Наташа Боровская - Дворянская дочь

• Название: Дворянская дочь
• Автор: Наташа Боровская
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-7027-0191-7

Героиня романа — русская аристократка Татьяна Силомирская, подруга и тезка великой княжны, дочери Николая II, с которой они родились в один день. Перед читателями проходят картины быта при дворе последнего русского царя, полная любовных перипетий и драматических испытаний судьба дворянской дочери, потерявшей в огне революции родных и близких и нашедшей свое место в жизни.

---

— Неужели вы оставите Россию ради меня?

— Не ради одной вас. Я считаю жизнь в полицейском государстве отвратительной.

— Я рада, но меня еще не оставляет надежда. У нас есть друзья, работающие для освобождения отца. В любой момент я могу получить от них известие.

— Спасти вас любой ценой — вот что меня сейчас заботит больше всего, — сказал Алексей.

Он раздраженно отмахнулся от моих благодарностей, и я покинула его, страстно желая побыть одной и помолиться.

Дома, в своей конюшне, я провела много часов на коленях перед моей любимой иконой Спасителя. И на следующее утро, как будто в ответ на мои мольбы, явился тот самый уличный мальчишка с шифровкой от Бориса Майского. «Мы проникнем в Кронштадтскую тюрьму, — гласила она, — надежда и терпение!»

Я приказала мальчику подождать и написала на клочке тонкой бумаги, который можно было легко проглотить: «Мой храбрый отец, мой любимый мученик, твое освобождение приближается. Держись! Т.» Я завернула его в большой кусок бумаги, на котором написала: «Передайте это отцу, во имя Господа!» Это послание я засунула под подкладку кепки мальчика с наказом вручить профессору Хольвегу на квартире лично, до того как он уйдет на лекцию.

Май и июнь прошли в лихорадочном состоянии сменяющих друг друга надежды и отчаяния.

В наш общий с моей тезкой двадцать первый день рождения няня вспомнила рождение двух Татьян. Это торжественное событие не имело теперь никакого отношения ко мне или к Таник. Дни ее отца были сочтены, и сама она тоже находилась в ужасном оцепенении, прерываемом иногда неистовыми вспышками надежды. Но могла ли быть хоть капля надежды для екатеринбургских пленников?

Алексей под моим нажимом согласился, что белые в Сибири с помощью чехов добились некоторого успеха. Раньше он объяснил мне, как чешская армия численностью в 300 тысяч человек, которая сражалась на русском фронте, отказалась сложить оружие после заключения сепаратного мира в Брест-Литовске. Вынужденная возвращаться кружным путем через Владивосток, она захватила Транссибирскую магистраль. Атакованная и остановленная большевиками, она заключила союз с армией адмирала Колчака. Чехи были одним из многих странных и разрозненных элементов, которые образовали постоянно меняющийся пестрый рисунок начинавшейся гражданской войны.

— Я боюсь, однако, — добавил Алексей, — что продвижение белых может создать даже более опасное положение для бывшего царя и его семьи. Большевики не захотят рисковать его освобождением.

— Вы имеете в виду, что они его расстреляют раньше? — Я обдумывала эту печальную перспективу, как раньше обдумывала свою судьбу и отца, находясь в состоянии полной прострации. — Если… — вспыхнула призрачная надежда, — если белые не захватят город… внезапно.

Я цеплялась за эту надежду, пока ожидала известий от генерала Майского. В конце июня пришло наконец предупреждение быть наготове. Я надела патронташ с револьвером, зашила драгоценности в шов юбки и приказала Федору и Семену вооружиться ножами. Наконец, в начале июля я получила адрес на Васильевском острове, куда мы собрались один за другим, не вызывая подозрений, ночью 10 июля 1918 года.

В полдень девятого, я в последний раз пошла на встречу с Алексеем в Соловьевском саду. У него было еще одно запечатанное письмо от отца, переданное медицинскому инспектору во время ежемесячного обхода, для того чтобы тот переслал его своему бывшему профессору. В конверте был листок бумаги, видимо, написанный без спешки и на этот раз по-русски:

«Доченька!

Я благодарю тебя за нежные слова утешения. Мои мучения не возобновлялись с тех пор, как я был переведен из „норы“, благодаря милосердному заступничеству доброго доктора, который позаботится, чтобы это мое последнее письмо дошло до тебя. Меня оставили в покое и даже оказали ряд маленьких любезностей, которые доставили мне особенное удовольствие. Моя камера чистая и тихая. Я уже не вспоминаю о прежних обидах и тяжелых испытаниях. Прошу тебя, не преувеличивай этих испытаний, дорогая. Я страдал куда больше, когда умерла твоя мать. Благодаря последним страданиям, я, наконец, искупил свою вину за ее безвременную смерть, которая преследовала меня всегда и вселяла в меня печаль даже в добрые старые времена.

