Андрей Губин - Молоко волчицы

• Название: Молоко волчицы
• Автор: Андрей Губин
• Жанр: История

История братьев Есауловых, составляющая основу известного романа Андрея Губина «Молоко волчицы», олицетворяет собой судьбу терского казачества, с его появления на Северном Кавказе до наших дней.

Роман глубоко гуманистичен, утверждает высокие социальные и нравственные идеалы нашего народа.

Время действия романа начинается спустя столетие со дня заселения станицы — в лето господне тысяча девятьсот девятое, в кое припала юность наших героев, последних казаков буйного Терека и славной Кубани.

Место действия уже указано, хотя точности ради его следовало бы очертить до крохотного пятачка сказочно прекрасной земли в Предгорном районе, из конца в конец которого всадник проедет за полдня, а пеший пройдет за день. Однако во избежание патриотических споров, в какой именно станице все это случилось, и чтобы пальцем не показывали на соседа, скажем так: это случается всюду, где живут люди, всякий раз по-своему. Казакам не привыкать к дальним странам: прадеды выплясывали с парижанками, крестили язычников индеян в прериях Русской Калифорнии, в Китае чай пили и в Стамбуле детей оставили.

---

Из-за угла резво спешили двое на трех ногах — Ванька Хмелев и Серега Скрыпников. Следом, как крабы по сухопутью, шкандыбала ватага калек, человеческие обрубки двух войн на колесиках и деревяшках. В глазах идиотическое веселье перед бесплатным представлением и присущее калекам «все позволено». Разя сивухой — из дегтя, что ли? — инвалиды уселись в первый ряд и сделались серьезными и грустными.

«Пыль и прах будут падать на тебя с неба, которое сделается медью над тобой, а земля под тобой железом. Жизнь твоя будет висеть пред тобой, и не будешь уверен в жизни твоей!»

— Дедушка! — кричали из толпы. — Скажи, родимый, скажи — какие народы царствовать будут?

«Народ Авраама, Исаака и Иакова, народ Рахили и Лии, породивших бесчисленное племя. Кто исчислит песок Иакова и число четвертой части Израиля? Вот народ как львица встает и как лев поднимается, не ляжет, пока не съест добычи и не напьется крови убитых. Расстилается он, как долины, как сады при реке, как алойные деревья, насажденные господом. Высоко стоит он, как кедры ливанские. Бог вывел его из Египта, быстрота единорога у него, пожирает народы, враждебные ему, раздробляет кости и стрелами разит весьма жестоко. Восходи г звезда от Иакова, встает жезл от Израиля…»

Народу сбегалось все больше. Иные бабы громко голосили, становясь на колени.

«Авраам жил семьсот лет и, насыщенный жизнью, приложился к народу своему. Его сын Иаков боролся с Некто. И сказал ему Некто: отныне имя тебе не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с богом и человеков побеждать будешь. Вы будете царством священников и народом святым. Умножу семя твое, как звезды небесные, как песок морской, и овладеет семя твое городами врагов…»

— Святой, святой! — всхлипывали монашествующие богомолки с посохами в руках.

В руках Луня блеснула серебряная киюра, как жезл пророка.

«Господь дал обет о земле Аврааму, Исааку и Иакову, о земле с городами и домами, наполненными всяким добром, которых они не наполняли, с колодезями, высеченными из камня, которых они не высекали, с виноградниками и маслинами, которых они не садили, и будут есть и насыщаться. И еще говорил им: господь, бог твой, ведет тебя в землю добрую, где потоки воды, источники и озера выходят из земли и гор, где пшеница, ячмень, винные лозы, смоковницы и гранатовые деревья, маслины и мед, в землю, где камни, железо и из гор которой будешь высекать медь…»

Голодные станичники глотали слюну, слушая о пшенице, смоквах и меде земли обетованной. Лунь наступал на людей, минуя калек, плачущих уже свирепыми слезами.

«Слушай, Израиль, ты теперь идешь за Иордан, чтобы овладеть народом, который больше и сильнее тебя, городами большими с укреплениями до небес, народом многочисленным и великорослым. Знай же ныне, что господь, бог твой, идет пред тобой как огонь поядающий…»

Громко засмеялась Нюська Дрючиха — сиськи торчком, впрочем, по другому поводу: о чем-то шепталась с подружкой, показывая удивленно невиновными глазками на молодого, рослого, как Голиаф, армянина, что вез на продажу чувяки и тоже внимает станичному пророку. Лунь перехватил взгляд Нюськи и передислоцировался:

«Плоть их плоть ослиная, и каждый ржет на жену другого… Женщины, обвязавшись тростниковым поясом, сидят на улицах, сожигая курение из оливковых зерен. И когда какая-либо из них, увлеченная проходящим, переспит с ним, — попрекает своей подруге, что та не удостоена того же, как она, и что перевязь ее не разодрана…»

Пророк взял кирпич, замесил на нем горсть навоза и пёк лепешки, изображая на кирпиче осаду Иерусалима чертежом:

«Я снял с себя одежду мира и оделся вретищем моления моего, буду взывать к вечному Всецарю… Что этот кирпич и лепешки из кала? Будете есть хлеб весом и в печали, а воду пить мерою и в унынии»…

— Когда повернется планида назад? — вопросил тусклый старик Излягощин, сморкаясь на стенку. — Когда все переменится?

