пошло отлично. Заработок был небольшой, но жить было можно. А тут, к несчастью, подвернулась Тоня. Без мамы она нигде не могла устроиться — везде ссорилась, оказалась без крова, оборванная и голодная. Она-то и набрела на Галю. По своей доброте Галя предложила Тоне совместно шить пчелиные сетки, так как на свой заработок она не могла прокормить Тоню с её большими потребностями. Работа была сдельная, и они порешили, что их кооперация будет хороша для обеих. Также решили, чтобы Тоня не общалась с заказчиками, иначе она тут же разругается. Галя даже не сказала заказчикам об этой кооперации с Тоней.

Первая их большая партия, которую Галя пошла сдавать, потерпела полный крах. Галя, доверчивая Галя, даже не проверила, как Тоня справилась с работой. Оказалось, что Тоня свою партию сеток просто испортила: все они были кривые, косые, частью недошитые, просто испорченный материал, много материала, такого дефицитного в те времена. Когда приёмщица развернула пакет, она даже побледнела. Посоветовавшись между собой, заказчики решили не требовать с Гали возмещения материала, но и не заплатили ничего. Дома Тоня избила Галочку, требуя деньги за сетки, так как решила, что она просто утаила от неё заработок. После этого Тоня куда-то исчезла, к великому сожалению, ненадолго, а Галочка, вся в кровоподтёках, пролежала два или три дня в постели, обливаясь слезами от стыда перед заказчиками.

Обо всём этом я узнал, к сожалению, совершенно случайно и значительно позже. А Галя, считая себя посрамлённой, больше не показывалась кооператорам. Её особенно мучило то, что они были друзьями мамы.

Только через тридцать с лишком лет Галя случайно встретилась с одним из кооператоров, который устроил её на работу с пчелиными сетками. Это был Константин Сергеевич Родионов. Она поздоровалась с ним с трепетом и надеждой, что он её не узнает, что он не помнит этой позорной истории. И о, ужас! Он всё прекрасно помнил, стал расспрашивать, почему она тогда исчезла, и в заключение сказал:

— Напрасно вы, Галя, тогда же не объяснили нам всего. Мы бы вам помогли, и работой продолжали бы обеспечивать, и от сумасшедшей Тони помогли бы избавиться. Чтобы не метаться вам в поисках работы. Очень жаль, что так получилось!

Да, чего только она тогда не перепробовала и не пережила. Даже на биржу труда её не записали в очередь как не имеющую никакой специальности. В результате моя Галочка заболела тифом, правда, не в сильной форме. Она пришла из больницы бритая наголо и такая страшная и худая, что у меня, при виде её, заболело сердце. Так дальше нельзя, решил я и стал уговаривать её заняться подготовкой в ВУЗ, не думая о заработке. Я убеждал Галю, что сумею заработать на двоих. При этом я потрясал остатками двух рублей, полученных за погрузку машин, и для убеждения преподнёс ей шоколадку, которую дал мне начальник станции. Конечно, все эти разговоры я вёл для того, чтобы дать ей сколько-нибудь отдохнуть от своих мытарств последних месяцев.

В добавление ко всему Гале приходилось уезжать от Ратнеров, где она жила, так как хозяйка отбывала из Москвы и Галю как временного жильца просто выселяли. Деваться ей было вовсе некуда. Я много над этим думал и стал её уговаривать поселиться в Лениной комнате вместе с Наташонкой и Анютой. У неё выбора не было, она переехала в Спасоналивковский переулок. А мне-то была радость.