В эти последние дни моей жизни я чувствую глубокую умиротворенность. Вера, которая была простой формальностью, теперь открылась мне во всей ее силе и красоте, как когда-то давно — тебе, когда ты еще была ребенком. Ты, наверное, помнишь бабушкины предсмертные слова: „Петя, когда придет твое время, а это может быть скоро, не бойся. Все ужасы, все мучения кончатся. Бог милостив“. Ужасы и мучения для меня теперь действительно кончились. Единственное, о чем я сожалею, это о том, что моя несчастная страна в жестоких руках таких людей, как Бедлов, и о том, что мои друзья теперь в их власти, и среди них мой государь. Мое единственное желание — знать, что ты на пути к своему любимому, который скоро заставит тебя забыть это страшное время, время, когда ты храбро боролась за мое спасение. Я в глубине души чувствую, что все это пройдет, и я очень скоро перестану тревожиться о твоей безопасности. А пока только это лишает меня покоя. Я прошу тебя, чтобы и ты не тревожилась обо мне. Ты ни о чем не должна сожалеть, даже если дело обернется не так, как уверяла меня ты в своих письмах. Будь уверена — я умру с честью, не опозорив нашего древнего русского имени.

Я целую тебя, моя милая дочурка, и с нежностью прижимаю тебя к сердцу. Из всех почестей, доставшихся мне, из всех верных дружб, выпавших на мою долю, из всех любовных слов, которые мне расточали и на которые я так мало отвечал, из всего, что люди так страстно желают, а я имел так много, не тратя никаких усилий, — из всего этого величайшей наградой в моей жизни была дочерняя любовь. Она со мной и сейчас, когда все прочее исчезло, и я унесу ее с собой. Свет твоих изумительных глаз падает на эти строки, и я счастлив этим. Великий Боже сохранит тебя, моя Татьяна. Прощай.

Твой папа».

Я долго сидела, неподвижно глядя на письмо, и заливаясь слезами. Не показывая его Алексею — в этот момент я не могла объяснить ему папино упоминание о моем возлюбленном, я сложила письмо и сунула его за пазуху рядом с револьвером.

— Папа спокоен, — сказала я, — он ждет смерти. Они собираются казнить его?

— Да. И вас вместе с ним, Татьяна Петровна, если вы не уедете сейчас же. На этот случай у меня есть фальшивые документы. — Он полез во внутренний карман пальто.

— Алексей, вы не должны были этого делать! Они, должно быть, стоили целое состояние.

— Это теперь не имеет значения.

— Но мой побег уже организован, и он связан с планом спасения отца. Я пришла попрощаться.

Бедный Алексей стал запинаться:

— Я… очень, очень счастлив за вас, — Боже, каким несчастным он выглядел! — Я могу только молиться, чтобы все прошло хорошо… и чтобы я смог увидеть вас снова при более счастливых обстоятельствах…

— Я уверена, что мы встретимся снова. Разве не связаны наши жизни так странно и непостижимо? Однако как, где, когда — кто может сказать это? Вы уедете немедленно?

— Мне не угрожает опасность. Я дождусь освобождения Польши от немецкой оккупации. Война не может продолжаться долго. Вы сможете найти меня через Варшавский университет, если я не найду вас первым.

— Я желаю вам безопасного пути, счастья, славы, всего, что вы заслуживаете, дорогой Алексей. И спасибо вам за все, что вы для меня сделали, за все, что вы для меня значили.

Теперь, в минуту расставания, я так много поняла! Я смотрела в эти живые глаза, а они так сверкали за школьными очками, что я наклонилась и расцеловала его в обе щеки по русскому обычаю. От волнения у него задрожал подбородок.

— Татьяна Петровна… — Он резко вскочил на ноги, когда я поднялась.

Но я повернулась и быстро пошла из парка.

Федор присоединился ко мне в воротах парка, и мы отправились к Николаевскому мосту. Едва мы дошли до него, как к нам подскочил уличный мальчишка. Его широкий нос был задран кверху, а круглое лицо было живым и забавным. Когда я подозвала его, он протянул руку и сказал:

— Подайте копеечку, барышня, а я вам историю расскажу. Только пойдемте другой дорогой.

Я положила несколько монет в его ладонь и повернула обратно, к Васильевскому острову.

— Ну что за история?

— Несколько матросов пришли к особняку Силомирских, — ответил он, — прямо в конюшни, где они нашли Семена и маленькую старушку. — Где ваша хозяйка, бывшая княжна Силомирская? — спросили они. — А что вы собираетесь с ней делать? — спросила старушка. Один из матросов рассмеялся. — Завтра на рассвете она и ее отец будут расстреляны. Теперь говорите, где она, или мы вас поджарим на медленном огне, — и он схватил старушку. — Ее здесь нет, и где она я не знаю, да и какое мне дело до этого. Уберите от меня свои грязные лапы! — Он отпустил ее, и матросы пошли к большому дому, круша и ломая все вокруг. Наконец они уехали, но забрали с собой Семена. А старушка сказала мне: «Беги встреть княжну на Николаевском мосту со стороны острова и скажи ей, чтоб не приходила домой. За нами следят».