«Может ли барс переменить пятна свои?.. Я вооружу египтян против египтян; и будут сражаться брат с братом, и дух Египта изнеможет, и земля опустеет… Ты сокрушил ярмо деревянное и сделаешь вместо него ярмо железное… На том месте, где псы лизали его кровь, псы будут лизать и твою кровь, Израиль…»

— Господи, что нам, господи? — вопияли богомольные старушки.

«Острите стрелы, — советовал им будто захмелевший Анисим, наполняйте колчаны… Пожирал меня, грыз царь Навуходоносор, наполнял чрево свое сластями моими и испражнял меня…»

Тут чуть не вышла конфузия дядя Анисима. Неожиданно возник у него конкурент, новый обаятель, тщедушный, белобрысый Ваня Летчик, слабоумный, выдающий себя за авиатора. Он действительно в задрипанной фуражке пилота и в солдатской шинели без хлястика и пояса, а дядя Лунь успел подпоясаться цепью. Наверняка всего лишь подражая Луню; дурачок тоже прокричал:

— Все подыму огнем!

Лунь, которого огонь любимая тема, оторопел, смешался и вознегодовал до судорог:

«О камень преткновения! О скала соблазна!.. Дети века сего — дети блуда… Они сеют ветер и пожнут бурю… Берут псалтирь и тимпан, и свирель, и гусли, и пророчествуют… Неужели и Саул в пророках?.. Если восстанет среди тебя пророк или самовидец, предайте его смерти… — И порицал народ, отвращая его от конкурента: — Воспитанные на багрянице жмутся к навозу».

- И надвигался на Ваню с и е р у с а л и м с к и м кирпичом.

— Кто ты, кто ты? — испуганно пятился Ваня в толпу.

«Что ты спрашиваешь об имени моем? Оно чудно… Я начну и кончу… Сей Ездра[15] вышел из Вавилона, — рассказывал дядя Анисим о себе в третьем лице словами Писания, — он был книжник… В месяце Кислев, в двадцатом году, я находился в Сузах, престольном городе. Я был виночерпием царя и описатель происшествий, дееписатель…»

Ваня Летчик жил подаянием. Какая-то бабушка подала ему ржавый калачик. Дядю Анисима аж перекосило. Самому ему плата не от мира сего даруется, а калачик он посчитал признанием Вани и повернулся уходить:

«Едва не впал я во всякое зло среди собрания и общества».

Люди уже наслушались, Анисима не удерживали, пришлось остаться:

«Что общего у мякины с чистым зерном, у котла с горшком? Этот ударит — и тот разлетится на куски… Не стало закона… Люди отверженные, отребья земли, их-то я стал песнею»…

Кто устрашился, кому надоело, толпа расходилась.

«И вытру Иерусалим так, как вытирают чашу, вытрут и опрокинут… Иерусалим будет пустыней!..»

Уже и самые покорливые старушки скучали, и дядя Лунь смилостивился, вытащил из своего арсенала радостные глаголы:

«Но совершенного истребления не сделаю… На пепелище Иерусалима сказал, говоря: Иерусалим отстроен будет из сапфира и смарагда, и из дорогих камней, стены, башни и укрепления — из чистого золота, и площади будут выстланы бериллом, анфраксом и камнем из Офира. На всех улицах его будет раздаваться: аллилуйя… Ездящие на ослицах белых, сидящие на коврах и ходящие по дороге, пойте песнь Деворы…»

В толпе мелькнул красный верх барашковой шапки Михея Есаулова. Это остановило народ.

«Внемли, небо: я буду говорить! И слушай, земля! Польется, как дождь, учение мое, как мелкий дождь на зелень, как ливень на траву. Да не будет между вами корня, произращающего яд и полынь!..»

Одноногий Серега Скрыпников вопросил:

— Когда будет война?

— Война начнется со святых мест, в Иерусалиме, все поднимется пеплом, но будет благорастворение воздухов…

— Прекрати, Лунь! — пробился к пророку Михей. — Еще раз услышу пойдешь на выселки, в Терновую балку!

— Венец господа, бога нашего, был терновым! — бесился Лунь.

— Арестую!

Угрожающе заскрипели колесики калек. Железно чавкнули в грязи костыли. Сивушный вызов на перекошенных харях.

— Стыдись, Михей Васильевич, — говорили в толпе старики. — Не своей волей возвещает он, находит на него это, даже доктора признавали. Он с твоим отцом Армению царю усмирял, может, и тебя, младенчика, нянчил…

— Это к делу не относится! Нечего разводить агитацию! Всякие секты и религии вкупе с колдунами и ведьмами запрещены как классовые враги! Круто повернулся и зашагал прочь.

Какой-то шустрый мальчонка верхом на хворостине помчался за ним и запустил голышом в спину. Председатель погрозил ему пальцем. Не драться же ему с калеками и детьми. Он и сам был в детстве отчаянным сорванцом, заводилой, которого взрослые, затевая драку, пускают наперед.

— Хорошие зубы, что кисель едят! — кто-то победно бросил вслед председателю.

Вдруг и Анисим прокричал Михею совсем не библейское, частушку, недавно слышанную на улице:

Раньше были времена,
А теперь моменты.
Даже кошка у кота
Просит алименты…

Ваня Летчик опять пошел на смычку с пророком, забормотал, приплясывая с калачом в руке: