Ольга Седакова - Три путешествия

• Название: Три путешествия
• Автор: Ольга Седакова
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4448-0056-0

«Путешествие в Брянск», «Путешествие в Тарту» и «Opus incertum» — это путешествия во Время. Покидая Москву, поэт открывает читателю вид на эпоху. Из провинциального Брянска — на время советских 70-х, из уже «не нашего» Тарту — на Россию 90-х, из Сардинии — на время общей политкорректности и нашего от нее убегания. Как быть со злом своего времени, что с ним делать, как быть с собой? Новое место — это точка зрения, необходимая дистанция, чтобы бескомпромиссно взглянуть назад вглубь, на себя. Тонкая прихотливая выделка письма Ольги Седаковой, ее печаль и юмор позволяют приблизить к глазу драгоценные кристаллы опыта одной человеческой души. Ее фразы незаметно, но настойчиво отмежевываются от привычного построения и течения смысла и в своей магической оптике открывают вид на предметы очень новые для мысли и понимания, завораживающе красивые. Но по сути — все три путешествия, выполненные в форме писем другу, это глубокая апология жалости, это просьба о милости к нам всем, с которой много лет назад началось первое и которой недавно закончилось третье из странствий поэта.

---

Так вот, Великолепный хорошо ко мне относится. Это ему принадлежит последнее слово на обсуждении, приглашать меня в этом году в Университет или нет и на каких условиях. Великолепный, тогда еще не носивший этого титула, сказал: «Есть приглашенные лекторы (visiting professor) и приглашенные исследователи (visiting scholar). Но бывают еще приглашенные гении (visiting genius). Им надо платить больше». Мы принесли ему итальянский текст моей «Элегии, переходящей в Реквием» с огромными комментариями, которые составили с Франческой. Он читал с удовольствием. Мы с Франческой готовим издание того, что она перевела, и снабжаем эти тексты большим комментарием. Итальянскому читателю необходим комментарий. «Продолжайте, продолжайте!», — благословил нас Великолепный.

Итак, воодушевленные его дружеским приемом, мы зашли в ближайшую лавочку индуса, где самоцветы, а по-итальянски — твердые камни, pietre dure, и стали их покупать один за другим.

— Позвольте спросить, — сказал индус, — синьоры из университета? А что вы преподаете?

— Мы гуманитарии (umaniste), — ответила Франческа.

— Я так и подумал, — сказал индус, чихая и кашляя (грипп бродил по острову). — Другие придут… — (сделал скучное лицо, чихнул) — купят что-нибудь одно. Мало у них внимания, мало любознательности.

Последнее ожерелье, выбранное Франческой, потребовало дополнительной обработки (она захотела соединить две нити кораллов-бамбуков вместе и скрепить их эмалевой пряжкой). Индус обещал все это сделать и прислать изделие назавтра (то есть уже сегодня утром) в наш город. Университет — в Сассари, а мы живем в Алгеро, километрах в двадцати. Ожерелье привезет брат этого индуса, тоже индус, который едет на ярмарку. Не успокоившись на самоцветах, мы пошли в другой магазин, где я купила кофту, а Франческа — пальто и куртку. Расплачиваясь, Франческа сказала: «Немного меньше, чем то Распятие…» Потом подумала, посчитала — и с огорчением признала: «Нет, немного больше… Вот мое благочестие».

Да, я пропустила еще один магазин — между индусом и одеждой. Это была антикварная лавка. Франческа в окне лавки увидела складное дорожное зеркало XIX века, которое ее привлекло: подойдет Алессандре в комнату? Удивительное, немного уже померкшее стекло, в котором, похоже, остались тени лиц некогда путешествовавших с ним дам: нежных дам, каких теперь не бывает. И когда к нему подойдет моя милая Алессандра… что увидит зеркало? Лицо ее могло бы быть нежным. Несомненно, оно было бы нежным, когда стекло это было светлым. Но кто теперь такое позволит? В венецианском стекле поверх смутных, давних, юных лиц появится лицо подростка, который читает японские комиксы и романы про вампиров. С модным готическим выражением. Где дамы прошлого, где прошлогодний снег?

Пока Франческа обсуждала зеркало с продавцом, который, как обнаружилось, сам неплохо режет деревянную скульптуру, я увидела в углу прекрасное старинное Распятие. А Распятие мы ищем уже месяц. Одно мы, правда, уже нашли, но временное. Мы ищем, собственно, не Распятие, а Христа для Распятия. В семейном склепе Кесса, в часовне, на алтаре кто-то разбил скульптуру Христа на Распятии. Она была из алебастра. Франческа решила найти такое изображение, которое нельзя разбить, и мы пошли в соседнюю лавку, к серебряных дел мастеру. Мастер этот сурово сказал:

— Ничего подобного вы в моем магазине не найдете. И в соседнем тоже, потому что там мой брат. Мы не идолопоклонники. Мы евангелисты. Просто крест — пожалуйста, но никаких изображений. Никаких идолов.

— А это что, евангелисты? Это как Свидетели Иеговы? — спросила с отвращением Франческа. Свидетели Иеговы ей сильно досадили. У нее уборщицей работала такая Свидетельница, плохо работала и потом еще подала на нее в суд. И при помощи профсоюзов (вот кто мошенники! — сказала Франческа; после этого инцидента она вышла из университетского профсоюза) отсудила тысячу евро: совершенно несправедливо.

