Чалам - Ночью на вокзале: сборник рассказов

• Название: Ночью на вокзале: сборник рассказов
• Автор: Чалам
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 1982

Сборник рассказов писателей телугу представляет лучшие образцы новейшей прозы одной из ведущих литератур Индии. В сборник включены рассказы классиков современной индийской литературы и представителей ее среднего и молодого поколений (Чалама, Гопичанда, Тилака и др.). Воссоздается сложная и многообразная действительность Индии 60-х и 70-х годов. В центре внимания писателей большой круг социальных и психологических проблем.

---

Она молила бога, чтобы аптекарь Бхимуду провалился на выборах; обещала за это отрезать свои длинные косы.

Когда аптекарь Бхимуду все-таки был избран, у нее будто руки-ноги отнялись. С этого дня она все худела и часто плакала.

Когда-то Черная Радха любила читать мелодраматические истории о любви. Так же как и героини этих романов, она готова была на любые жертвы, чтобы вернуть своего возлюбленного. «Если он вернется, я отдам в больницу литр своей крови, — решила она. — Или совершу жертвоприношение богине!»

В ту ночь аптекаря Бхимуду не было рядом с Черной Радхой. Была только Манга.

Манге к тому времени исполнилось восемнадцать лет, она кончила школу. Она была тоже темнокожая, как и мать, но посветлее, будто в настой из черного перца подбавили молока. Подрастая, Манга становилась красавицей. Она была похожа на бронзовую статуэтку, на которую надели белое сари. Однажды аптекарь Бхимуду, поглядев на нее, сказал:

— Радха! Да твоя Челлемма весь город покорит!

Манга была статной и видной. Она была полна сил и здоровья. Жизнь сверкала в ее глазах, кипела и бурлила в ее сердце, рвалась смехом с губ. Те, кто видел эту цветущую девушку, как будто подносили в жару к губам кувшин холодной, свежей воды. Ее красота была как прохлада летом, как солнечное тепло зимой. Из-за нее уволили двух учителей школы, где она училась, а двое других получили строгое предупреждение.

В эту ночь при виде беспечно спящей рядом с ней Манги, своей «Челлеммы», у Черной Радхи вдруг возникла странная, очень странная мысль. Эта мысль захватила ее. Почему бы ей не выдать свою Челлемму за Бхимуду?

Черная Радха всю ночь не сомкнула глаз.

Радха боялась, что сойдет с ума. Тысячи голосов кричали в ее мозгу: «Это грех! Грех! Грех!»

«Нет, нет, не грех — это жертва, жертва!» — уговаривала она себя. Она плакала и рыдала, рвала на себе волосы, билась головой о спинку кровати.

Но другого пути, чтобы сохранить для себя Бхимуду, она не видела. Весь мозг ее пылал при мысли, что он попадет в объятия красивых женщин и будет потерян для нее навсегда. Надо отдать ему Челлемму!

Пережив в эту ночь муки ада. Черная Радха немного успокоилась. Теперь при виде красивых женщин она не терзалась от ревности, а с удовлетворением думала, что ее дочь гораздо красивее.

Трудно было Радхе решиться на этот разговор. Улучив момент, когда Челлеммы не было дома, Черная Радха сказала аптекарю:

— Чем путаться со всякими потаскухами, возьми мою Челлемму.

Черная Радха твердо произнесла эти слова, затаив в сердце стыд и боль.

Бхимуду зажал ей рот рукой:

— Ты что говоришь, пусть твой язык отсохнет! Да разве можно! Грех-то какой!

Все мечты Радхи развеялись как дым. С того дня Бхимуду к ней ни ногой. Вскоре он был избран муниципальным советником и после этого даже на улице от нее отворачивался.

Радха горько плакала. Возникший в ее уме замысел казался ей теперь чудовищным, и она чувствовала себя ужасной грешницей, которую бог покарал по заслугам. Но через некоторое время истина открылась ей. Она узнала, что Бхимуду изнасиловал Мангу, а потом разыграл добродетельное возмущение планом Радхи и развязался и с надоевшей матерью, и с совращенной дочерью. Больше Радха не плакала. Вскоре она умерла. Манга поступила сиделкой в больницу.

Смайл Пустые бутылки

Он вышел из больницы и направился к воротам. Выцветшая синяя рубашка болталась на нем, брюки висели мешком, лицо было цвета старой, пожелтевшей бумаги. В свои двадцать пять лет он выглядел на все сорок.

Правая рука нащупала в кармане брюк какую-то мелочь. Две монетки, словно лягушки, спрятавшиеся на дне грязной лужи: десять пайс и пять пайс.

Я — человек с пятнадцатью пайсами. На эти пятнадцать пайс мне нужно купить пустую бутылку. Медсестра в больнице сказала:

— Принеси какую-нибудь посуду, я отолью тебе лекарства.

А когда я спросил, не найдется ли у нее какой-нибудь баночки, разозлилась:

— Я торгую ими, что ли?

Э, господин доктор в отглаженных брюках! Ты живешь спокойно и счастливо. У тебя есть деньги. А у меня нет. Для тебя — все, для меня — только небо над головой. Я с рождения беден. И отец и дед тоже бедняками были.

Эй, кокетка! Как важно выглядывает собачонка из твоего автомобиля! Как надменно смотрит она на уличных собак!

Девушка! Кто ты? Откуда? Которая хижина в трущобах твоя? Почему волосы твои не чесаны, милая? Что тебя мучает? Есть у тебя родные? Какое горе согнуло твои плечи, затуманило взор?

Эй, свинья! Сделала свой обход, все дерьмо перепробовала? Ну, и какие диагнозы, у кого понос, у кого холера, у кого несварение желудка?

Эй, красотка-студенточка! Не дразни меня лучше. Встречал я одну такую у кинотеатра. Рикши клялись, что она здорова. Взяла рупию, приласкала, а потом я к врачу побежал уколы делать. Оказалось, подхватил от нее дурную болезнь. Вот ведь шлюха! А что мне делать? Разве у меня есть деньги на дорогих женщин?

Вблизи от ворот на старых, обшарпанных лотках были выставлены пустые бутылки всех цветов и размеров, а рядом на радость бесчисленным мухам были разложены засохший хлеб, подгнивший виноград, сморщенные апельсины, заплесневевшие лепешки.

Вдоль больничной стены шла сточная канава, полная черной, вонючей воды, в которой плавал мусор. На берегу, среди всей этой грязи, словно не замечая ее, мочились трое ребятишек. Они поддразнивали друг друга, стараясь пустить струйку как можно дальше. Рядом ковырялись в отбросах свиньи.

Напротив, на склоне холма, стояли каменные дома, гостиницы, магазины. По улице ехали машины, автобусы, шли люди: одни — весело и беззаботно, другие — неуверенно, словно боясь чего-то.

— Слышь, парень, тебе бутылка нужна? Иди сюда. Тридцать пять пайс.

Слева от ворот торговка — в сари без кофточки, лет тридцати, крепкая, ладная…

Сколько человек, сколько рук, сколько пальцев, ласковых, страстных, жадных, за годы вдовства щупали, мяли, сжимали все еще соблазнительные груди, еле прикрытые краем сари.

Поколебавшись, он сделал шаг в ее сторону.

Ох-оххо! С утра ничего не продала. Сказала тридцать пять пайс, так, может, хоть за четвертак возьмет. На эти двадцать пять пайс можно сестренке две тетрадки купить. Сукин сын Рангаду прошлой ночью всю измял, истерзал, дал две рупии, а через полчаса вернулся и говорит:

— Полицейский пришел, денег требует. Дай мне, потом сочтемся.

Взял деньги и ушел. А она хотела купить какой-нибудь дешевенькой материи сестренке на кофточку. Девчонка такая хорошенькая. Выучится, вырастет, найдет себе богатого, красивого мужа, будет жить, как кинозвезда. Ей всего одиннадцать, а все замечает! Вчера сказала:

— Почему этот Рангаду и другие по ночам приходят?

Что она понимает! Для нее стараюсь, чтобы какие-нибудь свиньи не сожрали ее жизнь, словно отбросы. Хотела я начать торговать, да для этого и деньги и смекалка нужны. Полицейские всегда начеку. Чуть что — взятку требуют. Лучше уж себя продавать. А может быть, и мне попадется приличный человек. Тут уж теряться нельзя. Когда постарею, поздно будет.

— Иди сюда, парень! Тебе какая бутылка нужна, большая?

Ишь ты, за пустую бутылку тридцать пять пайс просит, на самой даже кофточки под сари нет. Но у меня всего пятнадцать пайс. Я — обладатель пятнадцати пайс.

— За пятнадцать отдашь? Такая большая мне не нужна.

— Двадцать пять. Ни пайсы больше не скину.

— Эй, парнишка! Иди сюда! За двенадцать отдам. Смотри какую большую!

Справа от ворот еще одна торговка — тоже без кофточки, сари все в заплатах, сама худая, страшная.

Хоть двенадцать дай. С утра даже чаю не пила. Мой-то ночью взял все, что было, — семьдесят пайс — и ушел. Напился, небось, и валяется сейчас где-нибудь в канаве, а может, и помер уже. Старшие дети на автобусной остановке милостыню просят. Дочка поет, а сын на жестянке такт отбивает. Им бы бегать, прыгать, а они попрошайничают. Младшего кормить надо, вон он в грязи лежит. Ручонки вверх протянул, словно у неба милостыни просит. А молока у меня нет. Грудь вся высохла. Сосет ее, словно резиновую пустышку — ничего, кроме горя, высосать не может. За двенадцать пайс хоть чашку чаю купить можно. Все-таки легче будет. Ой, как жить трудно. Наняться в какой-нибудь дом посуду мыть — так не возьмут. Я когда-то по глупости украла у одних: с голоду подыхали… Муж? Напьется и бьет нас. Рикшей работает да все пропивает. Дети у меня, голодные дети.

Говорит, за двенадцать отдаст. А зачем мне три пайсы? Дам уж ей пятнадцать.

— Покажи свои бутылки. — Он повернулся к ней.

— Смотри, милый, вот они.

Он дал деньги и с пустой бутылкой поплелся к больнице.

А за его спиной…

— Эй ты, Нукаламма! Отбила покупателя! Он ко мне шел. Сука бесстыжая! — разозлилась Пайди.

— А ну заткнись, а то дам по роже, все зубы вылетят. На меньшую цену и богач позарится. Еще сукой меня называет, шлюха поганая, и сестра твоя такая, — не осталась в долгу Нукаламма.