Жак Казот - INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков

• Название: INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
• Автор: Жак Казот
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Готические новеллы
• Год: 1999
• ISBN: 5-86218-303-5

Обширный сборник «страшной» французской прозы дает довольно широкую панораму готической литературы. Его открывает неоднократно переводившийся и издававшийся «Влюбленный дьявол» Жака Казота, того самого, который знаменит своим пророчеством об ужасах Французской революции, а завершают две новеллы Ги де Мопассана. Среди авторов — как писатели, хорошо известные в России: Борель, Готье, Жерар де Нерваль, так и совсем неизвестные. Многие рассказы публикуются впервые. Хотелось бы обратить внимание читателей на два ранних произведения Бальзака, которые обычно теряются за его монументальными эпопеями.

Составитель книги и автор вступительной статьи — С. Зенкин, один из крупнейших на сегодняшний день знатоков французской литературы в России; и это может послужить гарантией качества издания.

Сборник включает лучшие «готические» произведения французской прозы прошлого века. Среди авторов: Ж. Казот, С. А. Берту, Ш. Нодье, П. Борель, Ш. Рабу, О. де Бальзак, Ж. де Нерваль, Т. Готье, П. Мериме, Ж. Барбе д’Оревильи, Ж. Буше де Перт, К. Виньон, О. Вилье де Лиль-Адан, Г. де Мопассан. Большую часть сборника составляют тексты, впервые переведенные на русский язык.

---

— Произносите это заклинание твердым голосом, — сказал он, — трижды отчетливо назовите имя Вельзевула,{10} а главное, не забудьте, что вы обещали проделать с ним.

Я вспомнил, что похвалялся отодрать за уши самого дьявола, и, боясь прослыть пустым фанфароном, быстро ответил: «Я сдержу свое слово».

— Желаем вам успеха, — сказал Соберано. — Когда все кончится, вы позовете нас. Прямо перед вами находится дверь. Мы будем за нею. — Они удалились.

Никогда еще ни один хвастун не оказывался в столь затруднительном положении. В первую минуту я готов был окликнуть моих спутников, но это значило бы сгореть со стыда и к тому же распрощаться со всеми моими надеждами. Я остался на месте и попытался собраться с мыслями. «Они просто решили напугать меня, — сказал я себе, — посмотреть, не смалодушничаю ли я. Люди, которые хотят испытать мое мужество, находятся в двух шагах отсюда, и после заклинания я должен быть готов к какой-нибудь попытке с их стороны напугать меня. Надо взять себя в руки и отплатить этим шутникам тою же монетой». Мои раздумья длились недолго, хотя и прерывались возней сычей и сов, гнездившихся в пещере.

Несколько успокоенный этими размышлениями, я воспрянул духом, выпрямился и ясным, твердым голосом произнес заклинание. Трижды, с небольшими промежутками, каждый раз возвышая голос, я назвал имя Вельзевула.

Трепет пробежал у меня по жилам, волосы на голове встали дыбом. Едва я умолк, напротив меня под самым сводом распахнулись две створки окна; в отверстие хлынул поток ослепительного света, более яркого, чем дневной; и огромная голова верблюда,{11} страшная, бесформенная, с гигантскими ушами, показалась в окне. Безобразный призрак разинул пасть и голосом, столь же отвратительным, как и его внешность, произнес: Che vuoi?[13]

В самых отдаленных закоулках пещеры, высоко под сводами гулким эхом отозвалось это страшное: Che vuoi?

Не берусь описать свое состояние; не знаю, откуда у меня достало мужества и сил не упасть без чувств при виде этого страшного зрелища и при еще более страшных звуках голоса, раздававшегося в моих ушах.

В изнеможении, обливаясь холодным потом, я сделал нечеловеческое усилие, чтобы овладеть собой. Должно быть, наша душа таит в себе необъятные силы и какие-то неведомые пружины: целая волна чувств, мыслей, представлений разом нахлынула на меня, пронизала мозг, отозвалась в моем сознании.

Перелом свершился: я превозмог свой страх и смелю в упор взглянул на призрак.

— Чего ты хочешь сам, являясь в таком омерзительном облике, дерзкий?

После минутного колебания призрак ответил уже более тихим голосом: «Ты звал меня…»

— Неужто раб осмеливается пугать своего господина? Если ты явился за приказаниями, прими подобающий вид и покорный тон.

— Господин, — ответил призрак, — какой вид мне принять, чтобы быть вам угодным?

Я назвал первое, что пришло мне в голову:

— Явись в образе собаки.

Не успел я вымолвить это приказание, как отвратительный верблюд вытянул свою длинную шею до самой середины пещеры, опустил голову и выплюнул маленького белого спаниеля с блестящей шелковистой шерстью и длинными, до самой земли, ушами.{12} Окно захлопнулось, видение исчезло; под слабо освещенными сводами пещеры остались лишь собака да я.

Она бегала вдоль круга, виляя хвостом и подпрыгивая. «Господин, — промолвила она, — я бы хотела лизнуть вам кончики ног; но меня удерживает страшный круг, в котором вы стоите».

Моя уверенность дошла до дерзости: я вышел из круга и протянул ногу, собака лизнула ее. Я попытался схватить ее за уши, она легла на спинку, словно прося пощады; я увидел, что это сучка.

