Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

• Название: Том 5. Дар земли
• Автор: Антонина Коптяева
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

Пятый том Собрания сочинений А. Коптяевой составил роман 1965 года «Дар земли», посвященный нефтяникам Татарии. Это рассказ о том, как в середине 20-х годов нашего века, вопреки сопротивлению многих авторитетных ученых, в Поволжье было разведано и освоено второе в СССР колоссальное месторождение нефти, а затем, в 50–60-х годах, создан новый индустриальный центр нефтяников. Рождение единого многонационального коллектива в общем труде, духовное преобразование некогда угнетенных татар и башкир, нелегкие судьбы героев, личные и производственные — вот то, что составляет ткань этого сложного многопланового и очень современного произведения.

---

Но Ярулла только думает так, а сам опять заглядывает в широкую горловину колонны: глинистый раствор, заполняющий ее почти до краев, стоит спокойно. Вот оказия!

Даже появление Зарифы на помосте вышки не согнало отрешенного выражения с его лица. Да и она не очень оживилась при встрече, наоборот, строго посмотрела: дескать, беретесь за дело, а толком выполнить не умеете.

— Неужели и этот объекыт придется списывать со счета? — щегольнув знанием русского языка, спросила она Тризну.

Семен с досадой, молчком отмахнулся, что было совсем не в его характере.

Молодые степняки уже знали: капризна нефть слоя карбона, а прострел колонны — полдела; поэтому решили помочь скважине «раздышаться», откачав из нее весь глинистый раствор. Неизвестно, сколько времени будет работать сваб-поршень, прежде чем пласт откликнется на усилия людей, но чем больше светлел раствор, тем мрачнее становились лица буровиков.

— Откачиваем ее, как утопленника! — горько пошутил Алексей Груздев, теряя надежду и стараясь превозмочь общий упадок духа.

Наконец мутноватая, липкая на ощупь жидкость сменилась горько-соленой водой, которая шла вместо нефти из простреленного пласта. При подъеме сваба соленые брызги так и взлетали, обдавая подавленно молчавших разведчиков.

Джабар Самедов вытер лицо тяжелой рукой, облизал губы и зло сплюнул.

— Нечего сказать, отплатила нам скважина за труды! Это наш пот из нее брызжет!

42

Новая неудача на буровой оглушила, привела в отчаяние Алексея Груздева. Он так и написал в Москву Сошкину: «Произошла у нас форменная катастрофа».

А тут еще страшная беда — заболела Елена. Странная хворь подкосила ее, и ни сама она, ни терапевт сельской больницы не смогли поставить диагноз. Первое время она еще перемогалась, ездила на вызовы в ночную пору, продолжая работать, несмотря на уговоры друзей и мужа.

— Дорогая, тебе хоть немножко лучше? — Алексей сел на табурет возле узкой больничной койки, взял руку жены, всмотрелся в глаза, утратившие блеск и живую теплоту. — Где ты, Аленушка-а?

— Я слышу. — Она очнулась и даже попыталась улыбнуться. — Плохо мне. Больно… Каждый суставчик ноет. Вот нога… — Елена обеими руками с усилием потянула на себя одеяло, обнажив маленькую ногу с высоким подъемом. — Так болит — терпеть невозможно.

Он провел ладонью по стопе, задержал в горсти холодные пальцы.

— Грелочку положить?

Женщина покачала головой, посмотрела искоса, не то боязливо, не то враждебно.

— Легче не будет…

— Это пройдет, не расстраивайся, — с тяжелым смятением в душе сказал он. — Поедем в Уфу. Там, в городской больнице…

— Нет, не хочу! Здесь я хоть изредка вижу тебя, а там умру в одиночестве. Ты не сможешь приезжать в Уфу: работа на позволит. Забудешь… — Голос Елены задрожал. — Я подурнела теперь, а ты так молод!

— Ну, что за выдумки! — с тоской и страданием вырвалось у Алексея.

Елена почувствовала, как ему тяжко, попросила спокойнее:

— Причеши меня.

Он расплел ее косы, расчесал их и с минуту смотрел, как лежала она, побледневшая, утопая в черной массе волос, которые, спадая с подушки, касались пола.

— Страшная стала, да? Я бы сама, но болят руки. Зарифа и Танечка причесали меня вчера, а ночь была такая тяжелая, и я опять растрепалась.

Алексей не ответил: тугой ком стоял в его горле, молча прижал к лицу волнистые пряди волос, ощутив их родной запах, смешанный с запахом лекарств, и начал старательно заплетать косы, не обращая внимания на сочувственно-завистливые взгляды соседок жены по палате, — поглощенные своим горем, они оба не замечали никого вокруг.

— Тебе такую бы жену, как Зарифа. Я смотрела на нее, и сердце сжималось. Юная, огневая. Но ведь и я была не хуже! Почему мы не встретились раньше?! Хотя тогда ты был ребенком. Боже мой, какая я несчастная! — И Елена заметалась на подушке, незнакомым голосом вскрикивая: — Больно! Помогите!

Алексей кинулся за врачом.

