Сергей Цыркун - Секретная предыстория 1937 года. Сталин против красных олигархов

• Название: Секретная предыстория 1937 года. Сталин против красных олигархов
• Автор: Сергей Цыркун
• Жанр: Политика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-69029-9

Самые зловещие и запретные тайны СССР! Всё о предыстории Большого Террора, подлинных причинах сталинских репрессий и секретных корнях 1937 года. Вождь народа против «красных олигархов»! Сталин против заговорщиков из ОГПУ, создававших в стране параллельную систему власти! Сенсационное расследование сверхсекретной деятельности чекистской верхушки, которая контролировала нелегальную добычу золота и торговлю живым товаром, контрабанду и фабрики по изготовлению фальшивой валюты, тайные лаборатории для экспериментов над живыми людьми и гигантскую империю ГУЛАГа.

Какова судьба «Алмазного фонда» Политбюро, для чего вожди революции открывали банковские счета в Швейцарии, как Сталину удалось спровоцировать панику на Нью-Йоркской бирже, с которой началась Великая депрессия, кто такие «валютчики в законе» и зачем чекистам понадобилось скрещивать человека с обезьяной?

Эта книга заглядывает за парадный фасад великой Сталинской эпохи, проливая свет на самые темные тупики и расстрельные подвалы советской истории.

---

Кроме того, по свидетельству Б. Бажанова, секретарь Сталина Назаретян передавал в «Правду» для публикации фальсифицированные результаты голосований в парторганизациях, из которых следовало, будто большинство парторганизаций поддерживают Зиновьева и Каменева, а не Троцкого (хотя действительность, по утверждению Бажанова, заключалась в обратном). Из-за этого провинциальные коммунисты, судившие о происходящем в Москве, главным образом, по газетам, меняли свою позицию и начинали в самом деле поддерживать «тройку».[144] Ту же дезинформационную роль выполнял зиновьевец, кандидат в члены ЦК Сафаров (впоследствии они оба будут расстреляны). 29 декабря Троцкий, Пятаков и Радек письменным заявлением в Политбюро выразили свой протест против происходящего, однако Зиновьев, Сталин и Бухарин сделали «козлами отпущения» Назаретяна и Сафарова, которых сняли с работы, а никаких разъяснений или опровержений в печати в связи с этим не последовало.

Однако Троцкий все еще пользовался огромною популярностью в большинстве парторганизаций, в том числе в парторганизации ОГПУ. Более того, теперь его поддерживали не только фанатики «военного коммунизма», но и многие недовольные зажимом критики, бюрократизацией, отсутствием свободы слова.[145] Перед Дзержинским, Менжинским и Ягодой становится задача: для сохранения своего лидерства нанести удар троцкистам в ОГПУ. В случае успеха они могли рассчитывать на расширение полномочий ОГПУ по вопросу о направлении людей в ссылку и заключении их в концлагерь внесудебным порядком по собственному усмотрению.

В декабре состоялось собрание парторганизации ОГПУ по вопросу об отношении к троцкистской оппозиции. Руководитель Московского отдела ГПУ Филипп Медведь рассказывал об этом событии так: «Там выступал не гусь какой-нибудь, а сам товарищ Преображенский. С цифрами в одной руке, с «Азбукой коммунизма» в другой. Одним словом, профессор. Ты знаешь ячейку в Москве, это ведь три тысячи коммунистов. Так вот, после доклада Преображенского большинство оказалось сторонниками Троцкого. Привезли с постели полураздетого Рязанова,[146] чтобы хоть он воздействовал. Не помогло, публика не слушала. Кто-то из ребят обозвал его старым козлом. А Дзержинскому и другим членам коллегии вообще говорить не давали. Требовали немедленно ввести внутрипартийную демократию, разогнать партийный аппарат. «Долой бюрократов, долой аппаратчиков!» — сплошь и рядом кричала ячейка. Пришлось прервать собрание и перенести на следующий день. Ну, а на следующий день были приняты меры. Во-первых, срочно по прямому проводу вызвали из Ленинграда Зиновьева, а затем Феликс особо заядлых крикунов частью изолировал, частью отправил в срочные командировки. На следующий вечер собрание открылось речью Зиновьева. Ну, тот и начал. Говорил четыре часа подряд. Все обалдели, слушая его. Голоснули — и что же? Несмотря на принятые меры, ничтожным большинством прошла резолюция ЦК».[147]

О том, насколько шаткою выглядела ситуация, говорит следующий факт: приказом от 24 декабря 1923 г. возглавляемый Медведем Московский губотдел ОГПУ был слит с центральным аппаратом — видимо, чтобы удобнее было держать в руках парторганизацию и одним разом нанести удар по троцкистам.[148] В ходе вышеописанного собрания, проходившего в клубе ГПУ (ул. Б. Лубянка, 13), в поддержку Зиновьева и против Троцкого выступили также Бухарин и Каменев. Тут же, на собрании, приняли решение об исключении из партии видных чекистов Кауфмана и Иосилевича, возглавлявших троцкистов в партячейке ОГПУ; Дзержинский потребовал также лишить Иосилевича значка Почетного чекиста.[149]

После этого подобные же собрания прошли и в провинции. Предварительно пришлось сменить троцкистов, возглавлявших местные аппараты ГПУ (например, кавалера ордена Красного Знамени троцкиста В. Ф. Панкратова, который до середины 1923 г. являлся председателем Закавказской ЧК, сменил ставленник центра Соломон Могилевский). Новые руководители азартно взялись за искоренение троцкизма. Агабеков описывает, как он вместе с недавно назначенным полпредом ГПУ по Туркестану и Средней Азии Вельским проводил такое же партсобрание среди среднеазиатских чекистов: «Собрание гудело. Кругом шум и выкрики. Каждый хотел говорить. Вельский, побледневший еще больше, старался восстановить порядок. Беспрерывно дребезжал звонок председателя.

