Владимир Каменев - Фронтовые записки

• Название: Фронтовые записки
• Автор: Владимир Каменев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010

Поразительные по искренности, глубине и таланту фронтовые записки Владимира Каменева, принадлежавшего к знаменитому роду старицких дворян Корниловых, публикуются впервые. Это один из ярчайших документов, сохранивших правду великой и горькой войны.

Книга выходит к 65-летию Победы и посвящается памяти павших на фронте защитников нашего Отечества.

---

Вот уже проехали деревню Большое Веретье. Снова лес, поля... Горы, раскаты... Изредка встречные автомашины. Трудно разъезжаться. Нагнали мы трактор с пушкой первой батареи. Лейтенант Лебедев мучается. Сбился с дороги и завяз в целине. Трактор ЧТЗ без фар, не так, как наши НАТИ. Те нет-нет, да и блеснут фарами, осветят себе дорогу. Останавливаемся. Помогаем вытащить пушку. Трактор отправился. Снова дорога, ночь.

Не доезжая километров пять до Красухи, снова нагоняем трактор с пушкой. Это опять завяз, забравшись в целину, лейтенант Лебедев. Вдобавок что-то испортилось в тракторе. На этот раз перегоняю его, не задерживаясь. Беспомощный вид артиллеристов, толпящихся около пушки, махающий руками и мечущийся из стороны в сторону лейтенант Лебедев невольно наводят меня на мысль, что у него творится нечто подобное тому, что наблюдал я в своём взводе во время разгрузки саней на станции Горовастица. Однако не могу же я бесконечно задерживаться! Внутреннее стремление моё всё то же — вперёд! Вероятно, говорит чувство долга?!

Въезжаю в Красуху. Здесь стоят трактора и пушки. Ко мне подходит лейтенант Соколов, командир первой батареи, торопливо расспрашивает и выслушивает мою информацию о его застрявшем тракторе. Высылает на помощь Лебедеву комиссара батареи с несколькими, кажется, краснофлотцами. Комиссар довольно громко и понятно даёт знать окружающим, что он едет выполнять свой тяжёлый комиссарский долг. Снова командир первой батареи справляется у меня об обозе лейтенанта Мальцева. Мальцев отстал от меня, чему я был рад, когда это заметил.

Трактора и батареи уходят. Двигаюсь и я после непродолжительной стоянки на пустынной улице деревни. Уже четвёртый час ночи. Сведения о дороге, данные мне вечером Велижевским, с приходом в Красуху исчерпались. Заметив на окраине деревни несколько саней со стоящими рядом военными, решаю использовать случай для получения информации о дальнейшем пути следования на деревни Заплавье—Павлиха. То, что сообщают они мне, проиводит меня в недоумение. У меня на моей бумажке путь на Павлиху идет через Заплавье—Карпово—Мижлово—Лучки. По их собщению, дорога по этому пути занесена снегом, и там даже с обозом пробиться невозможно. Есть другой путь на Павлиху, дальше этого километров на тридцать, однако более проходимый. Мои продолжительные расспросы приводят меня к убеждению, что они говорят правду. Однако куда пошли наши трактора? Дорога часто раздваивается. В темноте идти по следу невозможно. И где наш штаб? Если меняется маршрут, почему меня не поставили в известность об этом? В душе поднимается злое чувство: бросили! Однако надо принимать решение: налево или направо ехать, и принимать решение уверенно, так, чтобы уверенность была воспринята краснофлотцами обоза, следящими за мною в семнадцать пар глаз.

Решаю ехать по изменённому маршруту. Мимоходом записываю у одного из красноармейцев, по-видимому, бывалого в этих местах, деревни до Павлихи по новому маршруту. На обороте бумажки появляется: Ореховка — 6 км, Голенёк — 3 км, Турская — 5 км, Лучки — 4 км, Святое — 6 км, — Павлиха. Вот новый путь.

И снова скрип саней, посвистыванье и окрики ездовых. Наверху — звёзды, кругом — снежная равнина с проплывающими каждый час деревнями.

В семь часов стало рассветать, крепчал мороз, проснулся и аппетит. С собой — ничего съестного. А до Павлихи далеко. Дорога становилась всё труднее и труднее. Горы, мосты, не расчищенные участки, множество разъездов со встречными автомашинами и обозами. Большую часть дороги всё же делали пешком. Не усидишь на санях: то подъём, то поддерживаешь сани на раскате, то останавливаешься для пропуска встречной автомашины. Верховым разведчикам тоже надоело всё время ехать впереди верхом, и вскоре эту обязанность стали нести поочередно все бойцы моего взвода. Один участок на дороге — километров пять-шесть — пожелал ехать верхом и я. В дальнейшем таких попыток не предпринимал, убедившись в слишком большом своём неуменье: совершенно не умею ездить рысью, как ни старался облегчаться на стременах — ничего не получалось.

Верховая разведка сильно помогала мне, осуществляя связь по растянувшемуся обозу, разведывая впереди дорогу и деревни.

