Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

• Название: Том 5. Дар земли
• Автор: Антонина Коптяева
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

Пятый том Собрания сочинений А. Коптяевой составил роман 1965 года «Дар земли», посвященный нефтяникам Татарии. Это рассказ о том, как в середине 20-х годов нашего века, вопреки сопротивлению многих авторитетных ученых, в Поволжье было разведано и освоено второе в СССР колоссальное месторождение нефти, а затем, в 50–60-х годах, создан новый индустриальный центр нефтяников. Рождение единого многонационального коллектива в общем труде, духовное преобразование некогда угнетенных татар и башкир, нелегкие судьбы героев, личные и производственные — вот то, что составляет ткань этого сложного многопланового и очень современного произведения.

---

Долго пришлось бы Ярулле одолевать политграмоту, если бы не сменный бурильщик Егошка Тумаков.

Нескладный, даже расхлябанный на вид, Егор в работе был силен и ловок. Не изжитое мальчишеское озорство так и бродило в нем, толкало на ссоры с товарищами, на подучивание в драках. Но, подстрекая других, Егошка сам в побоище никогда не вступал, потому битым не был и умудрился из воды выходить сухим.

— Вас не пошевеливать, так вы закиснете, — говорил он повздорившим приятелям, весело блестя желтыми кошачьими глазами, и вместе со всеми выпивал чарку «за мировую».

Хитрющий и нарочито небрежный в движениях, он однажды ввалился к Низамовым, бесцеремонно кивнул застеснявшейся Наджии, здороваясь, шлепнул мягкой большой рукой о ладонь Яруллы — словно кусок сырого мяса бросил.

— Я думал, потешается над тобой Самедов, а ты и впрямь семейный, обстоятельный человек: и детей нянчишь, и уму-разуму набираешься. Не зря я прошлый раз остерег Джабара, когда ты его срезал на буровой: шутил, мол, волк с жеребцом, да зубы в горсти унес. — Егошка уловил недовольство во взгляде Низамова, покосился на Наджию и умолк. Взял книгу, близко поднес ее к лицу, словно обнюхал большим носом, похожим на картофелину. — В партию, значит, метишь?

— Не мечу, а вступать собираюсь. Я ведь не лезу в нее, чтобы с портфелем ходить. На партмаксимум, понимаешь, не рассчитываю.

Егошка недоверчиво хмыкнул.

— Нечего хмыкать. Пора серьезно подковаться в политике. Разобраться, что к чему, да? Но, понимаешь, туго идет дело! Прямо голова трещит другой раз.

— Потому и трещит, что в ненормальной обстановке занимаешься. — Егошка присел на нары, полистал захватанные страницы. — Ты еще возьмись одной рукой квашню месить… Что это, всамделе: лежит человек на перине, ногой дочку в люльке болтает, на другой ноге сынишку качает, а книжку чуть не в зубах держит. Это же форменная карикатура для стенгазеты!

— Ври давай! — Однако в голосе Яруллы прозвучало беспокойство: мало издевок Самедова, еще, глядишь, Егошка протолкнет какую-нибудь несуразицу в стенную газету.

— Может, начнем вместе? — неуверенно и оттого покраснев, предложил Егошка. — Чем мы хуже других? Ребята политкружок посещают. Груздев специально с ними в конторе занимается, говорят, хорошо ведет занятия — интересно. Как ты думаешь? Люлька, конечно, дома останется.

Ярулла задумался: не хотелось ему показать себя бестолковым.

«Недаром говорится: на час ума не станет, а на век дураком прослывешь, — подумал он. — Но с руководителем — конечно, легче будет…»

— На буровой можем соревнование объявить, — сказал Егошка. — Теперь такое в ходу. Я человек не гордый, но на пятки себе наступать не дам. И ты покажешь, сколько в тебе прыти.

50

Зима была на удивление тихой и мягкой, богатой обильными снегопадами и солнечными днями, когда степи казались голубыми, а дальние горы словно выплывали из серебристой дымки. Снег лежал толстым слоем, обламывая яблони в садах, сгибая в лесах березы белыми дугами. Меньше палили дров буровики, деревенские жители толковали о грядущем богатом урожае, а Алексей Груздев еще острее переживал свою тяжелую утрату.

Кротко сиявшее зимнее солнце, густая бахрома инея на деревьях, пронизанные светом, будто подсиненные, непорочно чистые снега — все, что красовалось и звало к радости, ущемляло молодого нефтяника сокрушительной болью-тоской. Не видит этого Аленушка, не румянит ее щеки морозец, не ложатся легкие снежинки на глянец черных волос с узенькой ниточкой пробора, убегающего под пуховый платок. Нет ее… И могильный холмик утонул в снегу: не было у Алексея ни времени, ни душевных сил торить к нему постоянную дорожку.

Каждую свободную минуту Груздев проводил на людях: выступал в общежитиях рабочих, руководил кружком по изучению истории партии; обсуждая проблемы, выдвинутые Пленумом перед партийным съездом, вместе с Дроновым и Семеном Тризной, Танечкой и Зарифой читали газеты и спорили до хрипоты, но в одном были единодушны — в отношении к своей работе.

