Роберт Менассе - Страна без свойств: Эссе об австрийском самосознании

• Название: Страна без свойств: Эссе об австрийском самосознании
• Автор: Роберт Менассе
• Издательство: «Петербург — XXI век», «Симпозиум»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-88485-068-9

Роберт Менассе (род. 1954) — известный австрийский прозаик и блестящий эссеист (на русском языке опубликован его роман «Блаженные времена — хрупкий мир») — посвятил свою книгу проблемам политической и культурной истории послевоенной Австрии. Ироничные, а порой эпатирующие суждения автора об «австрийском своеобразии» основаны на точном и проникновенном анализе и позволяют увидеть эту страну в новом, непривычном освещении. Менассе «деконструирует» многие ментальные клише и культурно-политические стереотипы, до сих пор господствующие в общественном и индивидуальном сознании Австрии. Книга написана в 1992 году.

---

Для достижения государственной независимости было необходимо подтверждение того, что австрийцы являются самостоятельной нацией. Только тогда можно было бы считать стремление к государственному суверенитету обоснованным, а любое подозрение в желании присоединиться к Германии — несостоятельным.

Насколько мне известно, Вторая республика является единственным национальным государством, решившимся заявить о становлении особой нации, к тому же (и это, действительно, уникальный случай) по причинам преимущественно внешнеполитического характера. С внутриполитической точки зрения не было особой необходимости объявлять себя самостоятельной нацией. Еще в 1956 году по результатам опроса населения 46 % граждан придерживались мнения, что австрийцы «относятся к немецкому народу». Можно себе представить, насколько выше был процент за десять лет до этого опроса, еще до начала массированной пропагандистской кампании в пользу национальной самостоятельности. Тезис «мы — самостоятельная нация» поначалу означал, таким образом, в переводе с австрийского на немецкий не что иное, как следующее: «Можем ли мы себе позволить быть свободными?»

Для получения подобной свободы Австрия не полагалась лишь на дипломатическую ловкость, а предпочла мобилизовать все свои ресурсы. Хотя в этом нет ничего необычного, все же та форма, в которой это происходило, обнаруживает еще одну специфическую черту становления австрийской нации: в 1946 году узкий круг лиц из австрийского правительства (федеральный канцлер, вице-канцлер, министр внешних сношений и министр внутренних дел) приняли решение о вывозе на Запад самых ценных произведений искусства из сокровищниц всех венских музеев. Основанием для подобной акции, согласованной с западными союзниками, было опасение, что Советский Союз попытается присоединить советскую зону оккупации в Австрии к Восточному блоку и таким образом разделит Австрию на части. В этом случае австрийское правительство в изгнании могло бы путем продажи вывезенных художественных сокровищ получить в свое распоряжение достаточный капитал, «чтобы иметь возможность представлять и отстаивать национальные интересы Австрии во всем мире». Произведения икусства сначала доставили в Швейцарию под предлогом, что они будут там показаны на выставке в знак благодарности за помощь в послевоенный период. Потом в составе передвижной выставки их отправили по Западной Европе, а затем, наконец, в США, откуда экспонаты вернули лишь в 1954 году, когда уже было известно о предстоящем заключении государственного договора о нейтралитете. Эта история показывает, что Австрия еще прежде, чем стать нацией в политическом смысле, уже была нацией в культурном плане: она осознавала существование своего национального культурного богатства, а также была готова использовать его в качестве материальной основы для создаваемого национального государства. Упомянутые действия тогдашнего правительства были не только чрезвычайно дальновидными. В вынужденных метаниях от идеи культурной нации к идее нации государственной и обратно уже были заложены все характерные черты национальной идеи и национального самосознания, которые впоследствии сформируются в Австрии.

Пример становления Австрии как национального государства после 1945 года позволяет в концентрированном виде представить неразрешимые австрийские противоречия, иначе говоря, увидеть то, как именно отказ от разрешения противоречий, метания от одного противоречия к другому и попытки избежать всякой однозначной позиции явили собой оригинальное и очень «австрийское» решение.

Как известно, существовало, да и сейчас существует два «классических» определения нации: одно сформулировано в рамках немецкой романтической традиции, понимающей под нацией главным образом языковую и культурную общность, другое — в духе французской революционной традиции, в соответствии с которой нация есть не что иное, как государство, образованное на основе коллективного стремления обеспечить каждому отдельному члену общества гражданские права и свободы.

