Дмитрий Лихачев - Раздумья

• Название: Раздумья
• Автор: Дмитрий Лихачев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Эссе
• Год: 1991

Когда Дмитрий Сергеевич покинул жизнь земную, кто-то написал в одной из газет: «Умерла Совесть России». Книга, точнее небольшая книжка, которую Вы открываете, не только взывает к совести, но очень простыми и доходчивыми словами объясняет нам ещё живущим на земле, на Руси, что может дать человеку культура, что скрывается за понятиями патриотизм и национализм. Д. С. Лихачев, познавший в своей жизни все, тем не менее отмечает, что «жизнь человека — это не отдельные события, связывающиеся в незакономерную последовательность, а своего рода организм, биографическое целое». Неслучайно книга выпущена именно в издательстве «Детская литература», ибо её содержание обращено в тем, кто делает ещё неуверенные шаги на пути длинною в жизнь.

---

Второе стихотворение:

Старый, старый сон. Из мрака
Фонари бегут — куда?
Там — лишь черная вода.
Там — забвенье навсегда…

Стихотворения эти также общеизвестны. Я не цитирую их полностью, но напомню, что, написанные в 1912 и 1914 годах, они возвращают нас к темам и картинам «Второго видения» «Незнакомки», написанной в 1906 году: «Тот же вечер. Конец улицы на краю города. Последние дома, обрываясь внезапно[3], образуют широкую перспективу: темный пустынный мост через большую реку. По обеим сторонам моста дремлют тихие корабли с сигнальными огнями…»

Как указал мне Л. К. Долгополов, Юрий Анненков в рисунках к «Двенадцати» прямо назвал адрес Катьки — и это место недалеко от Большой Зелениной — Рыбацкая, дом № 12.[4]

Напомню, что Катька убита; Катька также связана с темой смерти:

А Катька где? —
Мертва, мертва!
Простреленная голова!

Отсюда следует, что окраина Петербурга-Петрограда у Крестовского моста всегда была ассоциативно связана в поэзии Блока с темой смерти — самоубийства или убийства. Случайно или не случайно, в эту же сторону, на Петровский остров, идет Раскольников после убийства старухи и Елизаветы, здесь же в 1916 году спускают убийцы с Петровского моста под лед тело Распутина, что хорошо было известно Блоку в пору написания «Двенадцати».

К. И. Чуковский в своих многократно переиздававшихся воспоминаниях называет другую аптеку — аптеку Винникова на Офицерской, сравнительно недалеко от той квартиры, где Блок поселился в 1912 году. Но богатая аптека Винникова — недалеко от Мариинского театра, на ярко освещенной улице, к тому же стоявшая далеко от воды Крюкова канала и посещавшаяся богатым артистическим миром (здесь недалеко, напротив, находились Мариинский театр и Консерватория, жили П. 3. Андреев, Э. Ф. Направник, находилась знаменитая кондитерская Иванова), вряд ли так соответствовала теме смерти в воде, как та аптека, на которую указал мне Е. П. Иванов.

Анна Андреевна Ахматова соединила стихотворение Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека…» именно с Невой в своем стихотворении 1946 года: «Он прав — опять фонарь, аптека, // Нева, безмолвие, гранит…»

Почему же Блок назвал Малую Невку «каналом»? Ответа на этот вопрос у меня нет. Блок был поэтом, а не фотографом, и канал в данном случае больше соответствовал, очевидно, его обобщенному видению Петербурга.

В своем прекрасном истолковании стихотворения «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Д. Е. Максимов пишет об «угрюмых символах ночного города»[5]. С моей точки зрения, стихотворение это не «о страшном, повторяющемся, прозаическом мире», а о призрачном повторении жизни и смерти. Симметрия построения этого стихотворения не вертикальная, а с горизонтальной осью — осью берега, отделяющего жизнь наверху от смерти внизу, в ледяной воде.

Возвращаясь к Е. П. Иванову, отмечу, что он мне указывал на Петроградской стороне и другие обычные для прогулок Блока места: кинематографы «Палас», «Ниагара» и функционирующую до сих пор, но сильно перестроенную «Молнию». Дальше по направлению к Тучкову мосту Блок гулять не ходил.

Дано судьбой

В ЧЕМ СМЫСЛ ЖИЗНИ?

«В чем смысл жизни?» — такую записку вдруг получил я, выступая во Дворце молодежи на Петроградской стороне, на вечере, организованном ленинградским телевидением.

Вопрос труднейший, глобальный. Может быть, самый главный и мучительный из всех вопросов, над которыми веками бились лучшие умы человечества. Можно ли ответить на него в нескольких словах да еще импровизированно? Не лучше ли отмолчаться или отшутиться?

Нет. Мне кажется, любой из нас в любую минуту своей жизни должен быть готов в меру своих сил ответить на этот вопрос. Сегодня я отвечаю на него так: природа создавала человека миллионы лет, давайте же уважать эту работу! Проживем жизнь с достоинством, поддерживая все созидательное и противостоя всему разрушительному, что есть в жизни! Это, разумеется, не полный ответ, но, во всяком случае, приближение к нему.

Если говорить откровенно, вопрос о смысле жизни не был таким уж неожиданным. Он по-своему логично вытекал из всего диалога с аудиторией, хотя и начал я его с разговора о предмете сравнительно узком и специальном: о древнерусской литературе, являющейся главной сферой моих научных интересов.