— Встань, — сказал я, — я прощаю тебя. Но ты видишь, что я не один. Господа, пришедшие со мной, ждут меня в нескольких шагах отсюда. Прогулка, должно быть, утомила их; я хотел бы предложить им легкое угощение: нужны фрукты, закуски, мороженое, греческие вина. Само собой разумеется, следует убрать и осветить зал. Не нужно никакой роскоши, но пусть все будет как полагается. В конце ужина ты явишься с арфой в образе выдающегося виртуоза. Я позову тебя, когда будет нужно. Смотри же, хорошенько играй свою роль; постарайся, чтобы пение твое было выразительным, а манеры — пристойными и сдержанными…

— Я повинуюсь, господин мой, но на каких условиях?

— На условиях повиновения. Повинуйся безоговорочно, раб, или…

— Вы меня не знаете, господин мой, иначе вы не обходились бы со мной так сурово. Быть может, единственное мое условие — обезоружить вас и понравиться вам.

Не успела она умолкнуть, как, обернувшись, я увидел, что все мои приказания исполняются быстрее, чем смена декораций в опере. Стены и своды пещеры, всего лишь минуту назад темные от сырости, покрытые мхом, приняли светлый оттенок и приятные очертания — теперь это был круглый зал, отделанный мрамором и яшмой, свод покоился на колоннах, восемь хрустальных канделябров, по три свечи в каждом, распространяли яркий, ровный свет.

Мгновением позже появились стол и буфет, сервированные для нашей трапезы; плоды и сласти редчайших сортов были столь же вкусны, как и прекрасны на вид, сервиз был из японского фарфора. Собачонка непрерывно сновала взад и вперед по залу, подпрыгивая вокруг меня, как бы желая ускорить дело и спросить, доволен ли я.

— Отлично, Бьондетта, — сказал я. — Теперь облачись в ливрею и пойди сказать господам, которые тут неподалеку, что я жду их и что на стол подано.

Не успел я на мгновение отвести взгляд, как увидел изящно одетого пажа в ливрее моих цветов, выходившего из зала с зажженным факелом в руке; через минуту он вернулся, ведя за собой моего приятеля-фламандца и обоих его друзей.

Хотя появление пажа и переданное им приглашение подготовили их к тому, что произошло нечто из ряда вон выходящее, однако они никак не ожидали увидеть такую перемену. Не будь я занят другими заботами, я бы порядком позабавился их изумлением: оно красноречиво выражалось в их возгласах, изменившихся лицах и жестах.

— Господа, — обратился я к ним, — ради меня вы проделали сегодня длинный путь, а чтобы вернуться в Неаполь, нам ведь предстоит пройти еще столько же. Я полагал, что это маленькое угощение будет нелишним и что вы извините меня за недостаточное разнообразие и скудость этой импровизированной трапезы.

Мой непринужденный тон ошеломил их еще более, чем перемена декорации и вид изысканных яств, которые им предстояло отведать. Я заметил это и, желая поскорее покончить с приключением, втайне внушавшим мне тревогу, решил извлечь из него всю возможную выгоду, даже в ущерб веселости, свойственной моей натуре.

Я пригласил их сесть за стол; в мгновенье ока. паж подвинул стулья, мы уселись. Я наполнил бокалы, роздал фрукты, но ел и говорил я один, остальные сидели неподвижно, все еще не оправившись от изумления. Наконец мне удалось уговорить их отведать фруктов, моя спокойная уверенность убедила их. Я предложил тост за самую красивую куртизанку Неаполя, мы осушили бокалы. Я завел беседу о новой опере, о недавно приехавшей римской певице-импровизаторше, которая произвела большое впечатление при дворе; затем перевел разговор на изящные искусства вообще, на музыку, скульптуру и заодно обратил их внимание на красоту некоторых статуй, украшавших зал. Пустые бутылки молниеносно заменялись полными, содержавшими еще лучшее вино. Паж превзошел самого себя — он был поистине неутомим. Я украдкой поглядывал на него. Представьте себе Амура в одежде пажа. Мои спутники, со своей стороны, бросали на него взгляды, в которых сквозили изумление, удовольствие и тревога. Однообразие этой ситуации начинало мне надоедать; я увидел, что пора нарушить его.

— Бьондетто, — обратился я к пажу, — синьора Фьорентина обещала подарить мне несколько минут. Взгляни, не приехала ли она.

Бьондетто вышел. Мои гости не успели даже удивиться этому странному поручению, как дверь отворилась и вошла Фьорентина с арфой в руках. Она была в скромном, но изящном платье и дорожной шляпе. На лицо была спущена прозрачная вуаль… Поставив арфу рядом с собой, она поклонилась с непринужденной грацией.

— Меня не предупредили, что у вас гости, дон Альвар, — обратилась она ко мне, — иначе я не явилась бы сюда в подобном костюме. Надеюсь, господа, вы извините скромную путешественницу.

Она села, и мы наперебой стали угощать ее остатками нашего маленького пиршества, которые она из любезности согласилась отведать.

— Неужели, сударыня, вы в Неаполе только проездом? — спросил я. — Неужели не удастся удержать вас здесь?

— Я связана давнишним обещанием: в прошлый карнавал в Венеции ко мне были весьма добры, взяли с меня слово, что я вернусь, и я получила аванс. Если бы не это, я не в силах была бы отказаться от лестных предложений здешнего двора и от надежды заслужить одобрение неаполитанской знати, которая превосходит своим тонким вкусом всех прочих дворян Италии.