Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 2. Повести. Рассказы. Драмы

• Название: Полное собрание сочинений. Том 2. Повести. Рассказы. Драмы
• Автор: Август Стриндберг
• Издательство: Издание В. М. Саблина
• Жанр: Драматургия
• Год: 1908

---

Трудно было найти более подходящего человека, чем наш друг. Теперь мы опять можем его так называть, раз он вышел из затруднительного положения и готов вступить на новый путь, который, несомненно, должен привести его к славе и почету.

Итак, наш друг был найден и занял место редактора. Теория наследственности, которая в то время не была еще общепризнанной, получила в его лице веское подтверждение. Агафон Хунд, потомок благородного рода дворян Хундов, прозванных бесстыжими, с достоинством нес свое имя и родовое прозвище, полученное предками за длинный ряд блестящих подвигов, и вплел новые лавры в славный венок своего дворянского рода.

Лучшего выбора не могли сделать обладатели патриотических акций. Им нечего было опасаться принципиальных разногласий с редактором своей газеты, потому что его личные взгляды по всем вопросам политическим, социальным, церковным и экономическим формулировались короткой фразой, в которой отражался весь его обаятельный нравственный образ: «Хорошо иметь вино за обедом!». Инструкция, преподанная для руководства акционерной компанией нашему другу, была столь же лаконична, но не менее характерна. Она состояла всего из двух слов: «Пиль!» и «Тубо!» Редактор должен был в каждом отдельном случае сам решить, какой из двух лозунгов необходимо пустить в ход и, разумеется, исключительно от его редакторского такта зависела своевременность применения инструкции.

Газета выходила под заголовком «Фараон», что должно было указывать на её строго монархическое направление и её горячую любовь ко всему тому, что испытано столетним опытом. Но простодушные читатели, не слыхавшие о существовании египетских фараонов, познакомившись с содержанием газеты, почему-то решили, что имя «Фараон» дано ей в честь азартной игры «фараончик», в которую принято играть подтасованными картами.

Насмешливой судьбе угодно было поместить редакцию на Норрмальсторге, в прежнем родовом замке Хундов. Замок этот с давних пор переходил с молотка из рук в руки и сдавался под различные торговые заведения. Здесь, в доме своих предков, в нижнем этаже, где некогда происходили роскошные пиры, устраиваемые представителями старого и славного рода, теперь заседал полновластным хозяином наш друг Агафон и чинил суд и расправу над жизнью и имуществом своих сограждан. Иногда ему случалось подняться во второй этаж и заглянуть в прежнюю фамильную залу, занятую теперь мебельным магазином, и тогда какое-то непонятное жуткое чувство сжимало ему грудь. А люди, глядя на каменный герб Хундов, всё еще украшавший ворота замка, воображали, что это просто вывеска «Фараона».

После невольного путешествия в Америку, республиканские идеи пустили глубокие корни в душу нашего друга Агафона. Поэтому в той области, где ему была предоставлена полная свобода печати, а именно во всём, что касалось театра, поэзии и живописи, он не придерживался монархических принципов и усердно проводил новые идеи. Однако, чтобы не навлечь на себя беды и не повредить делу, он заимствовал только некоторые идеи у одной западной, так называемой, «республики», то есть у аристократической Венеции. Из всей её республиканской конституции он старался провести в жизнь только один чрезвычайно интересный и общеизвестный институт, называемый «львиною пастью». Обычай этот, перенесенный в Швецию XVII столетия, очень быстро превратился в признанный правительством способ анонимного доноса, так как каждый мог безнаказанно, за умеренную плату в пять. талеров серебром, помещать в газете какой угодно недоказанный пасквиль на своих врагов. Это нововведение приносило огромный барыш своему изобретателю. Вскоре наш друг Агафон считался самым могущественным человеком в столице после короля.

Горе тому, кто не желал ему кланяться! Горе тому, кто жаловался на его нападки! Он писал хвалебные гимны абсолютизму, ратовал за церковное вмешательство в частную жизнь по закону 1686 года, он возбуждал судебные преследования против еретиков и высказывался за уничтожение всех дворянских привилегий, так как это превратило бы сразу всех дворян в таких же бедняков, как и он сам. Крестьян он ненавидел за то, что они прочно сидели на своих местах и могли, то есть должны были, платить оброк. Однажды он даже предложил вовсе прогнать крестьян, а земли обрабатывать без них, при помощи ветряных и водяных двигателей. По его мнению, имения вообще существовали только ради оброка, а вовсе не ради крестьян. Исходя отсюда, он доказывал, что крестьяне не имеют права пользоваться землями, так как они не являются владельцами ренты, то есть оброка. Здесь он твердо стоял за привилегии крупного землевладения.