Не могу не вспомнить, как началось мое знакомство с ней. Шел 1923 год. На первую из объявленных лекций в одну из аудиторий главного здания университета — ту самую, между прочим, где читал свои лекции Н. В. Гоголь, — пришли всего два слушателя, я был одним из них. Третьим был профессор с саквояжем книг. Так было и в следующий раз. И на третий. Профессор как ни в чем не бывало читал свой курс. Хотя собственно истории древнерусской литературы — в нынешнем понимании этого слова — тогда еще не было. Ее предстояло создать.

А сегодня мы наблюдаем бурный рост интереса к древнерусской литературе и искусству. В том же ленинградском Дворце молодежи предо мной был полный зал! В чем причина этого интереса? Такой вопрос задают мне нередко, да я и сам задаю его себе. И отвечаю: это явление не случайное, знаменательное, тем более что наблюдается оно не только у нас. Оно отражает естественное стремление человека к устойчивости, стабильности своего существования на земле… В Америке молодые ребята поют старинные «переселенческие» песни. Жители Австралии вспоминают имена своих ирландских и шотландских предков. И вообще генеалогические изыскания перестали быть привилегией аристократов. Своими предками и пращурами стали интересоваться люди самого широкого круга. Мне рассказывали, что одна семья в Сибири восстановила имена своих предков до восьмого колена. Кто же были эти люди? Крестьяне и рабочие, простые русские люди. Но разве они не достойны памяти?

Как мы видим, возрос интерес не только к Древней Руси и ее литературе. Возрос интерес к отечественной истории вообще, к художественным произведениям, воскрешающим различные ее этапы. И у нас есть в этой области несомненные удачи.

Где вообще граница между историей и современностью? «Блокадная книга» Д. Гранина и А. Адамовича — разве это не историческая книга-документ? Казалось бы, есть уже немало у нас хороших документальных книг о блокаде, но, думается, еще никому не удавалось с такой силой на строго документальном материале передать самый дух осажденного города, дух страдания и подвига! Но ведь эта страница истории была для нас когда-то живой современностью! Разве можно забыть, например, как сотрудники Пушкинского Дома спасали от всевозможной гибели культурные богатства, накопленные за многие десятилетия, отправляли рукописи Пушкина на хранение в Новосибирск, другую часть рукописного фонда — в Казань? Или как пригласили нас с археологом М. А. Тихановой в Смольный, в отдел науки обкома партии, и поручили нам написать книгу «Оборона древнерусских городов»? Было это в марте 1942 года, боевой опыт предков стал неожиданно актуальным, ибо лишь в глубоком прошлом оказалось возможным найти аналогию тому испытанию, которое обрушилось на нашу землю: ни в 1812 году, ни в первую мировую войну все-таки не было ничего сравнимого, не стоял с такой остротой вопрос: «Быть или не быть?» Книга была написана и напечатана в кратчайшие сроки, уже осенью того же года ее раздавали бойцам в окопах…

Есть такая опасность во всеобщей увлеченности историей: уход в частности, в колоритный антураж — в ущерб главному. Вот мы пишем и читаем очень много о Пушкине и его времени, о его окружении, потомках. Но не стали ли мы при этом меньше читать… самого Пушкина? Я прочел как-то в аудитории, известные строки про птичку божию, которая не знает ни заботы, ни труда, спросил: чьи? Воцарилась тишина, потом кто-то робко произнес: «Плещеев?!» А ведь это песня из поэмы «Цыганы»! Это на читательском уровне. А на уровне научном — как не вспомнить о том, что у нас до сих пор нет полного академического издания Пушкина? Ведь имеющееся издание было выпущено в свое время без комментариев, хотя они и были подготовлены. Нет у нас и пушкинской энциклопедии. Так что перед Пушкиным мы в долгу — пора этот долг оплачивать!

Появление (и определенный даже успех) произведений спекулятивных, написанных якобы на историческом материале со ставкой на сенсационность — явление по-своему тоже показательное: интерес к истории захватывает широкие круги читателей разной степени подготовленности. Не буду в данном случае называть авторов — важно другое, радующее: в последнее время заметно растет интерес к литературе подлинной, например, к сборникам «Памятники литературы Древней Руси», выпускаемым издательством «Художественная литература», к «Слову о полку Игореве» и его переводам.

Проблемы этики, нравственности в науке, норм поведения в научном коллективе очень важны и заслуживают специального разговора. Пока скажу одно: у себя в секторе древнерусской литературы Института русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский Дом) мы стремимся поддерживать атмосферу делового товарищества, творческого соревнования. Ту самую, при которой спор — явление нормальное. Именно эта атмосфера позволяет успешно работать вместе ученым со столь яркими индивидуальностями, как доктора филологических наук О. В. Творогов, написавший поразительную книгу о русских хронографах, А. М. Панченко, открывший целую школу стихотворцев XVII века, Л. А. Дмитриев — автор книги о первом издании «Слова о полку Игореве», ведущий интереснейшую работу над текстами житийной литературы. Ученый убедительно доказал, сколь сильное влияние фольклора испытал на себе этот «церковный» жанр, сколь глубоко впитал он народные этические и эстетические представления. Доктор филологических наук Р. П. Дмитриева выпустила замечательную книгу о древнерусской «Повести о Петре и Февронии», причем основательно «поправила» меня на ее страницах: я считал, что эта известная повесть относится к началу пятнадцатого века, а она решила, что это шестнадцатый, и даже установила имя автора — Ермолай Эразм.