Ульрих Бехер - Охота на сурков

• Название: Охота на сурков
• Автор: Ульрих Бехер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Во многом автобиографичный, роман «Охота на сурков» посвящён жизни австрийского писателя-антифашиста в эмиграции в Швейцарии после аншлюса Австрии в 1936 г.

---

— Я носатый, Верена?

— Да, носатый. Всюду суешь свой нос.

— Правильно, — согласился я.

Ленц собрался было налить мне маланзенского, но я остановил его.

— Спасибо, я пью вельтлинское и лучше буду продолжать в том же духе.

В ответ Ленц проворчал:

— Вельтлинское отдает железякой, пропади все пропадом, я не желаю кусать железяку. — И он с такой силой стукнул бутылкой по деревянному столу, что заплясали рюмки. — Провались все пропадом, я не желаю иметь дело с железякой. — Он рывком поднялся и сложил выглядывавший из кармана пиджака платочек наподобие розетки. Тем временем Туммермут посадила мне на колени ядовито-зеленого плюшевого мишку в метр высотой, которого она выиграла в лотерею — раздражающе безвкусное изделие — и, улыбнувшись своими хорошенькими поросячьими глазками, сунула в руки сумочку из крокодиловой кожи.

Ленц сказал:

— Не спускай глаз с карабина Вальца, носатый.

День аттракциона ужасов. Около половины одиннадцатого. Место действия: иннмюльский праздник. Я держу на коленях безобразного мишку и не спускаю глаз с карабина.

…Огромные флаги с медведями — эмблемой города Берна, и со скачущим каменным козлом — эмблемой кантона Граубюнден, не могли скрыть унылости построенного еще во времена грюндерства трактира «Мельница на Инне и город Милан»; казалось, тебя вписали в картину застолья любезного женевского жанриста папаши Тёпфера. Свечение, которое испокон века излучали здесь Альпы, окрашивало пляшущие пары в розовый цвет, настолько интенсивный, что стоило прищурить глаза, и тебе чудилось: пары… обнаженные. Вокруг будочки, где разыгрывалась лотерея, вокруг тира, санкт-галленской колбасной и прилавка, на котором продавались граубюнденские ореховые торты и грушевые пироги, царило оживление, но, когда Альпы перестали излучать жар, сразу стало прохладно. С праздничной поляны вернулся ансамбль «ДВОЙНОЕ ЭХО ГОЛУБОГО ОЗЕРА», сопровождаемый толпой гуляющих; и ансамбль, и гуляющие разместились в зале трактира, который против всех ожиданий оказался чрезвычайно вместительным. Однако зал навевал угрюмость, в чем, наверно, были повинны деревянные балконы, на вид совершенно трухлявые. Балдахин из пестрых бумажных гирлянд, сложно переплетенных и укрепленных под потолком, повыше ламп — их явно не хватало для такого большого помещения, — также не создавал праздничного настроения. Над почерневшей деревянной обшивкой стен красовались монументальные фрески, закопченные дымом бесчисленных выкуренных здесь сигар, дым этот заволакивал их много десятилетий подряд. Позади эстрады, где разместилось «Эхо Голубого озера», какой-то халтурщик, набивший себе руку на альпийских ландшафтах, также намалевал фреску. На полукруглой вершине скалы, угрожающе изрезанной тенями глетчеров, возвышался неестественно огромный Марчет Колани — «Король Бернины», как мне объяснила вездесущая Верена Туммермут, которая развлекалась в обществе братьев Цбраджен; на другой скале стоял каменный козел с невероятно длинными рогами, легендарный охотник (он же контрабандист) целился в козла из своего гигантского ружья.

Похоже, мрачный интерьер ничуть не действовал на танцоров, они плясали с такой же беззаботностью, как и на праздничной поляне; и время от времени из глотки кого-нибудь из мужчин вырывался гортанный ликующий возглас, чисто животное, первобытное проявление радости бытия. Натянутые канаты из потертого пурпурного бархата отгораживали очень большую танцплощадку; от топота и шарканья ног пол площадки — весьма преклонного возраста — скрипел и издавал стоны, подобные глухому звуку органа. Парень из Санкт-Морица, сдвинув на затылок широкополую шляпу из черного фетра — в мочке левого уха у него блестела золотая серьга, — медленно расхаживал среди танцующих и, не обращая внимания на смех и шуточки, взимал за каждый танец по десять раппенов; в шотландском танце, который только что заиграли, Ленц Цбраджен — великолепный танцор — кружил и вертел Вереиу Туммермут, она не захотела быть подавальщицей в день ярмарки, переложив свои обязанности на десяток ретороманцев; некоторые из них очень походили на арабов; контраст между Туммермут, яркой блондинкой, розовой как поросенок, в сверкающем блестками зеленом платье, и этими кельнерами был разительный. (Туммермут настояла на том, чтобы я выпил с ней и с Ленцем на «ты», на брудершафт.)

