Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»

• Название: «Мой бедный, бедный мастер…»
• Автор: Михаил Булгаков
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 978-5-9697-0364-3

Известный знаток творчества Михаила Булгакова В. И. Лосев реконструировал историю создания одного из самых известных романов XX века. В томе представлены все сохранившиеся важнейшие редакции романа. Каждый из текстов заметно отличается от последующих, каждый по-новому интерпретирует описываемые события и героев «закатного» романа, добавляя к ним новые яркие штрихи…

Представлен в томе и канонический текст «Мастера и Маргариты».

Для любящих творчество М. А. Булгакова чтение этого подробно и со знанием дела откомментированного тома — увлекательнейшее занятие. Читатель проследит эволюцию замысла, увидит, как крепла рука мастера, как преображалось произведение, связанное тончайшими нитями с современной писателю действительностью.

В оформлении использованы фрагменты иллюстраций Б. А. Маркевича к роману М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита».

---

Вывод нетрудно было сделать. Нужно было или забыть его, или самой умереть. Влачить такую жизнь нельзя! Забыть его, забыть! Но он не забывается!

Нередко, оставшись одна зимою, а Маргарита пользовалась каждым случаем, чтобы остаться одной, она, сидя у огня возле печки, в память того огня, что горел, когда писался Понтий Пилат, отдавала себя на растерзание себе самой. Ах, как легко это было сделать! Стоило только сравнить ей себя с Левием Матвеем, хорошо ей известным и памятным, и мучения Маргариты становились жгучими. Запустив пальцы в волосы или сжав голову, она покачивалась у огня и бормотала:

— Да, да, да, такая же самая ошибка… Зачем, зачем я тогда ушла ночью от него? Зачем? Безумство! Я вернулась на другой день, но было поздно. Я вернулась, как несчастный Левий, слишком поздно {232}.

В таких бесполезных размышлениях о Левии Матвее, в таких мучениях прожила Маргарита Николаевна полтора года.

В тот самый день, когда происходила нелепая кутерьма с заведующим учреждением, пустым костюмом и многое другое, вроде пения «Славного моря», Маргарита проснулась около одиннадцати часов утра в своей спальне, выходящей фонарем в башню причудливой архитектуры особняка в одном из переулков Арбата.

Проснувшись, Маргарита не заплакала, что бывало очень часто. Она проснулась с предчувствием, что сегодня произойдет что-то, наконец что-то произойдет.

Лишь только Маргарита ощутила это предчувствие, она стала подогревать и растить его в своей душе, опасаясь, чтобы оно ее не покинуло.

— Я верую! — шептала Маргарита торжественно.— Я верую! Что-то произойдет! Не может не произойти, потому что за что же, в самом деле, мне послана пожизненная мука? Да, я лгала и обманывала, но нельзя же наказывать так жестоко. Произойдет что-то непременно, потому что не бывает так, чтобы что-нибудь тянулось вечно. Кроме того, сон был вещий, за это я ручаюсь!

Так шептала Маргарита Николаевна, глядя на пунцовые шторы, наливающиеся солнцем, одеваясь, беспокойно расчесывая перед большим зеркалом короткие завитые волосы.

Сон, который приснился Маргарите, был необычен. Отсутствовали в нем летающая лодка и мелководное море с золотым дном. Приснилось странное темного дуба помещение, какая-то комната, почему-то очень душная. Вдруг дверь раскрылась, и она увидела мастера. Он не был в белой одежде. Он был оборван, обросший бородою, босой. Но глаза были очень живые, решительные, к чему-то призывающие. И он, поманив пальцем Маргариту, тотчас скрылся. Маргарита побежала за ним и выбежала на крыльцо, увидела оголенную рощу и над нею беспокойную стаю грачей. Поняла, что это ранняя весна где-то далеко в деревне, в глуши. Вон мостик через узенькую речушку. Тут дунуло волнующим ветром, мастера она потеряла и проснулась.

— Сон этот может значить только одно из двух,— рассуждала Маргарита Николаевна,— если он мертв и поманил меня, то это значит, что он приходил за мною и я скоро умру. Это хорошо. Мучениям пришел бы тогда конец. Или он жив и напоминает мне о себе. Значит, мы еще увидимся. Увидимся скоро, непременно увидимся.

Итак, сегодня я не имею права мечтать о том, чтобы забыть его, а наоборот, весь сегодняшний день посвятить воспоминанию о нем, потому что сегодняшний день — день годовщины. Встретились мы как раз в этот день.

И вскоре Маргарита была одета. Находясь все в том же возбуждении из-за сна, Маргарита думала о том, что все, в сущности, складывается очень удачно и надо ловить такие удачные моменты и уметь пользоваться ими. Муж уехал в командировку на целых три дня. Целых три дня она предоставлена самой себе, целых три дня никто не помешает ей думать, мечтать. Все пять комнат в ее распоряжении. Маргарита пила чай в столовой, глядя, как солнце играет на хрустальном графине в буфете.

Напившись чаю, она ушла в темную без окон комнату, где хранились чемоданы и разное старье в двух шкафах. Присев на корточки, она открыла нижний ящик первого из шкафов и из-под груды шелковых обрезков достала то самое ценное, что имела в жизни. Старый альбом коричневой кожи, в котором была фотография мастера, книжка сберегательной кассы со вкладом в девять тысяч рублей, засохшие распластанные розы между листками папиросной бумаги и часть тетради в целый лист с обгоревшими нижними краями.

