Мария Белкина - Скрещение судеб

• Название: Скрещение судеб
• Автор: Мария Белкина
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1992
• ISBN: 5-7380-0016-1

Книга М. И. Белкиной о замечательном русском поэте М. И. Цветаевой имеет неоспоримую ценность документа. Автор была знакома с поэтом, ее знание основано на первоисточниках, подтверждено неизвестными ранее документами. Сюжетно в книге воссозданы два последних года жизни Цветаевой после ее возвращения в СССР, но по существу охвачена вся ее творческая и человеческая судьба.

О жизни М. И. Цветаевой и ее детей после эмиграции ходит много кривотолков. Правда, сказанная очевидцем, вносит ясность во многие непростые вопросы, лишает почвы бытующие домыслы.

Второе издание книги значительно расширено и дополнено вновь найденными документами и фотографиями.

Для широкого круга читателей.

---

Может, именно член ЦК Фадеев и мешает писателю Фадееву, человеку Фадееву проявить гуманность и должную чуткость к Марине Ивановне? Он слишком высоко вознесся, он только что приближен… С Цветаевой все сложно. Цветаева не просто эмигрантка, Игнатьев тоже был эмигрант и граф вдобавок, и из какой еще семьи! А его «Пятьдесят лет в строю» печатают под гул рецензий и рокот одобрений и, ясно, неспроста, для этого была нужна команда, команду дали, и графа принимают в Союзе писателей с распростертыми объятиями. Куприн — Союз писателей его встречает, ласкает, обихоживает. «Союз Писателей все меры принимает, чтобы у нас как можно скорее была квартира…» — писала Елизавета Морицовна Куприна. И квартира была. Опять-таки не потому, что этого хотел только Союз.

С Цветаевой же все было не совсем понятно: ее приезд в Россию, какой-то вроде бы негласный, и муж посажен, и дочь. Посажены не тем Ежовым, сваленным уже и, может быть, расстрелянным уже, а новым, только восходящим наркомом Берия, в пенсне, спокойным, сытым, самоуверенным, самодовольным, подчеркнуто одетым в штатское, грузином. И был он, кстати, на тех самых первомайских торжествах рядом со Сталиным; и шествовал с ним тогда на площадь из Кремля бок о бок, как некогда, а в общем-то совсем еще недавно, вот так же рядом, путаясь в шинели, растерянный всегда, словно бы попал случайно не в ту компанию, шагал ушастенький, с хорьковой мордочкой, жестокий недоросточек Ежов. Об этом тоже оповестили нас газеты. Фадеев ближе был и, может, больше знал, а может, близость ослепляла…

Ценил ли он Цветаеву — поэта? Знал ли, понимал? Или считал, или должен был считать, что она пишет стихи, чуждые народу? О том, что чуждо, что нечуждо для народа, партия, правительство взяли на себя право решать от имени народа, за народ заранее и наперед все зная, что вредно, что полезно, в каких пропорциях, когда. Для этого был создан агитпром ЦК. И целая когорта специально натасканных «партгувернеров» в обкомах, райкомах и горкомах — блюли народ и строго выполняли постановления ЦК. ЦК давало указания, что можно, что не можно в газетах, в кино, в театрах, в музыке, в литературе и искусства. Оно дозировало, оно планировало, оно воспитывало… Ну, а генсек Союза[25]? Генсек Союза тоже получал инструкции ЦК и указания ЦК; бывало, он, конечно, ошибался, бывало, поступал и вопреки, как думал сам, и ему за это нагорало, и он уходил в запой, или, как говорил Твардовский, — «водить медведя…» Но в общем-то он твердою рукою вел Союз писателей по курсу, продолженному партией и лично Сталиным.

Он был одним из «видных организаторов литературы» — так говорит о нем энциклопедия. Организовывать литературу, казалось бы, на первый взгляд нелепая, невыполнимая задача. То, что истинно литература — то Божий дар! Тут партия, правительство бессильны и вопреки постановлениям и проработкам, убийству авторов — живет без монументов и наград. И все же политика партии в области организации литературы оказалась «мудрой»…

Как раз те годы 1939–1940, когда Марина Ивановна появляется в Москве, и были вехами в «организации» литературы. Сначала, правда, был 1934 — тогда потушен был пожар двадцатых, хотя отсвет его видать и по сю пору! Были ликвидированы все литературные объединения, которыми так пестры и так богаты те годы. Свободные дискуссии где попало, в кафе, в издательствах и на эстраде, споры, диспуты, издание журнальчиков, журналов всех направлений — стихия, одним словом. А литературой надо управлять, литературу надо подчинять, литература призвана служить орудием агитации и пропаганды нужных партии идей.

В 1934 году был создан единый Союз писателей с единым методом соцреализма. «Лозунг Коммунистической партии о соцреализме советской литературы раскрывает перед писателями возможность разрешить возложенную на них великую историческую задачу — строить новый общественный порядок вместе с пролетариатом под руководством коммунистической партии… Тов. Сталин поставил перед писателями нашей страны величайшую задачу быть «инженерами человеческих душ», переделывать старого человека в нового человека социалистического общества». (Теперь это звучит почти как фарс, ну а тогда все было устрашающе всерьез!..)