Подобного защитника своих интересов никогда еще не имели крупные землевладельцы. Правда, они стыдились такого знакомства, но всё же никогда не забывали ответить приветливым кивком головы на его почтительный поклон, когда он с шляпой в руках стоял на краю панели, и его обрызгивала грязь из-под колес их великолепных карет. Оказав нашему другу такое внимание, эти господа никогда не забывали сплюнуть в противоположное окно кареты, как делают суеверные люди, когда кошка перебежит им дорогу.

Вечером Агафон появлялся в театральном погребке, и каждый актер считал долгом встать и уступить ему свое место, так как судьба этих бедняков была в его руках. В ХVII столетии питали такое доверие ко всему, что печаталось в газетах, что актеров увольняли немедленно, если в газете появлялись о них неодобрительные отзывы. В то время случалось нередко, что почтенный отец семейства, лишившись таким образом куска хлеба, со слезами умолял редактора пожалеть его малых детей. Милость редактора выражалась в том, что он больше не бранил этого актера в своей газете.

Насытившись, Агафон вставал из-за стола бедняков. Но как только шпага его скрывалась за дверью, на голову нашего друга начинали сыпаться проклятия. Иногда даже судорожные руки извлекали блестящие клинки из ножен, но потом клинки, как бы пристыженные, сами снова опускались в ножны. Не будь в то время закона, строго воспрещающего дуэль, нашему другу не долго пришлось бы заниматься доходным ремеслом редактора газеты.

Он пополнел от счастливой и покойной жизни, и щеки его лоснились от самодовольства.

Говоря о нём, люди расходились во мнениях. Одни утверждали, что он продал свою душу, другие доказывали, что ее у него купили.

* * *

Тут блоха замолчала и задумчиво поникла головой. Тем временем художник успел отстегнуть ремни от ящика с красками и, окончив изыскания в области геральдики, наконец, собрался приступить к работе. Он глубокомысленно посмотрел на пятно ржавчины, покрывавшее поле герба, и, не долго думая, плюнул на него (подумайте только, плюнул! каково!), потом вынул носовой платок и стал усердно тереть. Но все труды были напрасны.

— Послушай, милая, дай-ка сюда тряпку и мыла! — крикнул он одной из поденщиц.

После довольно продолжительных дипломатических переговоров, он, наконец, получил то, что ему было надо. Но все старания стереть ржавчину не увенчались успехом.

— Надо эту штуку позолотить, иначе ничего не выйдет, — пробурчал художник, захлопнул свой ящик с красками и спустился на пол.

* * *

— Так расскажи же, что было потом с нашим другом? — спросила молодая блоха, которой очень хотела слышать окончание рассказа.

— Фабрика обанкротилась, акционерное общество прекратило свое существование, а наш прежний друг стал нищим.

— Но щит его продолжает висеть в храме воспоминаний?

— Да. Потому что дворянство передается по наследству так же, как преступность.

— А наказание?

— Оно придет потом, своевременно.

— В чём же оно будет состоять? Claris majorum exemplis? Так, что ли?

— Нет, наказание это будет состоять в кое-чем другом.

Только начало

Мужа звали Бьорном, а его жену Торгердой. У них было два сына, Торе и Он. Торе служил телохранителем при короле, а Он лежал дома на кухне и жег угли.

Ону было уже четырнадцать зим, но он не хотел ничем заниматься и целый день сидел дома, держась одной рукой за голову, а другой лениво помешивая уголья.

Все это очень не нравилось родным.

Вошел Бьорн.

— Ну, парень, теперь тебе пора начать работать. Воздух стал теплее, и мороз вышел из земли. Вставай скорей, помоги нам свозить торф с поля.

— Когда я дорасту до метки, тогда я пойду с вами, а сейчас я еще не могу.

— Никчемушный ты у меня, сын, и мало мне от тебя радости. Твой старший брат молодчина, а ты, вот, никуда не годишься.

Бьорн подошел ближе, но потом повернулся и вышел.

Он вырезал метку на стене в семи футах от пола, и родственники убедили его, что он только тогда будет мужчиной, когда дорастет до этой метки.

У Она был ужасный вид. Все родственники переросли его на много, и поэтому доставшиеся на долю Она панталоны были до того изношены, что колени торчали наружу. Куртка его тоже была продрана на локтях. От дыма волосы его порыжели, а лицо почернело от сажи. И все над ним смеялись. Мать хотела подарить ему к Рождеству новое платье, но Бьорн сказал, что он этого не стоит.