Ульрих Бехер - Охота на сурков

• Название: Охота на сурков
• Автор: Ульрих Бехер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Во многом автобиографичный, роман «Охота на сурков» посвящён жизни австрийского писателя-антифашиста в эмиграции в Швейцарии после аншлюса Австрии в 1936 г.

---

Я редко видел более спокойное мертвое лицо. Редко встречал также более мертвенно-бледного человека, несмотря на загар.

Спокойного. Взбешенного. Одновременно. По его словам, Ленд на совести у Верены и у меня, у меня с Вереной. Что касается Верены, то с нее достаточно, если «эту штуку бросить ей в лицо», но мне этого недостаточно. Он, Вальц, может изобличить меня, донести Ф. П. (федеральной полиции), что на меня падает серьезное подозрение в шпионаже. Он думает, однако, воздержаться, хочет сохранить меня для себя. Будет судить с помощью карабина самоубийцы, в этом я могу не сомневаться.

Существуют заклятые враги по обязанности; одни исчезают, другие появляются. C’est la guerre[289].

10

День аттракциона ужасов. Понедельник. В 23 ч. 35 м. я стоял на восточной стороне озера Санкт-Мориц ниже «Молочной фермы», как раз там, куда недели четыре назад меня привело чутье, в тот день я бегал повсюду, разыскивая Ксану. Песня мельницы на Инне оборвалась неожиданным заключительным аккордом — ужасный конец! Бальц Цбраджен опять заговорил с комиссаром Мавенем, и тот подошел ко мне в сопровождении полицейского Дефилы, который держался на некотором расстоянии. Я решил было, что на этот раз они отправят меня в подследственную тюрьму Кура с мотивировкой «подозрение в шпионаже». И еще скажут: в том положении, какое неожиданно создалось, это для меня на первое время — самое лучшее. Между тем Мавень, к моему изумлению, улыбнулся; при свете разноцветных лампочек было видно, что улыбка у него довольно кривая, но любезная.

— Да-да, тяжелая потеря. Мы понесли тяжелую утрату.

В ответ я пробормотал что-то вроде: мол, ужасно, такой цветущий молодой человек.

Да нет же, он имел в виду другого, возразил Мавень. Про того пулеметчика и речи пет, тут уж рок, судьба. Проштрафившийся солдат по крайней мере не пойдет под трибунал. (Этот Мавень — бесхитростная душа, поистине добрый дух Альп.) Имел в виду он, оказывается, хозяина Луциенбурга в Домлешге, господина Куята, с которым я был знаком. Не такая уж незначительная потеря для Граубюндена, да и для всей Швейцарии. Тут я мысленно воспроизвел запомнившиеся мне слова деда: «…Я нет-нет да и подкидываю кое-какую информацию швейцарской контрразведке». В голове у меня тут же забрезжила мысль о шпионаже — быть может, Генрик Куят в самом деле был одним из крупнейших актеров в театре теней своего времени…

Перед лицом переизбытка смертей меня потянуло на аттракционы — и вот я получил свой аттракцион, новейший аттракцион, однако и он называется СМЕРТЬ.

В какой степени я виновен в этой смерти? Измерить такое можно лишь относительной мерой. Разве здесь не сыграло роль поведение самого Ленца, учитывая что с 1933 года Европа все время подспудно усиленно милитаризировалась? Разве юношеское озорство Солдата-Друга, его проделки, его склонность к нарушению субординации при суровом начальнике, наконец, его страх перед наказанием не толкнули Цбраджена к самоуничтожению, к смерти в стиле бурлескного театра ужасов на Монмартре, в стиле Касперля? Не была ли «помолвка» Ленца с официанткой и соответственно с девицей легкого поведения, привлекавшей посетителей в трактир «Мельница на Инне и город Милан», своего рода продолжением праздничных шуток? А его поход к павильону всего лишь предпоследним этапом на дороге, неминуемо ведущей к пропасти? Или же смерть Ленца лежит на моей совести?

По Фрейду, немецкое слово «совесть», чуть переиначенное, может иметь два значения: во-первых, «наверняка», во-вторых, «знать»[290]; итак, совесть — это то, что мы наверняка знаем. То есть в чем мы уверены. Исходя из этого, не был ли я человеком, на совести которого и все другие смерти также? Начиная от смерти Максима Гропшейда? Ведь до того, как я удрал на лыжах из вновь созданного Великогерманского рейха, я приезжал в Грац. Не было ли моим долгом уговорить Максима в тот блицвизит бежать со мной? Между моей жизнью и смертью сельского адвоката, уж во всяком случае, существовала какая-то связь: в последнюю среду, которая стала для него последним днем, он поехал в Сильс-Марию исключительно для того, чтобы заказать в «Чезетта-Гришуне» ужин на двоих. Была ли его смерть поэтому на моей совести? Когда я позавчера вечером встретил хозяина типографии Цуана перед кафе «Д’Альбана» и он пожелал мне с язвительностью, вызванной отчаянием, «веселого Нового гада», я, вероятно, должен был почуять его убийственную растерянность и всеми силами стараться привести его в чувство… Конец Джаксы, Тифен-бруккера, Куята — поистине цепная реакция! Хотя уже выяснилось, что в отношении «полицейской команды Мостни-Крайнер» я сделал ложный вывод, до сих пор осталось неизвестным, не явились ли слова Гёте, которые я передал Лаймгруберу в письме Штепаншицу, толчком для ареста Джаксы. Нелепо считать, что, не будь последнего выхода Джаксы, Тифенбруккер не нашел бы возможности бежать из Дахау, и сейчас он, по всей вероятности, был бы жив… Одно ясно: преследуя братьев Белобрысых, я пошел но ложному следу, а в это время хозяин «Чезетта-Гришуны» Мен Клавадечер (он даже не показался на празднике в «Мельнице на Инне») исчез из поля моего зрения. И еще: на сей раз я обрел в лице Бальца Цбраджена вполне реального заклятого врага, который субъективно имел право… да что там имел право… который буквально попал в безвыходное положение — обстоятельства чуть ли не вынуждали его к кровной мести.

Мне надо было убираться. Немедленно. Немедленно убираться. Тут уж не до аллергии. Мало вероятно, что Цбраджен будет преследовать меня и после того, как я спущусь с гор. Я повернул не к вокзалу, а к «Молочной ферме», последний поезд через Бернину уже ушел. Я не решался взять на вокзале такси. Сегодня ночью я должен был исчезнуть из окрестностей Санкт-Морица! Йооп тоже стал моим врагом (он и без того был моим «классовым врагом»! Ха!). Хорошо бы встретить около «Акла-Сильвы» его шофера, может быть, мне удалось бы «зафрахтовать» Бонжура, чтобы добраться домой.

Вполне спокойно Ленц хотел налить мне маланзенское и тут я сказал: «Я пью вельтлинское и лучше буду продолжать в том же духе»; тогда Ленц заметил: «Вельтлинское отдает железякой. Пропади все пропадом, я не желаю кусать железяку». Внезапно мне все стало ясно: Солдат-Друг уже в начале праздника носился с мыслью всадить себе в рот пулю из карабина.

Брат его в данную минуту, видимо, был еще занят улаживанием всяческих формальностей, связанных с печальным событием. Несмотря на то, что я искрение соболезновал моему вновь испеченному заклятому врагу (известно, что сочувствие мертвым — напрасный труд), я все же проверил при слабом мерцании Млечного Пути магазин «вальтера». Но разве «вальтер» шел в какое-то сравнение с карабином? Отчасти исход зависел от стратегического положения и от присутствия духа противников. И еще от того, на чьей стороне было счастье.

Сюда уже не доходил мишурный блеск праздничных огней на открытой танцплощадке, поэтому видно было, что Млечный Путь излучает магически яркий свет, отражавшийся в озере; вечерний бриз совсем улегся, и озеро, на дне которого недвижимо лежало мертвое тело господина Цуана, озеро вместе с Млечным Путем, отражавшимся в нем, казалось идеально гладким и неподвижным, почти как каток; я озяб. Впрочем, недели четыре назад, когда я только что примчался сюда, было намного холоднее, стелился сырой туман и нигде не мерцало ни огонька; да, тогда все было иначе, не так, как сейчас, в преддверии самого длинного дня в году, который наступал через считанные минуты. Но я слегка озяб и сегодня. Вдававшийся в озеро утес — часть Менчаса, на котором тогда пряталась, да, пряталась Ксана, не был виден в тот вечер, его поглощал туман. Сегодня он поблескивал вдали, как маленький айсберг; холод пронизывал меня до костей, так, кажется, говорят. В тот вечер, обнаружив скалу и чувствуя себя, как пилот в слепом полете, я процитировал Касперля, не премудрого Полишинеля из театра марионеток на Монмартре, а маленького Касперля из кукольного театра маэстро Заламбучи в венском Пратере: «77о-верыпе, сударыня, быть излишне чувствительной, право же, неразумно». Тогда, на этом самом месте, я въехал в лабиринт.

А теперь выехал из него. Так думал я, озябший человечек, с пистолетом в руках; выехал в том самом месте, в каком когда-то въехал. Заплатив за вход сумму, выраженную пятизначным числом — ведь была инфляция, — я, как водится, изучил лабиринт и вышел, а теперь должен был исчезнуть, немедленно исчезнуть. Но когда я снова очутился здесь, там же, где началось мое блуждание по лабиринту, я вдруг почуял, что лабиринт еще не кончился, что мне еще раз придется залезть в вагончик, движущийся по «туннелю ужасов», находящемуся не далее чем в ста шагах от кукольного театра маэстро Заламбучи в венском Пратере, в той его части, где помещаются аттракционы; да, я почуял, что опять войду в НОВЫЙ ТУННЕЛЬ УЖАСОВ И ЛАБИРИНТ КОШМАРОВ, где вход и выход помещаются рядом.