Придя в себя, вся в испарине от жестоких мучений, она говорила, держа в слабых ладонях руку Груздева:

— Боюсь, что я заразилась во время операции. Это перед тем, как ранили Щелгунова. Был один случай, осложненный болезнью крови. Перчатка оказалась надорванной, а накануне я оцарапала палец. Ведь с весны недомогаю. Какие-то ознобы странные. Лихорадило. Уставала. Давно уже пора бы отдохнуть, полечиться.

— Обязательно надо отдохнуть, дорогая, ты так много работала! — Истерзанный тревогой Алексей все еще цеплялся за надежду на поездку в Уфу. — Завтра вызовем профессора.

— Конечно, пусть приедет, — страстно подхватила Елена. — Очень важно для пациента — авторитетный врач. Иногда несколько слов ободряющих — и человеку уже легче. — А через минуту она говорила в полубреду: — Нет, мне лучше умереть. Надо, надо умереть! Тогда я не буду изводиться от вечной боязни потерять тебя. Ведь лет через десять стану совсем старуха, а ты… Уходи, не слушай! Ты не должен подслушивать. Это боль и слабость говорят во мне. Уходи! Нет, не уходи. Я знаю: ты любишь и никогда, никогда не покинешь меня! Где найдешь такую любовь?..

— Я не ищу другой. Зачем напрасные сомнения? Главное сейчас — твое здоровье. Вот поедем в Уфу…

— Нет, нет, я никуда не поеду! Тебе хочется отправить меня в дальнюю больницу, чтобы избавиться от обузы. Но неужели не потерпишь немножко? Ведь я не прошу бывать каждый день. Мне только бы знать, что ты здесь, близко, что я в любое время могу позвать и увидеть тебя.

Возражать было бесполезно.

Через три дня из Уфы приехал профессор. Долго внимательно осматривал больную, но диагноз поставил туманный: «Инфекционное поражение кровеносных сосудов».

Алексей, совершенно убитый, привез профессора в свою землянку, где Зарифа и Танечка приготовили обед, снова настойчиво спросил:

— Чем же лечить?

Профессор только развел руками.

— Ничего утешительного не могу сказать, батенька мой! Не дошли… Да-с, пока не дошли медики! Понимаю: мучительно очень. Уколы морфия придется делать, чтобы облегчить страдания. — Неожиданно вскипев, он закричал резким фальцетом, не вязавшимся ни с его мощной фигурой, ни с выхоленным лицом, украшенным седеющей эспаньолкой: — Беречься надо было! Беречься, молодой человек! А вы тут живете хуже цыган. Настоящие дикари-с! В палатках, в землянках… Женщин затащили на эту добровольную каторгу. Эх, вы-ы! А еще образованные люди.

43

Суровая зима опять намела непролазные сугробы. По ночам в чернолесье, в диких заснеженных лощинах выли голодные волки. Голодновато было и разведчикам, хотя они уже привыкли довольствоваться самым малым. В один серый день рухнула со страшным треском подпиленная вышка Джабара Самедова. Глядя, как валилась деревянная громада, не успевшая потемнеть от времени, буровики еще раз пережили крушение надежд: такие жертвы принесены — и зря!

Рабочие, как стая птиц, принялись выклевывать, выдергивать гвозди из разлетевшихся во все стороны досок, а Груздев ушел в контору писать новое письмо Сошкину.

Трудно ходило по бумаге перо, и письмо получилось мрачное, Алексей даже перечитать его не смог, сразу вложил в конверт и отправил в Москву, где Иван Наумович вместе с Губкиным добивались разрешения продлить поиски нефти на востоке. Лишь их неукротимая энергия помогала дышать здешним разведкам.

— Давай учи меня на бурильщика, — потребовал Ярулла от Самедова, когда бригада перебралась на другую вышку.

Новую точку для них нашел Денис Щелгунов. Он уже поправился после ранения, только стал еще угловатее в широких плечах и тоньше в поясе.

Горе Груздева очень волновало его. Он стал чаще заглядывать к соседям, подарил несколько книг из своей небогатой библиотечки, привез шахматы, а сегодня притащил радиоприемник собственной конструкции. Заметив рассеянную отчужденность Алексея, предложил ему поехать к Христине, которая опять заметно пополнела, посмотреть на подрастающих мальчишек. Подумал о возможности скорого одиночества Алексея и, однако, не удержался, сказал с доброй улыбкой:

— Стесняется моя Христя. «Что это, говорит, я каждый год рожаю?» Вот чудная! Пусть будет богата наша земля молодыми: не мы, так они в коммунизм войдут! А мальчишки — прелесть! С ними все огорчения забываешь. Маленькие, теплые, смешные. Меньшой уже хохочет вовсю, сидит и даже встать на ноги норовит. Ты, слушай, не закисай! Из любого испытания надо выходить еще более закаленным, крепким человеком. Иначе нельзя: сколько сил требуется для нашего великого дела!

Груздев угрюмо кивнул: сам, дескать, знаю, но разве запретишь сердцу тосковать и тревожиться.

Они подошли к новой вышке. Щелгунов, особенно крупный в полушубке с поднятым воротником и в сибирских меховых унтах, подвязанных к поясу ремешками, услышав требование Яруллы, сказал Самедову: