Владимир Кузнецов - Алхимик

• Название: Алхимик
• Автор: Владимир Кузнецов
• Жанр: Космическая фантастика

Добро пожаловать в мир Gaslamp fantasy. Мир недавно переживший индустриальную революцию, мир где причудливо сплелись прогресс нового времени и стылая мрачность средневековья. Этот мир из года в год видела во снах жена Эдварда Сола. И однажды предпочла остаться в этом сне. А через год и Эд последовал за ней — не для того ли, чтобы найти и вернуть?

Полный текст романа ко дню космонавтики. Но это еще не все — следующее обновление таки будет. Не новая часть, правда, а послесловие. Может, будет интересно. Ну и еще одно — народу замороченному теперь можно ознакомится с «Олднонскими историями» — зарисовками из жизни второстепенны героев романа.

---

Твоё сердце в моих руках

Церковный хор похож на тончайший отзвук хрусталя. Детские голоса звонкие, но хрупкие, парят под куполом храма, отражаясь от выбеленных извёсткой стен. А стены, лишенные всякого украшения, кроме трещин и пятен плесени, давят, смыкаются вокруг тяжелым кольцом.

У алтаря — украшенный бронзой и позолотой гроб, в нём — прекрасная молодая девушка, едва ступившая на порог юности. Она похожа на мраморное изваяние, бледная, как полотно, без следа румянца на лице. Родные и близкие окружают гроб — траурно-торжественные, молчаливые. Серебро и драгоценные камни на чёрной ткани блестят особенно ярко.

Рив де Лиш, поэт и чужак, стоит в отдалении, отчаянно теребя перчатки. Его затуманенный взгляд блуждает по белым стенам, раз за разом возвращаясь к неподвижному, умиротворённому лицу в ореоле белоснежных кружев савана. Стоящие вокруг гроба сердито косятся на него: именитые родственники и богатые друзья семьи. Священник монотонно читает отходную, чёрное пятно на белёсом фоне.

Мужчина и женщина, стоящие у изголовья гроба о чём-то перешёптываются. Мужчина выглядит решительно, женщина пытается успокоить и остановить его. Наконец, попытки её проваливаются окончательно — высокий господин, лорд Стэг Либэлл, отец усопшей, решительно направляется к поэту, под обеспокоенные взгляды и шёпоты толпы скорбящих.

— Как ты смел прийти сюда? — шипит он, нависая над де Лишем, низкорослым и тонким, как трость. Подёрнутые туманом глаза поэта смотрят без страха. В них вовсе нет чувств — только бесконечная, затянутая дымом пустота.

— На это у меня больше прав, чем у любого из вас, — произносит он отрешённо. — И скорбь моя глубже…

— Ты убил её, — Стэг поднимает руку, словно намереваясь схватить поэта за горло, но растопыренные как когти пальцы лишь сжимаются в кулак. — Ты убил мою девочку, мою Анну! Молчи! Если ты не уйдешь, я, не побоясь греха в Божьем Доме, выставлю тебя вон, а на улице мои люди превратят тебя в отбивную.

Рив де Лиш не мигая смотрит на раскрасневшегося лорда. Лицо того перекашивается от гнева и с утробным рычанием он хватает поэта за полы сюртука, потащив к выходу. Рив висит в его руках безвольно, словно тряпичная кукла. Стэг сбрасывает его с церковных ступеней, и поэт, свалившись по ним, падает в грязь. Рядом с хозяином вырастают лакеи в траурных ливреях.

— Отделайте его как следует, — голос клокочет от сдерживаемого гнева. — Только не убейте.

Богиня-Ночь касается разгорячённого лица поэта холодными пальцами цвета индиго. Он раскрывает глаза — с трудом разорвав слепившую веки кровавую плёнку. Его тело — сплошной комок боли, сознание — разбитое зеркало.

«Половины такого блаженства узнать
Серафимы в раю не могли, —
Оттого и случилось (как ведомо всем
В королевстве приморских земель), —
Ветер ночью повеял холодный из туч
И убил мою Анну Либэлл».

Стихи де Лиша звучат из чужих уст. Голос сухой, лязгающий, словно производится не человеческим горлом, механизмом из шестерёнок и пружин. Как он узнал? Этих стихов Рив не читал никому, он едва успел записать их, вынырнув из забытья, что дарует Янтарная смола, и тут же провалившись в него вновь.

Поэт с трудом поворачивает голову. Действие дурмана уже прошло, теперь ничто не сдерживает боли, которая сковывает тело огненными цепями. Перед ним присел на корточки мужчина, в просторном плаще и с саквояжем, отделанным хромированной сталью. Его глаза скрыты чёрными телескопическими окулярами, казалось, вживлёнными прямо в плоть.

Рив приподнимается на локте, глядя на странного человека в упор. Разбитыми и непослушными губами он шепчет:

«Но, любя, мы любили сильней и полней
Тех, что старости бремя несли, —
Тех, что мудростью нас превзошли, —
И ни ангелы неба, ни демоны дна,
Разлучить никогда не могли…»

Мрачная подворотня вокруг них, казалось, усиливает тихие слова поэта, подхватывая и умножая их жутким эхо.

— Я — Амад Вилког, — скрипит жестью голос, — и я могу помочь тебе.

