Александр Колчак - Адмирал Колчак. Протоколы допроса.

• Название: Адмирал Колчак. Протоколы допроса.
• Автор: Александр Колчак
• Издательство: «Питер»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-496-00995-9

Протоколы допроса Колчака — важнейшее свидетельство истории.

В ночь с 6 на 7 февраля 1920 года А. В. Колчак был расстрелян, а его тело сброшено в прорубь реки Ангары. Это конец жизни адмирала, Верховного правителя России, полярного исследователя, моряка, отца, мужа, возлюбленного…

Преданный союзниками, арестованный революционерами, Колчак прекрасно понимал, что его ждет, и поэтому использовал последнюю возможность обратиться к истории, к потомкам, к России. Александр Васильевич рассказал обо всей своей жизни, и рассказал достаточно подробно. Протоколы допроса Колчака — это пронзительный документ эпохи. Это разговор от первого лица. Парадоксально, но о существовании стенограммы допроса адмирала Колчака, изданной впервые в 1920 году, мало известно и до сей поры. Даже очень образованные и интересующиеся историей люди не знают, что есть такой документ, есть такая книга.

Она перед вами.

Адмирал Колчак стал широко известен и вошел в историю благодаря революции, с которой всячески пытался бороться. Такой вот парадокс. Не случись в Феврале 1917 года предательского государственного переворота, к адмиралу могла прийти известность совершенно иного рода. Государь Николай II доверил ему осуществление важнейшей операции Первой мировой войны — организацию десанта с целью захвата проливов Босфора и Дарданелл. Россия должна была взять под контроль то, что на протяжении веков сдерживало наш выход в Мировой океан.

Но тут наступил 1917 год, и русские отправились убивать русских…

Перед вами — наша история от первого лица…

---

Попов. Что он доложил относительно судьбы арестованного штаба?

Колчак. Он сообщил только, что они арестованы.

Попов. А не сообщал он, что на месте ареста были расстрелы?

Колчак. Они были расстреляны на второй день после суда.

Попов. Определенно известно из всех данных по г. Омску, что часть штаба была расстреляна при самом аресте на месте, часть его успела скрыться.

Колчак. Я помню, они были расстреляны в день восстания.

Попов. Самый арест был произведен в ту же ночь, когда было восстание?

Колчак. Никак нет, — я знаю, что они были арестованы по крайней мере за сутки до восстания, так что я думаю, что это сведение неверное. Я твердо помню, что арест штаба был произведен гораздо раньше. В тот день, когда все было совершенно спокойно, там велось дознание; затем последовал день, который никаких решительно больше новостей не принес. Затем ночью в день восстания меня разбудил мой дежурный адъютант около пяти часов утра, заявив мне, что в городе происходят выступления красных, что занята восставшими тюрьма и освобождены все, находившиеся в тюрьме арестованные, но что в самом городе спокойно, — пока идет только редкая ружейная стрельба на окраинах. На вокзале все спокойно. Затем он мне доложил, что по тревоге войска заняло свои места, и по расписанию ко мне должна прибыть сотня казаков.

Попов. Вы распорядились, чтобы вам была дана охрана?

Колчак. Нет, я не распоряжался, а согласно расписанию, выработанному командующим войсками Матковским и начальником штаба, на случай боевой тревоги должна была прибыть ко мне сотня казаков. Он сказал, что начальник штаба еще сообщит подробности по телефону и просит меня не беспокоиться.

Алексеевский. Как вы узнали о восстании, какие меры были приняты в течение самого восстания и до его ликвидации?

Колчак. Вслед за тем Лебедев сообщил мне по телефону следующее: в городе восстания никакого нет, — кроме нападения на тюрьму никаких других действий со стороны повстанцев не было. Были отдельные столкновения на окраинах города, но на вокзале все спокойно и благополучно, и что центр тяжести переносится на Куломзино, где, по-видимому, повстанцы концентрируются, где они действуют своими главными силами; но туда уже отправлены казачьи части, походная артиллерия, и чехи также будто бы действуют. Тогда я был довольно спокоен по поводу того, что в Омске ничего не будет. Затем я спросил, есть ли связь с армией, на что он ответил, что связь прервана в Куломзине, но что он надеется, что она скора будет восстановлена.

Когда рассвело, часов около 10-ти утра я приказал отпустить казаков домой, потому что в городе было совершенно спокойно, — мне достаточно было обычного караула, — и просил приехать Лебедева ко мне. Лебедев прибыл ко мне часов в 11 с докладом, что, благодаря аресту этого штаба, в Омске выступление не удалось, что все переносится в Куломзино. Там идет стрельба, у восставших имеются пулеметы, но артиллерии нет. Сейчас должна туда подойти из города наша артиллерия, и он надеется ликвидировать это восстание. Затем Лебедев мне доложил, что вся тюрьма разбежалась, но что приняты меры, поставлены патрули на все дороги, и бежавших удастся задержать. Я спросил: ««Члены Учредительного Собрания тоже разбежались?» Он отметил: «Да, разбежались».

Затем он мне заявил, что сегодня вечером должен начать функционировать полевой суд по назначению командующего войсками, и что город объявлен на осадном положении. Матковский, кажется, утром тоже был и тоже доложил, что все спокойно в городе, никаких столкновений нет, что ночью было несколько столкновений небольших, серьезного же ничего не было, что центр тяжести перенесли и Куломзино. Действительно, вечером я получил извещение о том, что Куломзино охвачено со всех сторон войсками и что часть мятежников бежала. Бой был довольно упорный; с нашей стороны есть небольшие потери, но что сейчас в Куломзине все спокойно и будет восстановлено сообщение с фронтом.

Затем вечером мне была сообщена телеграмма от Гайды, нужна ли какая-нибудь помощь, двинуть ли войска, что у него чуть ли не готовы к посадке два полка, которые он немедленно, если потребуется, пришлет в Омск. Я отметил: пожалуйста, никого не присылайте с фронта, никаких частей не снимайте, чтобы отнюдь не нарушать плана военных работ, которые ведутся на фронте, что здесь все спокойно и все ликвидировано. Затем, мне кажется, что в этот же вечер, часов в 9 или в 10 примерно, я получил совершенно неожиданно для меня записку от Вологодского, который сообщал, что предаются военно-полевому суду члены Учредительного Собрания, которые никакой связи с восстанием не имели, а просто находились в тюрьме и были освобождены, и что он просит моего распоряжения о том, чтобы их суду не предавать. Я потребовал сейчас же бланк и написал на нем, что члены Учредительного Собрания суду не подлежат, и без моего ведома никакому суду их не предавать. Затем меня немножко удивило одно обстоятельство: мне доложили, что никого из членов Учредительного Собрания нет, что они все разбежались, а потом вдруг они почему-то предаются полевому суду. Я, конечно, не мог быть в курсе дела тогда вообще и только потом узнал, что они добровольно явились, т. е. часть из них сама пришла обратно в тюрьму. Свою записку я приказал отправить срочно начальнику гарнизона, потому что полевой суд был при начальнике гарнизона назначен Матковским. Начальником гарнизона был генерал-майор Бржозовский. Это было уже довольно поздно вечером, часов в 10–11, и после этого всю ночь меня никто не беспокоил и никаких сведений я не получал. Мне было довольно скверно, меня старались не беспокоить. Затем на утро, часов, вероятно, около 10-ти, ко мне приехал Вологодский, Тельберг и Старынкевич и просили принять их срочно по одному очень важному обстоятельству. Вслед затем мне пришли от Бржозовского записка с перечислением арестованных членов Учредительного Собрания, что приказание выполнено, и вот список членов Учредительного Собрания, находящихся в тюрьме, которые суду полевому не предаются. Меня поразило, что список этот был очень мал, около половины. Затем было указано, что неизвестно где некоторые находятся. Вологодский меня спросил: «Вы знаете, что часть членов Учредительного Собрания вчера вечером расстреляна? Вы получили мою записку?». «Да, — говорю я, — и сейчас же сделал распоряжение, чтобы их никакому суду не предавать, и чтобы без моего разрешения ничего с ними не делать». — «Так вот я вам должен сообщить об этом ужасном случае. Кто это сделал, по чьему распоряжению, нам пока ничего не известно, — но они ночью были кем-то расстреляны, и их тела найдены где-то около Иртыша. Кажется, 8 человек».

Алексеевский. А что вы сделали для выяснения этого дела?

Колчак. Я призвал дежурного адъютанта и приказал ему вызвать к себе главного военного прокурора, полковника Кузнецова. Я попросил их подождать до его прибытия и просил Вологодского: «Выслушайте вы, Петр Васильевич, его доклад, мне говорить трудно, и затем пусть приступят сейчас же к расследованию, кто виноват, по чьему приказанию и при каких обстоятельствах произошло это событие».

Алексеевский. Что же дало расследование?

Колчак. Я помню короткий разговор и помню, какое впечатление на меня произвело это событие, что я тогда высказал Вологодскому, Тельбергу и Кузнецову. Я говорил, что этот акт направлен персонально против меня с целью дискредитировать мою власть в глазах иностранцев, которые относилась ко мне чрезвычайно благожелательно. Затем я не мог не поставить в связь это событие с тем обстоятельством, что за несколько дней перед этим выступлением у меня была депутация представителей социалистических партий, — я с ними не мог беседовать, но я заставил себя одеться и выйти к ним, — они меня приветствовали и сказали, что поскольку я буду держаться того пути, который я высказал в своих речах и декларациях, то я могу рассчитывать на их полную поддержку.

Денике. Эта депутация не социалистических партий, а блок 14-ти, куда вошли социалистическая партия «Единство», кооператоры и т. д.

Колчак. Да, именно так. Это было мое первое впечатление, и расстрел мне представлялся совершенно бессмысленным и не имеющим связи с восстанием, тем более, что я Старынкевичу раньше говорил: «Чего вы их держите? У меня нет в отношении их никаких обвинений. Я ничего им не предъявляю, — все это люди, не имеющие никакого общественного значения, и держать их в тюрьме, это только занимать место, и их свободно можно было бы всех отпустить, взяв от них подписку, чтобы они не вели борьбу против меня и жили где угодно, а следствие о них можно вести, не держа их в тюрьме». Старынкевич имел в виду какие-то формальности, которые несколько задержали освобождение, — и они должны были быть выпущены. Так что против них со стороны властей военных и гражданских никаких обвинений решительно не было, и такой акт, как расстрел, я мог рассматривать скорее с той точки зрения, о которой говорил, и как ответ на ту депутацию, которая была уже у меня за несколько дней до этого.