Ульрих Бехер - Охота на сурков

• Название: Охота на сурков
• Автор: Ульрих Бехер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Во многом автобиографичный, роман «Охота на сурков» посвящён жизни австрийского писателя-антифашиста в эмиграции в Швейцарии после аншлюса Австрии в 1936 г.

---

— Чудесно.

— Вот и договорились.

— Нет, я говорю о кофе с граппой. Чудесно, оказывается.

— Вот как? С каких это пор ты благоволишь к водке?

— С нынешнего дня.

Рука об руку мы прогуливаемся по центру Понтрезины. Идем меж белых, украшенных сграффито энгадинских домиков с благочестивыми изречениями на ретороманском языке над дверьми этих истинно крестьянских крепостей с окнами-бойницами, глубоко утопленными в стенах и защищенными выпуклыми коваными решетками, сквозь которые пробивается горицвет. Прогуливаемся по шоссе над ущельем или по сосновой и лиственничной роще к пятиугольной замковой башне «Спаньола», уже не меньше тысячи лет охраняющей Бернинский перевал, или поднимаемся по тропе на Шафберг, на вершине которой скончался Сегантини[14]. В центре Нижней Понтрезины возвышается кондитерская Янна, здание в грюндерском стиле, уродующее общую картину городка, оно перегружено беспорядочно наляпанными эркерами, башенками, балконами, увешано великим множеством плакатов, на все стороны выкрикивающих: «Confiserie!»[15] и «Tea-Room!»[16] Всякий раз, увидев здание с другой стороны, я восклицал, словно громом пораженный:

— Глянь-ка! Еще одна, черт побери, еще одна кондитерская. Уму непостижимо, сколько чайных у нас в городишке, а?

Но это всегда была та же самая кондитерская, а Ксана дарила меня, неутомимо разыгрывающего заблуждение, глухобархатным смешком, будто где-то звонили в обтянутый бархатом колокол.

Вечером мы опять сидели в уголке служебного зала, обшитого кедром. Я заказал двойную порцию вельтлинского, стакан чаю и карты. Кельнерша Пина накрыла стол зеленым сукном. В свете лампы вельтлинское казалось почти что черным. Ксана закурила сигарету. (Она выкуривала пять сигарет в день.) Принарядившись к вечеру, она подхватила распущенные волосы черной бархатной лентой. Не притрагиваясь к чаю, она — против своего обычая — то и дело отпивала вино из моего бокала. Стасовав карты, я продемонстрировал ей два-три жалких фокуса.

— Какую карту тебе открыть?

— Валета червей.

— Валета червей, нет, это невозможно.

— Ах ты, бедняга.

Она удобно оперлась подбородком на узкую кисть. Глаза ее, уже не фиалковые, а темные, мерцающие, подобно вельтлинскому, в свете лампы, отраженном красноватым деревом стенной обшивки, подсмеивались надо мной.

— На сегодня, пожалуй, хватит моих жалких чудес.

— Уже хватит? — спросила она.

— Уже хватит.

Разыграв безразличие, я отодвинул колоду в сторону.

— Подумай, вот странно: волосы Полари что ни день, то все рыжее.

— Да?

— Да.

Словно между прочим, я тасую колоду, пока не обнаруживаю валета червей.

— Знаю ее уже больше двадцати лет. — Не глядя, прикрываю валета остальными картами. — В те времена она носила золотисто-рыжий шиньон. Не такой рыжий, как теперь — нет, не такой.

— Нет?

— Нет. А может, все-таки рискнуть? Какую карту ты назвала? Валета червей?

— Верно, я ее назвала.

— Попытаться всегда можно. Какой по счету ей быть?

— М-м… первой.

Я взял колоду рубашками вверх, переложил нижнюю карту наверх, подул на нее, протянул колоду Ксане. Ксана открыла валета червей.

— Чудеса, да и только, — чуть иронично улыбнулась она.

Не прошло и недели после того, как я отправил ответ Штепаншицу — Лаймгруберу, и в отель «Мортерач» прибыли два венца. Белобрысые парни лет по двадцать пять. В список членов Клуба аллергиков в Понтрезине, что висел в коридоре, ведущем к веранде ресторана, они внесли свои имена:

Й. Крайнер

Г. Мостни

2

В четверг второго июня радиостанция Беромюнстера (я слушал передачу в служебном зале ресторана) передала, что доктор Ганс Фрёлихер назначен послом Швейцарии в Берлине, а в 16 часов в долине Розег состоялась ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА.

Шоссе в сторону Русселаса; перисто-кучевые облака придавали небу вид стеганого одеяла; внизу, в Вельтлине, видимо, наступил первый теплый день года; и здесь, в долине, солнце пригревало сквозь бреши в облаках, выдаивало смолистый аромат из кедров, сосен и лиственниц.

— Дыши, — сказал я.

Никто не попался нам навстречу. На южном склоне, сбегая с глетчера, пенился и вздувался ручей Розег; когда же тропа подходила к самому берегу, на нас дуло пронзительным холодом. И на дороге вдоль противоположного берега почти никакого движения: одна-единственная фура, запряженная двумя мулами, они не спеша трусили к Понтрезине. Большие молочные бидоны, видимо, пустые, сталкивались друг с другом, но бурный горный ручей заглушал их дребезжание. Проехали.

Хвойный лес поредел и словно был покалечен; мы подходили к опушке. И тут кто-то все-таки шевельнулся.

Посреди небольшого галечного холмика, благодаря совершенной мимикрии, едва выделяясь на его фоне присел на задние лапки серо-оранжевый сурок. Нет, он не присел, он стоял, вытянувшись, прямой как свечка, свесив передние лапки, пет, пожалуй, короткие ручки. Сурок напоминал маленького, столь же осторожного, сколь и любопытного человечка в длинно-полой меховой шубке, который чего-то выжидал; что-то высматривал; застыл настороже. А когда мы подошли, он издал пронзительный свист. Исчез.

Ксана прошла дальше еще пять, потом десять, а потом и двадцать шагов. Туфли у нее на низких каблуках, синее спортивное платье и шарф того же цвета, свернутый тюрбанчиком на голове — костюм словно специально подобран к синеве межоблачных брешей. Она шла в сторону глетчера, чуть-чуть покачивая высокими бедрами. Горное пастбище «первое» было у нас справа, а «второе», как описала нам почтмейстерша, поднималось вверх слева от нас, пестрея первыми альпийскими розами, и я, чтоб лучше видеть, вставил один из двух своих моноклей (гордыми этими реликвиями я вовсе не подчеркивал принадлежность к императорско-королевской армии, монокли были мне необходимы с тех пор, как из-за ранения в голову у меня время от времени слабело зрение в правом глазу, заметно снижая мою дальнозоркость, левым глазом я видел, как ястреб), монокль в роговой оправе (другой был для чтения). Еще с полчаса ходьбы до отеля «Дю Гласье», прикинул я. Дом у подножия чернеющей морены; над крышей тонкой струйкой поднимается дымок. Я непроизвольно оглянулся и увидел…

А увидев, остановился, в полном смысле слова, как вкопанный. И тут же начал действовать.

Примерно в шестидесяти метрах от меня, из-за торчком стоящей гранитной глыбы на холме, на котором влачили жалкое существование три корявые сосны, высунулась чья-то пестрошерстяная рука. Узор как будто египетский, тот, что называется «тутанхамон». Рука, державшая какой-то длинный предмет, теперь медленно скользила прочь. Предмет был темный, поблескивающий в рассеянном солнечном свете, что-то вроде тонкой трубки из вороненой стали, конец которой медленно поворачивался в мою сторону.

В три прыжка я укрылся за обломком скалы, одновременно предупредив приглушенным криком Ксану. Но слишком близко у поворота шоссе шумел вздувшийся от талого снега Розег, и Ксана меня не слышала. Она уже прошла метров тридцать вверх по ручью, приближаясь к пастбищу «второму».

Она не слышала, и это напугало меня, мозг прорезала мысль о возможном газетном заголовке:

ДВОЙНОЕ. УБИЙСТВО В ДОЛИНЕ РОЗЕГ.

УБИЙЦА НЕИЗВЕСТЕН.

Подняв плоский камень, я с силой швырнул его: пролетев над головой Ксаны, он упал перед ней на дорогу. Ксана обернулась (она очень редко оборачивается), слегка, видимо, удивившись, и я изо всех сил замахал ей альпенштоком — мы одолжили его у нашей хозяйки. Пантомимой этой я предлагал Ксане также покинуть шоссе и незамедлительно уйти в укрытие.

На какое-то мгновение она растерялась. Но неожиданно быстро отреагировала, поглядев вверх, на пастбище «второе»: не означает ли моя пантомима предостережение от камнепада? Я отчаянно замотал головой, но увидел лишь, как она открыла рот и снова закрыла. А потом, видимо, решила вернуться по шоссе ко мне, и я вновь изо всех сил замахал палкой, пытаясь «убрать ее со сцены».

Наконец-то Ксана соблаговолила понять мой язык жестов. Она нырнула, балансируя на гальке, в выемку между шоссе и берегом.

Все это произошло за каких-нибудь две минуты. Я, пригнувшись, вглядывался вдаль, вниз по течению ручья, сквозь рваные края своего укрытия. Рука с трубкой из вороненой стали, по всей вероятности, охотничьего ружья (что иное это могло быть?) исчезла за косо торчащей гранитной глыбой.

Единственное оружие, имевшееся в моем распоряжении, — суковатый с железным наконечником альпеншток мадам Фауш.

Я вынул монокль из глаза и крадучись спустился к ручью, бурнопенящемуся Розегу, молочные брызги которого отливали синеватой зеленью, будто увлекая за собой клочки небес из облачных брешей и осколки горного хрусталя; рокот, рев, шипение ручья полностью заглушали шум моих крадущихся шагов.