«Поставили бы на съезде вопрос о развертывании наших разведок. Если бы нас поддержали, дали денег, оборудование, то разве мы не оправдали бы доверия?»

Много всяких «бы» возникло в этих разговорах, которые перешли и на занятия политкружка. Вскоре все буровики стали думать о предстоящем партийном съезде как о событии, имеющем к ним самое непосредственное отношение. А раз в Москве станет известно о здешних буровых точках, то каждому разведчику захотелось работать так, чтобы не пришлось Сошкину краснеть там за свои кадры.

Поэтому Груздев принял как должное появление на политзанятиях немножко замкнутого Низамова и повесы Егора Туманова и их желание соревноваться на буровой.

— Только у Егора опыт богаче, — напомнил Ярулла, глядя в черные, печальные и при улыбке глаза Груздева.

Мысленно отметил: «Здорово переменился Алеша после смерти жены».

Алексей, не ощутив скрытого соболезнования Низамова, сказал ободряюще:

— Хорошо, что Тумаков опытнее: надо, чтобы было кого перегонять.

Но перегнать Егора Туманова оказалось нелегко: как ни старался Ярулла, а Егошкина вахта проходила за смену больше. И по части политграмоты обгонял Егор. Не обескураженный поражениями, а, наоборот, раззадоренный стремлением добиться победы, Ярулла даже с Наджией затевал беседы на политические темы, тесно связанные у него с бурением.

— Мы теперь по уши в долгу у государства, — внушал он ей, занимаясь починкой обуви или помогая купать ребятишек. — Уже третий год я зарабатываю здесь деньги, да? А ты на мою получку продукты в лавке покупаешь. Кормимся. И другие буровики кормятся. Но работаем впустую. Ведь это ерунда выходит, понимаешь! Вот завод тракторный пустили в Сталинграде. В Ташкенте начали выпускать машины для сельского хозяйства. А машины и тракторы тоже кормить надо. Им нефть нужна, понимаешь, бензин, керосин.

Наджия слушала. Чернобровое розовощекое лицо ее выражало полное согласие: она сроду нитки чужой не присвоила, и ее тоже точила забота о том, чтобы муж выполнил долг перед государством, а заодно обеспечил бы и семью. Наджия была буднично-практичным человеком и мыслила конкретно.

Семен Тризна совершенно уверился в том, что проблема разведок в Башкирии будет полностью решена на съезде.

— Я прикидываю все возможности, чтобы сочинить петицию на имя Сошкина, — говорил он на шумном сборище в своей землянке.

— Надо нам сообща обдумать такое письмо, чтобы наши шефы в Москве имели под рукой нужный материал, — сказал Денис Щелгунов, приехавший навестить Груздева и узнать новости в стане соседей.

— Я много думал в эти дни, но мне теперь кажется, нелепо возлагать надежды на то, что о нас будет какой-нибудь особый разговор, — неожиданно заявил Дронов, и узкое лицо его выразило откровенное уныние. — Ну хоть бы маленький фонтанчик пробрызнул! С теми результатами, какие мы сейчас имеем, никуда не покажешься.

— Тем более что Безродный со своими единомышленниками везде трубит о наших неудачах, — поддержала мнение мужа Дина, хотя страстно желала, чтобы ее убедили в обратном. Вместе с Зарифой и Танечкой она хлопотала возле печки и накрытого стола.

Толкотня женщин, больше мешавших, чем помогавших друг другу в тесном закутке, оживляла землянку, как суетня по-весеннему оживленных птиц. Но увлеченные приготовлением праздничного обеда, они вперемежку со звонким щебетанием то и дело вставляли деловые замечания в беседу мужчин.

Зарифа, еще больше похорошевшая за последнее время, повязавшись платком вместо фартука, раскатывала сочни для лапши, подсушивала их прямо на печке и, обжигаясь и тихонько ахая, бросала на широкую столешницу. Смугло-румяные щеки ее и гладкие руки ниже засученных рукавов были запудрены мукой. Как славно, как легко чувствовала она себя среди новых друзей по работе! Среди них она забывала о своей нескладной семейной жизни. Зато росло и крепло в ней ощущение душевного родства с покинутой деревней. Боль за причиненные обиды вытеснялась пониманием жизненных противоречий и жалостью к односельчанам: ведь у них на сотню дворов не было еще ни одного трактора. Что хорошего они видели в прошлом? Женщин за нарушение старых обычаев избивали, точно собак, и дома и на улице, и никто не смел вступиться за очередную жертву фанатиков, иногда исходившую кровью у всех на глазах. Откуда было знать темным людям, что есть законное, святое право на любовь?

И разве не прямое отношение к ним имели поиски сказочного богатства под башкирской землей — ведь это для бедняков, не видевших света и радости, не знавших настоящей красоты жизни. Вот опять разгорелся в землянке разговор о Безродном. Не зная, как пылко ненавидит его Ярулла, не показывавшийся теперь в барак инженеров, Зарифа сказала: