Бела Иллеш - Карпатская рапсодия

• Название: Карпатская рапсодия
• Автор: Бела Иллеш
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1974

В романе «Карпатская рапсодия» (1937–1939) повествуется о жизни бедняков Закарпатья в составе Австро-Венгерской империи в начале XX века и о росте их классового самосознания.

---

С двумя из этих трех знаменитостей нашего класса у меня произошел конфликт. С Хамори — сразу же после посещения инспектора.

— Скажи, Балинт, — заговорил со мной Хамори во время перемены, — мне ты можешь смело признаться: не правда ли, ты нарочно дурачил старого идиота этой ерундой?

— Какой ерундой? — спросил я, ошеломленный.

— Чего ты притворяешься! Я говорю о воющем колодце, о босом военачальнике и о ночных кострах.

Я не могу понять до сегодняшнего дня, почему я не дал тогда Хамори пощечины. Но как невероятно это ни звучит, пощечины я ему не дал. Зато барону Шоссбергеру я отвесил основательную оплеуху. Это случилось не после посещения «Черного ангела», а перед заключительными экзаменами.

В гимназии на улице Иштван ежегодно в мае устраивалось состязание по математике для учеников трех высших классов. Какая-то дама-благотворительница в своем завещании распорядилась выделить специальный фонд для того, чтобы выплачивать ежегодно лучшему математику из трех высших классов гимназии пять крон. Лучшим математиком считался тот, кто быстрее всех и правильно решал заданные на состязании задачи. Нечего и говорить, что я сильно рассчитывал на получение этих пяти крон.

За два дня до математического состязания во дворе школы ко мне обратился Шоссбергер:

— Я хочу с тобой поговорить, Балинт.

— Пожалуйста.

— Отойдем немного в сторону. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь услышал, о чем мы будем говорить. Прошу тебя оказать мне услугу: не принимай участия в математическом состязании или, если будешь участвовать, не выигрывай его.

— Ты с ума сошел?

Нет, я совсем не сошел с ума, — сказал Шоссбергер. — Тебе известно, что в нашем классе самые сильные ученики по математике ты и я. Может быть, ты немного сильнее меня, но я тоже за себя постою. Если ты не примешь участия в состязании, — скажем, у тебя заболит голова, или зубы, или будет расстройство желудка, — то приз наверняка достанется мне. Разумеется, мне наплевать на эти пять крон, но мой старик, у которого в отношении меня особые планы, обещал, если я выиграю состязание, купить мне лошадь для верховой езды. А на лошадь мне уже не наплевать! Одним словом, я хочу тебя просить уступить мне этот приз. Я, конечно, не требую этого от тебя даром. Вместо пяти крои ты получишь от меня тридцать, так что и ты выиграешь на этой сделке. Десять крон я уплачу сейчас, а остальные двадцать на другой день после состязания. Даю честное слово, что уплачу тебе эти двадцать крон. Надеюсь, ты не сомневаешься, что я сдержу слово? Что ты на это скажешь?

Вместо ответа или, если хотите, в виде ответа я отвесил барону Ласло Шоссбергеру пощечину.

Когда я рассказал дома эту историю, отец поцеловал меня.

— Правильно ты ответил ему, правильно. Я за тебя не боюсь, ты за себя всегда постоишь, — сказал отец, отвечавший на обиду молчанием.

Мать погладила меня по голове.

— Я боюсь, Геза, что ты будешь очень несчастным в жизни, — тихо сказала она, никогда не прощавшая обид.

Что касается математического состязания, то хотя я и принимал в нем участие, но приз выиграл не я, а Шоссбергер, который решил задачи с совершенно необыкновенной быстротой. Ребята шептались, что наш педель за несколько крон показал ему за день до состязания задачи, приготовленные учителем математики. Может быть, это так, а может, и нет; но факт остается фактом — пять крон выиграл не я.

Все это произошло в конце учебного года. Между посещением «Черного ангела» и математическим состязанием прошло пять месяцев. За это время я крепко подружился с тремя своими одноклассниками. Одним из моих друзей был большеносый и всегда веселый Бела Киш, обладавший только одним недостатком: он готовился в актеры и поэтому всегда декламировал то монолог Гамлета, то Сирано, то Бана Петура [20]. Другим моим другом был Пишта Балог. Отец Балога работал в книжном магазине, и дома у них было множество книг, — как в настоящей библиотеке. Наверное это обстоятельство и послужило причиной тому, что Пишта готовился в философы. Если случалось, что мы, нарушая школьные запреты, заходили в пивную, Пишта опустошал свою кружку пива с таким жестом и с таким презирающим все человечество и в то же время прощающим всему человечеству выражением лица, как в свое время Сократ осушил стакан с ядом. Мой третий друг — Карчи Полони — хотел стать офицером. Чтобы набраться сил для защиты короля и отечества, Карчи страшно много ел. Это было ему нетрудно, потому что у его отца была колбасная лавка. Он приносил с собой в школу так много вареной ветчины и сухой колбасы, что мы все четверо могли насытиться.

Планы наших послеобеденных предприятий выдумывал Киш. Делом Балога было эти планы критиковать. Финансировал их осуществление Полони. Моя же роль заключалась в том, что я радовался своей принадлежности к этой компании.

Мы часто ездили на катере в Старую Буду. Проезд туда и обратно стоил нам по шести крейцеров. Поэтому мы имели возможность посещать город покойного императора Траяна только в тех случаях, когда у Полони было двадцать четыре крейцера. Иногда мы поднимались на гору, откуда девятьсот лет тому назад мятежные язычники сбросили епископа Святого Геллерта в Дунай. Эта экскурсия обходилась нам всем четверым всего в восемь крейцеров, так как переход по мосту через Дунай стоил по два крейцера с человека. Когда у Полони совершенно не было денег, мы просто бродили по городскому саду. А когда у него было много денег, мы посещали театр в городском саду.

Стоячие места стоили там двадцать крейцеров, нам на четверых достаточно было сорока крейцеров. Полони покупал два билета и вместе с Балогом входил в театр. Киш и я ожидали на улице. Через несколько минут Полони выходил покурить, вынося с собой оба билета. С билетом Балога входил я. Тогда курить выходил Балог и с билетом Полони вводил в театр Киша.

Наше мошенничество было обнаружено только один раз. Директор театра Сиклаи, одетый и загримированный Наполеоном, как раз в это время покуривал у входа в театр. Он отвесил Полони две пощечины.

Эти и многие другие радости я испытал в конечном счете благодаря Ференцу Ракоци.

Времена меняется

Когда мы переехали в Уйпешт, экскурсии мои с друзьями стали значительно реже. А когда с помощью учителя Матьяшовского я нашел двух учеников, мне пришлось навсегда проститься с театром городского сада.

Чтобы явиться в школу к восьми утра, я должен был сесть в трамвай уже в половине седьмого. Уроки кончались к часу, но ехать домой я не мог, так как в три у меня снова были дела в Будапеште. Эти два часа я проводил, гуляя по улицам и обедая всухомятку. С трех до четырех я занимался с одним из учеников, с половины пятого до половины шестого — с другим. Сам я учил уроки во время занятий в школе и в трамвае по дороге домой. Дядя Филипп неоднократно предлагал, чтобы вместо двухчасового гулянья я приходил к ним обедать. Но его милого предложения я принять не мог. Дело в том, что дядя Филипп жил в Буде. Дорога туда и обратно пешком отняла бы два часа. А на трамвай пришлось бы потратить половину моего заработка от уроков. Так все и осталось по-прежнему — я гулял по два часа в день и обедал всухомятку.

Однажды я все же пошел к дяде Филиппу, — не в обеденный час, а после уроков, вечером. Мне хотелось побеседовать с ним о Берегсасе, о Подкарпатском крае.

Когда человек из провинции попадает в столичный город, он довольно продолжительное время обитает в столице только телом, а душой живет в провинции. Я ходил уже в будапештскую школу, но когда читал газету, то прежде всего разыскивал, нет ли каких-либо сообщений о Береге, о Подкарпатском крае. В будапештских газетах я находил очень мало известий о своей родине. Какая-нибудь растрата или драка, окончившаяся убийством, — вот все, о чем в них иногда писали. Однажды меня взволновало сообщение о том, что батрак Тамащ Эсе за призыв к мятежу приговорен судом к семи месяцам тюремного заключения.

Когда я почувствовал себя наконец коренным будапештским жителем и перестал искать в газетах берегские новости, вдруг будапештские газеты стали удивительно много писать о Береге и о других подкарпатских комитатах — Унге, Угоче и Марамароше. В прессе началась настоящая кампания в защиту подкарпатских русин против угнетающих и эксплуатирующих их еврейских ростовщиков.

Я никак не мог понять, в чем дело. В Венгрии евреи, говорящие на венгерском языке, не только считались, но и на самом деле были венграми. Под Карпатами венграми считали даже тех евреев, которые не умели говорить по-венгерски. Они нужны были венграм — в противовес русинам. С русинами до сих пор обращались, как с кусающимися собаками. Для них у венгров был только намордник и кнут. А теперь их вдруг стали защищать — против евреев.

Я посетил дядю Филиппа, чтобы попросить его объяснить мне, что произошло на Карпатах. Дяди дома не оказалось. Семья Севелла занимала на четвертом этаже нового дома квартиру, состоящую из двух небольших комнат и кухни. Одна из комнат служила приемной дяди, другая — одновременно гостиной, столовой, спальной, а также рабочей комнатой моего двоюродного брата Кароя.