Наташа Боровская - Дворянская дочь

• Название: Дворянская дочь
• Автор: Наташа Боровская
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-7027-0191-7

Героиня романа — русская аристократка Татьяна Силомирская, подруга и тезка великой княжны, дочери Николая II, с которой они родились в один день. Перед читателями проходят картины быта при дворе последнего русского царя, полная любовных перипетий и драматических испытаний судьба дворянской дочери, потерявшей в огне революции родных и близких и нашедшей свое место в жизни.

---

Я хотела было спрыгнуть на землю, но усатый, пошептавшись со своим приятелем, вдруг встал передо мной лицом к публике, широко раскинул руки и закричал:

— Граждане! Что же вы не хотите слушать революционера, а слушаете подругу дочери Николая Кровавого!

В толпе раздались голоса:

— Да, это она — княжна Силомирская, я видел ее фотографию, теперь узнаю ее. Ее отец арестован. — Все вокруг зашумели, люди смотрели на меня уже не дружелюбно, а враждебно. Я вспомнила сцену на Николаевском вокзале, и у меня все поплыло перед глазами.

Испуганный Алексей делал мне отчаянные знаки, чтобы я замолчала. Но я подавила в себе страх и продолжила тем же бодрым тоном:

— Раз уж у вас тут собрание свободных граждан, то, значит, и я имею право на слово. Но я охотно уступлю его гражданину с черными усами, если кто-нибудь еще хочет его слушать. — И я посмотрела вниз, отыскивая глазами, куда бы мне спрыгнуть.

Мнения толпы после моей смелой речи разделились. Часть собравшихся продолжала угрожающе шуметь, другие же говорили:

— Она — одна из нас. Она выхаживала наших солдат на фронте. Она нам никакого вреда не причинила.

Вдруг перед загородившим мне дорогу оратором возникла огромная фигура Федора, он схватил кавказца за лацканы кожаной куртки, отшвырнул в сторону и прогремел:

— Если ее кто хоть пальцем тронет, голову оторву!

Угроза моментально подействовала. В эту минуту Алексей, энергично работая локтями, пробился через толпу, расступившуюся под его яростным напором.

— Не смейте трогать эту девушку! Я, профессор Петроградского университета, не позволю обижать мою студентку! — он протянул мне руку, и я спрыгнула на землю. Затем он остановил коляску и — быстро усадил меня в нее. Федор сел с нами.

Я в изнеможении откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, с облегчением слушая стук копыт по булыжной мостовой и чувствуя легкое прикосновение майского ветерка к разгоряченным щекам. Какое счастье, что я осталась жива! — подумала я и с благодарностью улыбнулась моему спутнику. Как по-рыцарски он себя повел!

— Спасибо, Алексей, вы вовремя вмешались.

— Пустяки, Татьяна Петровна. Надеюсь, в будущем вы будете осмотрительнее. В наше время нужно стараться не выделяться из толпы.

— Это нелегко, — ответила я с улыбкой.

Он тоже улыбнулся мне в ответ и сказал:

— Я думаю, нам какое-то время лучше не ходить по центру города. Я буду теперь возить вас в экипаже.

— Это излишние расходы, Алексей. Если вы не боитесь скомпрометировать себя, то почему бы вам не прийти к нам в дом? Отец с бабушкой будут вам очень рады.

— Я не боюсь, Татьяна Петровна, — ответил он, в то время как его глаза говорили: «Я ничего не боюсь, если дело касается вас». — Но лучше мне не появляться в вашем доме, поскольку я и без того считаюсь неблагонадежным, как бывший учитель царских детей. Не привлекая внимания к нашей дружбе, я смог бы вам помочь, если ваше положение, не дай Бог, ухудшится.

— Я думаю, вы правы. — Я сделала вид, что не замечаю его смущения. Это было и забавно, и трогательно, и в то же время весьма льстило моему самолюбию.

Я преклонялась перед его научным гением. Алексей Хольвег, пионер науки о радиоактивности, был предан мне душой и телом. Как женщина и аристократка, я не испытывала угрызений совести, используя его. Но как христианка, в своей молитве перед сном я просила у Бога прощения за мое двуличие.

Я не рассказывала профессору Хольвегу о моих отношениях со Стефаном и также скрывала под ироническим тоном в письмах к Стиви мою растущую привязанность к Алексею. В одном из писем во Францию я писала:

«Продолжаю ежедневные прогулки с профессором Хольвегом и нашим верным Федором. После инцидента с кавказским оратором мы решили не ходить по центру города. Вчера у меня произошло столкновение с солдатами — „красой и гордостью революции“. Вот как это произошло. Профессор пригласил меня в балет. Папа считает, что мне полезно развлечься. Милый папа, он все еще надеется, что развлечения помогут мне воспрянуть духом, я и стараюсь ради его спокойствия не показывать, как тяжела для меня разлука с тобой. О, если бы ты знал, как мне тоскливо без тебя, мой милый!