Немногое было у Маргариты Николаевны, но что-то все-таки было. Перейдя в спальню к себе, Маргарита установила фотографию вертикально на трюмо, подняла штору и просидела около часа, держа на коленях испорченную огнем тетрадь, перебирая листы, перечитывая то, в чем после сожжения не было ни начала, ни конца.

«…Гроза гнула и ломала гранатовые деревья в саду, трепала розовые кусты, и в колоннаду влетали тучи водяной пыли. Фонтана не было слышно, все звуки сожрала гроза, обрушившаяся на Ершалаим…»

Дальше не было ничего. Огонь добрался до верху почти послед ней страницы и сожрал слова. Дальше ничего нет, кроме неровной угольной бахромы, а оборот предыдущей страницы желт.

Утирая слезы, Маргарита Николаевна оставила тетрадь, локти положила на трюмо и, отражаясь в трехстворчатом зеркале, сидела, не спуская глаз с фотографии. Потом слезы высохли. Маргарита сложила свое имущество аккуратно, и через несколько минут оно скрылось под шелковыми тряпками, и со звоном закрылся замок.

Маргарита надевала в передней пальто, чтобы идти гулять.

Тут ее задержала домработница Наташа. Осведомившись о том, что сделать на второе, и получив ответ, что это безразлично, Наташа, чтобы развлечь себя, вступила с хозяйкой в разговор и рассказала ей бог знает что, вроде того, что вчера в театре фокусник такие фокусы показывал, что все ахнули. Духи раздавал всем по два флакона и чулки, а потом ночью вся публика вышла — и, хвать, все голые оказались!

Маргарита Николаевна села на стул под зеркалом в передней и захохотала.

— Наташа! Ну как вам не стыдно,— говорила Маргарита Николаевна,— черт знает что врут в очередях, а вы верите!

Наташа залилась румянцем и заговорила с большим жаром, что ничего не врут, а сегодня в гастрономе на Арбате Даша своими глазами видела гражданку босую. Глаза вылупленные! Все на ней надето, а чулок и туфель нету!

— Так и ходит?

— Так и ходит! — вскрикивала Наташа, красная оттого, что ей не верят.— Да вчера, Маргарита Николаевна, милиция человек сто ночью забрала. Гражданки в одних панталонах бегают по Садовой, страшно волнуются…

— Ах, какая врунья Дарья! — заметила Маргарита Николаевна.— Я давно уж за ней замечала!

Смешной разговор закончился приятным сюрпризом для Наташи. Маргарита Николаевна пошла в спальню и вышла оттуда, держа в руках пару чулок и флакон одеколона. Сказав Наташе, что она тоже хочет показать фокус, Маргарита Николаевна подарила и чулки, и склянку миловидной домработнице, но просила ее не бегать в одних панталонах по Садовой.

И хозяйка, и прислуга расстались в самом приятном расположении духа. Выйдя на Арбат, Маргарита Николаевна села в троллейбус и поехала в центр города.

Откинувшись на спинку мягкого и удобного сиденья, Маргарита, по-прежнему не выходя из своего приподнятого настроения, которое еще разрасталось от шума и движения на залитых солнцем улицах, то думала о своем, то прислушивалась к тому, о чем шепчутся двое граждан, сидящих впереди.

А те, изредка оборачиваясь с опаской, не слышит ли кто, перешептывались о какой-то ерунде. Здоровенный, мясистый, с бойкими свиными глазками, сидящий у окна, говорил маленькому соседу в кепке на давно не стриженной и неопрятной голове о том, что пришлось закрыть гроб черным покрывалом…

— Не может быть! — шептал маленький.— Ведь это что-то неслыханное… А что же Поплавский предпринял?..

Среди ровного гудения троллейбуса слышались слова: «Ночью… Поплавский… гроб… венки… уголовный розыск… скандал… ну, прямо мистика!»

Когда уже проезжали мимо Манежа, Маргарита составила из этих кусочков нечто сравнительно связное. Граждане шептались о том, что у покойника (а какого — нельзя было понять) ночью из гроба украли голову! И что из-за этого вот какой-то Поплавский и волнуется теперь… Эти, что шепчутся, тоже имеют какое-то отношение к обокраденному покойнику, «цветы… поспеть… в три?», но косвенное, и не то сочувствуют неизвестному Поплавскому, которому свалилась на голову докука с этой головой, не то злорадствуют… и вообще треплются. «Ну и личики, хороши! Ах, хороши личики!» — думала озлобившаяся на мир несчастная Маргарита, всматриваясь в два потных носа, как бы клюющие друг друга. Личики, правда, были посредственные.

В Охотном ряду Маргарита поднялась, чтобы выйти, но судьба на некоторое время связала ее с парочкой граждан. Они тоже снялись в Охотном и направились туда же, куда и Маргарита, к цветочной лавке. Покупка Маргариты была скромная и дешевая. В память мастера и встречи с ним она купила два букетика фиалок, завернутых в зеленые листья. «Один — мне, другой — ему…» — думала Маргарита. Но ей мешали сосредоточиться две спины, которые все время толкались перед нею: одна широкая, другая щуплая с выпирающими из-под ткани толстовки лопатками. Шептуны приценивались к горшкам с бледно-фиолетовыми гиацинтами. Наконец Маргарита покинула лавку, но, обернувшись, видела, как двое суетились у приступочки автобуса, хватаясь одной рукой за поручень, а другой прижимая к животу по два горшка с тощими гиацинтами.