Итак, единый союз, единый метод, но… любое единение всегда — чревато. Теперь надо было разбить это единение иным путем, а главное, заставить писателя служить!

Февраль 1939 — ордена писателям. 21 орден Ленина, 49 Трудового Красного знамени, 102 Знака почета. Ахматова, Пастернак, Булгаков, Платонов не награждены, хотя вчерашние студенты Симонов, и Алигер, и Долматовский получают ордена, как поощрения, в них верят…

Февраль 1940 — снова praemium — награды. На этот раз не только знак отличия на лацкане, но и деньги, большие деньги. Сталин царским жестом в честь своего дня рождения, в честь шестидесятилетия швыряет премии — Сталинские премии — за выдающиеся достижения в области литературы! А премия — не только деньги и значок лауреата, но и тиражи, переиздания, рецензии (теперь только похвальные, иных не может быть!), пьедестал, почет и слава, места в президиумах, член редколлегии, член правления Союза, член правления Литфонда! Все блага, все преимущества, квартира, дача, et cetera, et cetera[26]. Вплоть до похорон — какая категория кому. Погребут ли по первому разряду, с некрологом, подписанным членами правительства, с портретом или без, с объявлением в газетах и в каких, и сколько строк кому положено, или просто закопают, как рядового гражданина.

Ждать, когда поймет читатель, оценит, да и поймет ли правильно, сумеет ли он оценить что надо и кого надо?! Народ — дитя и ошибиться может, а тут оценку ставят сверху — быть посему: тот гений, тот талант, тот выдающийся, а тот уже и классик. И всем все ясно, сомнений быть не может, читатель знает, что читать! Писатель знает, что писать: строчит на премию, на тему. К пленуму ЦК еще готовится решение, а на столе уже почти готов роман, как говорится, «информация — мать интуиции…» Казалось бы, вчера еще все шли в одном ряду, ничем не выделяясь, способности одни, и книги равно средне-серые, а тут сумел сориентироваться, выбрал тему — тема это главное — и в яблочко попал, и назначается ведущим, а тот отстал, ведомый, стало быть. По лесенке, по ступенькам расставлены, и тот, кто посерее, карабкается выше, выше!

Ну, а литература? Литература пробиралась, обдираясь в кровь, где-то по задворкам, но упорно шла и шла…

Не помню где и по какому поводу возник тот разговор. Есть только запись, что Марина Ивановна тогда произнесла: «Награду за стихи из рук чиновников! А судьи кто?! Поэт орденоносец! Поэт медаленосец! Поэт лауреатоносец! Какой абсурд! У поэта есть только имя и судьба. Судьба и имя…»

…Фадеев и Цветаева? Цветаева — Фадеев? Но нам ничего об этом неизвестно, документов, свидетельств пока нет. Мы знаем только, что было письмо Марины Ивановны к Фадееву и есть ответ Фадеева, и мне запомнился еще рассказ Бориса Леонидовича, что у него был разговор с Фадеевым по поводу того, чтобы принять в Союз писателей Марину Ивановну, а если нельзя в Союз, то хотя бы в члены Литфонда, что даст ей какие-то материальные преимущества. Оказалось, нельзя ни того, ни другого. Фадеев отказал. Он рассердился на Бориса Леонидовича — как тот может об этом поднимать вопрос, неужели сам не понимает, что в данной ситуации это невозможно! Борис Леонидович тогда нелестно отзывался о Фадееве, он называл его «лукавым царедворцем, бездушным лицедеем». Николай Николаевич Вильмонт вспоминал, что у него тоже был разговор с Фадеевым по этому же поводу и результат был тот же.

Марина Ивановна умерла членом групкома, ну а Борис Леонидович членом Литфонда — не столь уже велика разница… Россия так богата талантами, и потому, должно быть, в России ими так походя бросаются и не научатся никак беречь. Одним убудет, другим прибудет, все остается в конечном счете достоянием народа. Ну а народ? Народ — помянет когда-нибудь потом «заупокойной свечечкой»…

Марина Ивановна не просит принять ее в Союз или в Литфонд. Не просит из гордыни, а может, ей был известен разговор Бориса Леонидовича с Фадеевым? Она просит только помочь ей с жильем, помочь добыть с таможни ее рукописи, книги, вещи. Дело в том, что, уезжая из Парижа, она послала весь свой багаж на имя дочери Ариадны Эфрон. По приезде ей задержали выдачу багажа, а теперь и вовсе после ареста дочери отказались выдать.

Марина Ивановна приходит в Союз писателей, в тот бывший «Дворец искусств» на углу Поварской и Кудринской — Воровского и площади Восстания, — куда в двадцатых годах она так часто приходила с дочкой Алей. Где были анфилады комнат с лепными потолками, каминами, старинной мебелью, стенами, обтянутыми штофом, где Бальмонт справлял свой юбилей, а на лужайке перед домом в разлетающейся крылатке Андрей Белый «ubertanzt» [27] ничевоков[28]… «Два крыла, ореол кудрей, сияние…» — пытался разъяснить им, ничевокам, что поэзия всегда есть что, чего, поэзия не может быть ничего…