Ораторы выступали один за другим. Все упрекали в казенщине партийный аппарат.

— Революция, видно, кончилась! — кричал один из ораторов. — В то время, как одни дрались на фронтах, наиболее проворные заняли хлебные места.

— Каждый сидящий на посту в ЦК партии, — говорил другой, — хвастается, что он был членом партии чуть ли не с Рождества Христова, а на самом деле никто не знает, что он делал и где был во время Октябрьского переворота. Нужно вычистить весь партийный аппарат.

Прения были прекращены. Стали выносить резолюции. Чувствовался перевес оппозиции. Почти все красноармейцы — члены партии — высказывались в пользу Троцкого…» Далее, после некоторых манипуляций Вельского, объявили подсчитанные голоса: 363 голоса за большинство ЦК и 356 за Троцкого. «Почти половина ОГПУ, органа защиты диктатуры ЦК, стояла на стороне Троцкого. Но формально ЦК имел большинство в семь голосов, и меньшинству пришлось подчиниться.

Было объявлено, что ОГПУ стоит за Центральный Комитет партии. За Зиновьева и Каменева».

Декабрь 1923 г. стал переломным событием для истории ОГПУ. Дзержинский, Менжинский и Ягода, подавив очаги сопротивления в своей организации, отныне могли вмешиваться во внутрипартийные дела. Зиновьев и Каменев, выбив из рук Троцкого рычаги влияния на Лубянку, первыми сделали шаг на пути к тому, чтобы чекистское ведомство участвовало в партийных делах. Не прошло это и мимо внимания Сталина: оценив значимость происходящего, он тоже начинает искать себе союзника в руководстве ВЧК. Дзержинский имеет самостоятельный политический вес, Менжинский тяжело болен, и к тому же у него репутация очень мягкого человека с определенными моральными принципами. Сталин все внимательнее присматривается к Ягоде. Со слов Бажанова известно, что уже в 1924 г. Ягода завязывает плотные контакты со сталинским секретариатом…

Заполучив в свои руки чекистский аппарат, Зиновьев и Каменев теперь готовы выбить у Троцкого последний козырь — Реввоенсовет, стоящий во главе вооруженных сил республики. Вспомним: еще в сентябре они сумели под видом компромисса ввести туда своего представителя Уншлихта, который заменил троцкиста Смилгу (одного из виднейших большевиков: он являлся членом ЦК еще до Октябрьской революции). На январском Пленуме 1924 г. большинство ЦК накинулось на троцкистскую оппозицию. Особенно усердствовали новоиспеченные зиновьевцы. Например, глава Нижегородской парторганизации Угланов требовал с троцкистами «биться в кровь, по-настоящему… Демократия демократией, а организационные формы организационными формами. Устав партии Уставом партии. Тут нужно бить по зубам». Угланов добился своего: вскоре Зиновьев и Каменев перевели его в Москву, поручив возглавить столичную парторганизацию.

Троцкисты на пленуме выглядели жалко. Выступивший от имени троцкистов Радек жаловался на «зубодробительную политику по отношению к оппозиции» со стороны большинства ЦК; член ЦК, зампредседателя Высшего Совета народного хозяйства (ВСНХ) Георгий Пятаков причитал: «сегодня разговаривать в ЦК, когда с первых же речей многих из нас, отчасти и меня, изображают меньшевиками… когда «меньшевик» равнозначно «белогвардеец»… разговаривать по существу нет абсолютно никакой возможности».

Некоторые троцкисты поспешили перебежать на сторону победителей, объявившись вдруг пламенными сторонниками Зиновьева. Ограничимся примером Андрея Бубнова. Старый большевик (партийная кличка Химик), в рассматриваемое время — завотделом агитации и пропаганды ЦК, Бубнов еще осенью 1923 г. оставался видным троцкистом: он и его близкая подруга Варвара Яковлева подписали обращение 46. Однако прошлое Яковлевой связывало ее и с Зиновьевым. В октябре 1918 г., в разгар «Красного террора», она возглавляла ПетроЧК. Зиновьев — на тот момент единоличный руководитель Петрограда — приказал ей отобрать пятьсот заложников из мирного населения города, а затем «для устрашения буржуазии» расстрелять их, что и было исполнено.[150] У Зиновьева было множество подобных планов — он предлагал, например, «разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице».[151] Чуть позже ему пришлось отказаться от части этих замыслов по мере того, как разгоралось пламя Гражданской войны и верхушку большевиков охватила паника, «и трусость, звериная трусость, усиливающаяся сознанием своих преступлений, всецело овладела ими… Когда же под влиянием реальных известий и фантастических слухов наступил момент, так сказать, кульминационной точки животного страха и паники, когда возбужденной фантазии коммунистов всюду стали мерещиться враги, «белые» и контрреволюционеры, их малодушие дошло до чудовищно-позорных размеров… Помимо заискиваний перед «буржуями», люди уже в открытую старались скрыть свой коммунистический образ. Даже в коридорах «Метрополя» можно было видеть валяющиеся разорванные партийные билеты».[152] Однако когда к Зиновьеву возвращалось чувство былой уверенности, в Петрограде вновь сгущались сумерки массовых кровавых расправ, а Яковлева, словно валькирия, исполняла его кошмарные замыслы.