Разумеется, немецкое понятие нации само по себе было неприемлемо. Поэтому ставка была полностью сделана на французскую идею нации: пропагандировалась идея австрийской нации, образованной в основном коллективной волей населения, стремящегося к свободе и независимости. Вместе с тем, принимая во внимание необходимость в пропагандистских целях еще явственней отмежеваться от Федеративной Республики Германии, вновь обратились и к немецкой идее нации, правда, лишь для того, чтобы обратить ее против немецкого влияния: в ход пошли утверждения о культурных особенностях Австрии в противовес Германии — аргумент, который на внутриполитическом уровне был сформулирован как «различие менталитетов» и подкреплен распространившимся в Австрии после 1945 года неприязненным отношением к «пифке».[9]

Политики использовали подобное антигерманское настроение, пропагандируя идею австрийской нации, культурное своеобразие которой, по их мнению, исторически сложилось на основе слияния многообразных культурных импульсов, исходящих от бывших стран австрийской короны, одновременно игнорируя проживающие в Австрии национальные меньшинства и выбирая в качестве основы национального своеобразия немецкую языковую общность. Языку и истории отводилась ведущая роль в определении национального самосознания, при этом предпринимались неустанные попытки очистить это вымученное национальное самоощущение от опасных языковых и исторических коннотаций: пропаганда «австрийской нации» по возможности избегала прилагательного «национальный», чтобы ненароком не оказаться в сомнительной близости к пропаганде идеи великой Германии (в высшей степени поучительно было бы проследить за связанными с этой темой языковыми уловками и ужимками в правительственной газете того времени «Нойес Эстеррайх»), а апелляция к великой австрийской истории последовательно исключала любой критический анализ всего, что было сохранено современной австрийской действительностью и отдельными австрийцами из нацистского прошлого.

Сегодня, post festum,[10] следует сказать: идея оказалась жизнеспособной. Австрия приобрела свой суверенитет, и тот факт, что Австрия — национальное государство, не подвергается в настоящее время сомнению ни в стране, ни за рубежом. По самым последним опросам населения 90 % австрийцев согласны с тем, что они являются самостоятельной нацией. Тем самым всеобщее одобрение австрийцами идеи единой австрийской нации в процентном отношении превосходит одобрение идеи единой французской нации французами, для которых понятие «нация», как известно, является синонимом понятия «государство». В то же время опросы населения свидетельствуют и о том, что ни один человек в Австрии не может со знанием дела ответить, что же, собственно, есть «нация», в чем конкретно заключаются национальные особенности Австрии. В этом нет ничего удивительного, если иметь в виду генезис австрийского национального чувства: оно ведь действительно состоит из чего-то неопределенного, точнее сказать, оно состоит из взаимоисключающих друг друга классических определений нации. Оно построено по принципу «Или — или, а также». Мы представляем собой немецкую языковую общность, которая одновременно отмежевывается от другой немецкой языковой общности. Когда за границей мы говорим по-немецки, то постоянно подчеркиваем, что мы — австрийцы, и ожидаем при этом, что к нам будут относиться лучше, чем к немцам.

Мы являемся культурной нацией, готовой продать свое культурное достояние в случае необходимости, чтобы стать нацией государственной. Мы определяем себя как людей, не могущих обойтись без гражданских свобод, в которых одновременно мы кое-кому отказываем. Поэтому мы солидарны с белым населением Южно-Африканской республики и укрепляем границы с Румынией. Определяющими для себя мы считаем наши культуру и историю, но культура в нашем понимании предстает как избирательное обращение с историческими фактами, а история — как культурное достояние, которое не стыдно показать другим. Мы — нейтральная страна, но у нас есть и свои внешние обязательства, и мы всего за одну ночь внезапно меняем законы, чтобы содействовать провозу военной техники по своей территории, не нарушая при этом собственного нейтралитета. Мы являем собой нечто особенное, независимое, но одновременно ползем на коленях в Брюссель, чтобы вновь покорнейшим образом просить, чтобы нас лишили нашей самостоятельности. Мы сидим перед телевизором и в передаче «Клуб 2» следим за дискуссией, в которой Йорг Хайдер,[11] не встречая возражений, использует понятие нации исключительно в смысле «языковой и культурной общности», пока он, наконец, не заставляет даже Симона Визенталя согласиться с тем, что и он, Симон Визенталь,[12] принадлежит к «немецкой нации». И нам становится ясно: да, в этом вся наша сущность. Мы считаем, что Йорг Хайдер из-за его высказываний об австрийской нации и о национал-социализме не может быть выбран главой земельного правительства Каринтии, но полагаем, что его вполне можно выбрать заместителем главы этого правительства. Одним словом, Австрия является образцовым примером для гегелевского определения идентичности, в соответствии с которым идентичность представляет собой не что иное, как идентичность с не-идентичностью. Другими словами, мы искренне убеждены в том, что не лжем, по крайней мере до тех пор, пока мы не говорим правду.