Я надела платье из черной тафты, матушкино изумрудное колье, черные атласные туфельки, длинные белые перчатки и черную бархатную накидку, отороченную горностаем. Я представила, будто мы с тобой собираемся в парижскую Opéra.

Погруженная в свои фантазии, я прошла мимо наших охранников, застывших от изумления. Федор следовал за мной в красивом голубом сюртуке с белым шарфом. В низу парадной лестницы в вестибюле нас ждал профессор. Мой туалет, очевидно, привел его в некоторое смущение, поскольку он извинился, что не во фраке, добавив при этом, что, по его мнению, безопаснее было бы мне переодеться.

— В театре уже не та публика, и лучше не привлекать к себе внимание.

Я ответила, что перемена туалета заняла бы слишком много времени, и добавила:

— Если вы боитесь идти со мной, то я с удовольствием останусь дома.

— Мне с большим трудом удалось найти автомобиль, так как по распоряжению Петроградского Совета солдаты реквизировали почти все машины. Идемте же, Татьяна Петровна.

Профессор оказался прав: Мариинский театр был неузнаваем. Федор остался в машине, которую профессор предусмотрительно нанял на весь вечер. Билетер в старом сером сюртуке усадил нас на наши места возле оркестровой ямы. В зале было накурено, намусорено, пол затоптан. Орлы над царской ложей были сбиты. В ложах сидели, развалясь, матросы и солдаты; фуражки у них были, как обычно, сдвинуты набекрень. Они грызли семечки и курили дешевые папиросы.

Те не можешь себе представить, как я была шокирована. Я вспомнила, как в 1913 году в этом зале отмечалось трехсотлетие дома Романовых. Зал был украшен великолепными голубыми бархатными драпировками с золотыми гербами. Весь оркестр, все придворные в красных мундирах и белых лосинах, гвардейцы в парадной форме — все как один, в едином порыве встали и повернулись при появлении в ложе Их Величеств! Я вспомнила — как больно было сознавать, что я отрезана от нее, — наше горделивое шествие с Таник между рядами кавалергардов. И я подумала, как прекрасна была вся эта торжественность, пышность и блеск, хотя в то время я думала несколько иначе.

Балет был так же прекрасен, как всегда, и я сказала себе, что отныне в России красота и изящество будут существовать лишь на сцене, в то время как повседневное существование будет жалким и убогим. Мой элегантный наряд казался здесь неуместным. Меня охватило отвращение, и в конце первого акта „Лебединого озера“ я попросила профессора отвезти меня домой.

В фойе нам преградила путь дюжина солдат, вооруженных винтовками, которые они теперь всюду таскают с собой, как мальчишки, играющие в разбойников. Они стали выкрикивать оскорбления в мой адрес и в адрес Татьяны Николаевны. Профессор был возмущен и пытался протестовать, но все было бесполезно. И кто, ты думаешь, меня спас? Шестеро польских офицеров. Польские части, сформированные после революции, — одни из немногих, что сохранили дисциплину. Мои спасатели сбросили солдат вниз по лестнице и проводили меня к машине с обнаженными саблями. Я поблагодарила их от имени Веславских, и они поцеловали мне руку так, как это умеют только поляки. Мне хотелось всех их расцеловать.

По пути домой профессор Хольвег снова прочел мне лекцию о том, как важно не привлекать к себе внимания в теперешней обстановке. Впрочем, его замечания были совершенно справедливы. Наш soiree manquée[50] обошелся ему в огромную сумму. Он такой славный, преданный, но я не могу удержаться, чтобы постоянно не подтрунивать над ним. Я питаю огромное уважение к его уму и таланту, и можно сказать, что его просто Бог послал в эти унылые, тоскливые дни без тебя, мой дорогой.

Папа и бабушка удивились, что я так рано вернулась домой. Я рассказала им о том, как польские офицеры выручили меня из беды, и заметила разницу между польским и русским характером.

— Почему поляки в трудную минуту не теряют самообладания, в то время как русские совсем падают духом? — спросила я.

Я боялась, что бабушка рассердится на такие слова — ты ведь знаешь, какая она патриотка, — но она согласилась.

— Да. У русского характера есть такой недостаток, и он наблюдается среди всех классов. Это какая-то странная слабость, бесхребетность. Народ полон суеверий, а не веры, полон покорности, а не уважения к власти, и вдобавок ко всему жаден. Во время слабого правления все это дает свои плоды.

Профессор Хольвег говорит, что большевики ловко спекулируют на жадности населения. Он опасается, что они могут в этом преуспеть. Я не помню, чтобы он когда-либо ошибался, но все же слишком ужасно это представить.

Дни медленно тянутся один за другим, и среди повседневных забот я не перестаю ни на минуту думать о тебе, мой милый Стиви, мой возлюбленный повелитель».