— Чем? — поэт со стоном садится, не обращая никакого внимания на грязь и отбросы вокруг себя. Небо почерневшего серебра висит над головой, в узкой трещине между домами бурого кирпича. — Её не вернуть, а больше в этом мире мне…

— Кто сказал «не вернуть»? — перебивает Вилког, и в слабом отблеске света, случайно попавшим в это пространство тьмы, поэт замечает, что нижняя половина лица его скрыта платком. Цилиндр, неестественно высокий и тонкий, придаёт силуэту макабрический вид.

— Я могу вернуть её тебе, — его голос звучит как череда сухих щелчков. — Не тело, нет, но душу. Но тебе и только тебе. Ваша любовь не даёт ей уйти, и это наш шанс. Ты готов?

— Что, — сбиваясь, от удивления и внезапного страха, шепчет поэт, — что ты хочешь сказать этим?

— Мои опыты, — Вилког встаёт на ноги, — показывают, что хотя вместилищем разума человека и является мозг, в его сердечной мышце заключена некая особенная субстанция, та, что церковники в скудоумном упрощении зовут «душой». Эта субстанция столь удивительна, что и после смерти тела может некоторое время сохраняться в сердце — тем дольше, чем сильнее чувства, которые привязывают умершего к этому миру. Ваша любовь была сильна. Сильнее, чем всё, что я наблюдал ранее.

— Ты, — поэт поднимается, шатаясь, словно на палубе в шторм, — говоришь, что можешь воскресить её?

— Да, — кивает Вилког.

Рив де Лиш чувствует, как ветер касается его кожи. Словно прохладные пальцы Анны, чьи касания едва ощутимы. В едва слышном шелесте поэт угадывает её шепот. Может это эфиры янтарной смолы всё ещё играют с его разумом? Но Амад Вилког здесь, его громоздкая фигура в просторном плаще выделяется среди прочих теней, словно мерцая, пульсируя темнотой.

— Я согласен.

Либэллы, богатый и знатный род, два века назад построили на берегу моря усыпальницу, место, где в последующие года находили последний приют все усопшие члены семейства. Это строение, больше иных домов Западного края, украшено античными колоннами, статуями серафимов и рельефами райских садов. Арочные ворота, закрытые бронзовой решеткой искусной ковки, ведут в просторный зал, где на пьедесталах покоятся саркофаги резного мрамора. Место Анны — у высокого витражного окна, откуда открывается вид на скалистое побережье, омываемое седыми волнами. Она не любила моря — вид его всегда вызывал в ней тревогу и смущение. Ни её отец, ни мать не знают этого — они слишком знатные, слишком занятые особы, чтобы уделять внимание девичьим страхам.

Вилког легко справляется с запертыми воротами — какие-то тонкие инструменты в его руках, словно механические змеи проникают в скважину и через мгновение замок, скрипнув, раскрывается. Свет луны, словно в саван закутанной в рваные серые облака, проходит сквозь витражи, падая на гранитные плиты пола бледным многоцветным узором.

— Помоги мне, — скрипит приглушенный платком голос. — Нужно сдвинуть крышку.

Вместе они упираются в массивную мраморную плиту, отделяющую Анну Либэлл от мира живых. Плита с тяжелым шорохом поддаётся. Ноздрей поэта касается запах увядших цветов и дорогих масел. Распрямившись, Рив замирает — его взгляд падает на лицо возлюбленной. Таким живым оно кажется, таким спокойным… Кланкер раскрывает свой саквояж. Внутри — сверкающие инструменты: скальпели, ланцеты, пилы, щипцы.

— Что это? — пораженный, шепчет поэт.

— Необходимые приспособления. Теперь ты должен делать всё точно, как я скажу. Иначе, труды наши пропадут втуне.

Вооружившись ланцетом, он аккуратно вспарывает платье на груди Анны. Ужас охватывает Рива, ужас от понимания того, что сейчас произойдёт.

— Нет, — шепчет он, — нет, так нельзя. Это…

— Это шанс воскресить твою возлюбленную.

Поэт колеблется, глядя на сверкающее в лунном свете лезвие ланцета.

— Мы будем аккуратны. Сделаем только то, что необходимо. И Анна Либэлл снова будет с тобой. Навсегда.

Повинуясь странному наитию, Рив стремительным движением срывает платок с лица Вилкога. Увиденное сковывает его леденящей волной ужаса.

— Что ты? — чувствуя, как отчаянно стучит сердце. И вместе с ним, словно в унисон, стучит ещё одно. Совсем рядом.

— Я — Амад Вилког, — без платка щёлкающий голос звучит ещё более чуждо. Нижняя половина лица сверкает сталью и бронзой. На месте рта — серебристая сетка, из щёк выходят медные трубки, прячутся за воротником, фарфоровые кольца блестят в лунном свете, обозначая место где каучуковый шланг соединяется с живой гортанью. — Когда-то я был человеком. Инженером, посвятившим жизнь механике. Иные говорят, что от любви к машинам разум мой помутился. Но один я знаю правду: ко мне пришло Понимание. Понимание, что плоть несовершенна. Слаба. Механизм надёжнее. Механизм подлежит ремонту, улучшению, переделке.