Во втором часу дня въехали в долгожданную деревню Павлиха. Голодные люди, проголодавшиеся лошади. Их только поили утром. Здесь мы должны были найти кухню на автомашине, также сено и овёс для лошадей, погруженные ещё в Щучьем, по приказанию командира батареи, на трактор. Взамен погруженного на трактор сена нам на последние сани была водворена бочка с бензином. Сделано это было в связи с тем, что командир батареи перед отправкой из Щучьего решил было взять впереди тракторов двух верховых разведчиков. Перед самой отправкой передумал, а на водворение обратно в обоз наших скудных запасов сена времени не хватило. В Павлихе, мол, разменяемся!

Велико было наше разочарование, когда по приезде в Павлиху мы не обнаружили там ни тракторов с пушками, ни кухни. Да и вообще никого, кто бы сообщил нам, куда делись трактора, и когда придёт сюда кухня, которая нас не перегоняла.

А измучились мы порядком. Я не спал уже вторые сутки, путь был проделан свыше сорока километров, ели последний раз вечером прошлого дня. Без того тощие наши лошадёнки, как и люди, приустали и приуныли.

Дав приказание старшине Максимцеву, возглавлявшему ездовых, свернуть с обозом в первую же боковую улицу, где распрячь лошадей и дать им один час отдыха, я в изнеможении опустился на ступеньки крыльца первой попавшейся мне хаты. Кругом толпились, еле передвигая ноги, ребята моего взвода. К нам подошли спешившиеся и пустившие своих лошадей “покачаться” два верховых разведчика. Не имея, кажется, сил подняться, я предложил им разведать положение в первой же избе направо, показавшейся мне наиболее чистенькой и обширной. В случае удачи — всем разместиться там на полу и вздремнуть немного. Вскоре туда по одному просочились все мои ребята, за исключением Максимцева и ездовых, хлопотавших ещё около лошадей. Последним пошёл туда и я. Если не считать Щучье, где я лишь мельком заглядывал в хаты, это было первое посещение мною крестьянской избы и едва ли не первое в жизни.

Обширная изба была чисто вымыта, на стенах — полки, украшенные свежезастланной разноцветной бумагой с фестонами. Большая белая русская печь занимала четверть избы и вместе с небольшой деревянной перегородкой делила её на две комнаты. Передний угол был весь уставлен иконами, образующими целый киот. Серебряные ризы икон окаймлялись искусственными цветами и белоснежными вышитыми полотенцами. Посредине комнаты на длинном и толстом шесте качался в зыбке младенец. Трое других — бегающих — вертелись тут же под ногами.

Как я в глубине души и предполагал, мои ребята, конечно, и не думали спросить у хозяйки избы разрешения на водворение. Хоть для вежливости бы! К сожалению, это качество отсутствует в натуре русского человека, в чём можно всегда легко убедиться. И валенки наши, наполовину занесённые снегом, наделали на чистом, недавно вымытом полу не только следы, но и лужи. Молодая хозяйка, шуршавшая в соседней комнате, и старик на печи на наш приход никак, видимо, не реагировали.

Громко поздоровавшись с хозяевами, я кратко, но выразительно выставил ребят из избы чистить веником валенки (веник, кстати, лежал у крыльца), а сам, опустившись на лавку, снял с себя то немногое, что висело на мне. А висели на мне только бинокль, который я опасался оставлять в санях из-за возможности его покражи, и полевая сумка, с которой я не расставался по причине наличия в ней достаточного количества карандашей, тетрадей и чистой бумаги.

Кто-то из бойцов завязал разговор с хозяйкой: “Ну, как долго у вас тут немцы хозяйничали? Поди обобрали всех?!”

Хозяева в ответ сообщили, что в деревне немцы стояли месяцев пять, ушли в январе, насчёт “обирания” и “грабежа” пробормотали нечто не совсем искреннее и внятное, вроде “вестимо, мол!”

Тщательно прислушиваясь к их ответам, я сделал вывод (который в дальнейшем неоднократно находил подтверждение), что им, во-первых, смертельно надоело отвечать на эти вопросы, которые ежедневно и многократно задавались почти в одной и той же редакции каждыми заходящими в избу красноармейцами, во-вторых, что искренность в ответах определённо отсутствовала, больше того, скрывалась в ответах неприязнь.

Долго сидеть и подремать на лавке мне не пришлось. По улице прокатила и тут же остановилась эмка командира дивизиона. Поспешно застегнув расстёгнутые пуговицы шинели, нацепив на себя бинокль и сумку, я вышел на улицу. Командир и комиссар стояли около машины. В открытую дверку видно было, что машина изрядно забита тюками и чемоданами.

— Почему стоите? Почему не двигаешься дальше? — вот чем встретил меня сразу командир дивизиона.

Я сколько мог бодро, даже весело ответил, что, проехав более сорока километров, я решил предоставить отдых лошадям и людям, тем более, что здесь мне должны были дать маршрут дальнейшего следования и привезти сюда корм — как лошадям, так и людям.