Кларнетист из ансамбля «Двойное эхо Голубого озера» сидел в середине эстрады, перед ним был не пюпитр для нот — никто из музыкантов не играл по нотам, — а стойка, на которой висели различные кларнеты, в том числе посеребренный бас-кларнет. По обе стороны от него расположились два аккордеониста, зато контрабасист был на почтительном расстоянии от этой троицы, повернулся к ней спиной, словно не имел никакого отношения к ансамблю. Впрочем, и кларнетист, казалось, тоже играет сам по себе; и действительности он управлял оркестром, следил за малейшим нюансом в его игре. Кларнетист был в черной бархатной безрукавке, какие носят горцы в окрестностях Берна, но походил не на крестьянина, а на интеллигента — молодое одухотворенное лицо, черные роговые очки.

Господин Кадуф-Боннар, хозяин кафе «Д’Альбана», танцуя, проследовал мимо нас; я обратил внимание на то, что он единственный из всех отплясывал в смокинге, правда, башмаки у него были светло-коричневого цвета. Заметив меня, Кадуф-Боннар выпустил руку своей дородной партнерши и, быстро жестикулируя, описал широкий полукруг на уровне груди, что должно было обозначать окладистую бороду, после чего опустил указательный палец, что обозначало глубину. Ах, вот оно что — глубину озерных вод; вслед за этим он покачал головой, в данном случае это означало: труп утонувшего Цуана они до сих пор не нашли.

— Have a look, Mister[280], — прозвучал чей-то голос у моего уха, кто-то сел рядом со мной. Я увидел королевского жокея в отставке Фицэллана; даже вытянувшись во весь рост, он был ненамного выше, чем в сидячем положении. Кивнув, экс-жокей показал на длинную стену зала. Над галереей с ветхой балюстрадой была намалевана еще одна фреска, немного менее закопченная, нежели фреска позади оркестра, где была изображена охота на каменного козла. По словам Фицэллана, фреску над галереей писал некий мсье Паже. Чистейшей воды фотографический натурализм. «Our Tobogganing-Club is fifty years old»[281]. Да, уже в девяностых годах прошлого века любители бобслея преодолевали ледяной желоб Креста-Ран длиной в тысячу двести метров за какие-нибудь полторы минуты. Полковник Палнет из Лондона поручил кузнецу Маттису (с его сыном он, Фиц, содержит спортивный магазин «Маттис и Фицэллан» рядом с Косой башней) изготовить первые тяжелые стальные сани. Небезынтересно разглядеть более тщательно второго слева саночника на картине.

Моментальный снимок, сделанный несколько десятков лет назад.

С освещенного солнцем склона Креста-Ран мчатся пять санок, спортсмены лежат на животах, широко расставив ноги. Полозья первых саней только что вылетели из ледяного желоба, спортсмена уносит в пропасть, его голова наполовину срезана краем картины, поднятые ноги беспомощно болтаются в воздухе. Второй спортсмен проходит опасное место на дистанции, вцепившись руками в дугу над полозьями. Этот дурачок еще совсем молод, над верхней губой у него пробивается пух; на нем белые гамаши выше колен, белый свитер до горла и шапочка с ушами, прилегающая к голове, — видно, что череп у него грушевидный.

Не спуская глаз с картины «Креста-Ран в 1905 году», я быстро поднялся, словно кто-то толкнул меня в спину.

— Так мог бы выглядеть Гауденц де Колана.

Фиц ответил ворчливо, но с торжеством в голосе.

— That’s him[282].

Диделидю, диделидю.

— …Вверх, вниз, вверх, вниз, трижды мы поднимались в гору, а потом спускались с тридцатью килограммами груза. Разве это не издевательство? «Начинай сначала!» — ревел наш Кади Фатерклопп. Мы спали от силы три часа, пузыри у нас на ногах еще не успевали лопнуть, глухая ночь, а он вдруг врывается в дом, где мы стоим на постое. И рявкает: «Рота поды-майсь! Разобрать пулеметы, почистить, опять собрать!» — «В темноте, господин капитан?» — «Так точно, и во время войны может не быть света! Retabliez-vous![283]» — орал Кади. Родом он из Солотурна. Потому и орал соло. Ха-ха. Горнострелковый батальон был расквартирован в Бернине и в окрестностях, только стрелки должны были ночевать в палатке на Исла-Персе. На скале, которая, как остров, со всех сторон окружена гигантскими ледниками. На высоте трех тысяч метров над уровнем моря при температуре десять градусов ниже нуля. Приказ нашего Кади. В ту ночь с Ислы сползал холодный ночной туман, ты такого не видывал. А над нами скакали серны и козлы. Разве я козел?..

— Ну да, ты и есть козел, Ленц. Хи-хи-хи.

— Я не с тобой разговариваю, Верена, я разговариваю с твоим задушевным другом.