— Мы христиане! — возмущенно сказал ювелир. — У нас тут есть Евангелическая Церковь, через улицу, не видели?

Выйдя, Франческа сказала:

— Вот что делается на Сардинии. Эти китайцы на каждом углу со своими магазинами, а тут еще и евангелисты. Глобализация!

Я заметила:

— Но, в общем-то, это в духе Сардинии. Кого здесь только не было: шарданы, нураги, финикийцы, греки, римляне, византийцы, каталонцы, савояры и: Пьемонта, евреи из Австро-Венгрии… До прошлого года здесь была Польская автокефальная православная церковь. Я не знала, что такая церковь вообще существует. Моя ученая подруга знала, но не знала, что существует она на Сардинии. Дело было так: один итальянский монах принял православие и решил присоединиться к Польской автокефальной православной церкви. Ему выделили древний храм Санта Барбара, и у него образовался маленький православный приход. Теперь этот храм, Санта Барбара, перешел румынам. Почему бы китайцам и евангелистам не быть?

Этот борец с идолами, этот иконокласт, кстати, не только оскорбил нашу веру, но и надул меня: по моей просьбе он укоротил выбранную мной серебряную цепочку почти наполовину, остаток взял себе, а деньги с меня спросил за целую: вот такая у них вера! После неудачи с евангелистами через неделю мы нашли маленькую фигуру Христа у краснодеревщика. Слишком маленькую, на время.

И вот здесь — это прекрасное, удивительное Распятие, не иначе как XVI века! Но слишком дорогое. И опасно оставлять на кладбище, где постоянно все крадут из склепа (а такие часовни запирать на замок не принято).

— А другого у вас нет? Поскромнее?

Антиквар достал отдельную фигуру Христа, тоже прекрасную, деревянную и не такую дорогую.

— Но Его придется пригвоздить! — сказала Франческа. — Я не могу этого сделать.

(На ладонях и ступнях изображения были отверстия для гвоздей.) При мысли о вбивании гвоздей Франческе стало плохо.

— Можно приклеить пленкой! — предложил антиквар. — Вот так.

— Нет, так ужасно. И опять украдут. Что же делать?

— Вы принесите мне ваше Распятие, я сам вобью гвозди, — мужественно предложил антиквар. На том и порешили.

Итак, оставив пакеты с одеждами и крепкими камнями в машине, мы пошли обедать в ресторан «У Гавина». Святой Гавин — покровитель Сардинии, римский солдат, которому отрубили голову за веру. Их было три, первых исповедника на Сардинии — Гавин, Прот и Яннуарий: два солдата из римского легиона и местный охранник, который к ним присоединился накануне казни. А какая, между прочим, религия была тогда на Сардинии? Все думают, что языческая; и теперь еще в горных селах осенью во время сбора винограда совершаются обряды наподобие дионисий — причем всерьез, до пролития крови. Подросток исполняет роль Диониса; роль эта состоит в том, что беднягу привязывают к столбу или дереву и все его от души колотят, рвут на нем одежду и наносят увечья, даже ножом. Те, кому пришлось исполнить эту роль, говорят, что этого ужаса нельзя забыть до конца жизни. Язычники. Однако профессор Танда утверждает, что сарды всегда были монотеистами.

«У Гавина» нас и ждал этот профессор Танда, старый учитель Франчески и ее демон, в каком-то смысле. Почтенный человек, отстаивающий честь сардинской культуры и много сделавший для сохранения поэзии на сардском языке, но характера тяжелого, я бы сказала, Достоевского. Нет, неверно бы я сказала. Сардинская тяжесть другая: это не подполье, а лабиринт, как лабиринты в нурагах, куда жители нураг, избегая открытого боя, заманивали римских захватчиков и уже там их приканчивали. Ничего другого о нурагах неизвестно. Письменности у них не было. Лабиринтический ум, как здесь говорят, la mente labitintica. Вот пример этой мысли. Однажды, мальчиком, профессор Танда шел к своему другу Джанни и обдумывал, как он у него попросит велосипед покататься. Я скажу ему так… а он мне так… а я так… а он… а я… Дорога была длинная, и маленький Танда так устал от своих попыток уломать Джанни и от его несговорчивости, от того, что каждое выбранное им в лабиринте диалога направление приводило в тупик, так устал, что, когда подошел к дому, во все горло заорал под балконом: «Ну и проваливай, Джанни, со своим велосипедом!» Франческа говорит, что у всех на этом острове в уме такая нурага и такой лабиринт. Боюсь, что многие при этом еще немножко подколдовывают. Танда уж точно.

Мы, когда приезжаем в Сассари, всегда обедаем с Танда «У Гавина». Если вы думаете, что на ресторане так и написано: «У Гавина», то ошибаетесь. Написано что-то невыразительное. Но все жители Сассари знают, что ресторан этот на самом деле называется «У Гавина». Он милый. По стенам стоят стеллажи с томами по общей истории и нумизматике. Хозяин «У Гавина» (он же главный повар, и к гостям выходит в полном облачении, и зовут его Гавино) — нумизмат и однажды показал нам часть своей коллекции, где есть те самые сребреники, за которые Иуда продал Христа. Совсем маленькие монетки, величиной с нашу двушку. Но за тридцать таких серебряных двушек можно было купить большой участок земли, что потом и сделали, как известно, и отдали его под кладбище для чужестранцев. Я видела это кладбище, землю горшечника, с Сионского холма. В конце прошлого тысячелетия.