Петер Энглунд - Первая мировая война в 211 эпизодах

• Название: Первая мировая война в 211 эпизодах
• Автор: Петер Энглунд
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-083400-6

Петер Энглунд известен всякому человеку, поскольку именно он — постоянный секретарь Шведской академии наук, председатель жюри Нобелевской премии по литературе — ежегодно объявляет имена лауреатов нобелевских премий. Ученый с мировым именем, историк, он положил в основу своей книги о Первой мировой войне дневники и воспоминания ее участников. Девятнадцать совершенно разных людей — искатель приключений, пылкий латиноамериканец, от услуг которого отказываются все армии, кроме османской; датский пацифист, мобилизованный в немецкую армию; многодетная американка, проводившая лето в имении в Польше; русская медсестра; австралийка, приехавшая на своем грузовике в Сербию, чтобы служить в армии шофером, — каждый из них пишет о той войне, которая выпала на его личную долю. Автор так “склеил” эти дневниковые записи, что добился стереоскопического эффекта — мы видим войну месяц за месяцем одновременно на всех фронтах. Все страшное, что происходило в мире в XX веке, берет свое начало в Первой мировой войне, но о ней самой мало вспоминают, слишком мало знают. Книга историка Энглунда восполняет этот пробел. “Восторг и боль сражения” переведена почти на тридцать языков и только в США выдержала шесть изданий.

---

Воскресенье, 7 ноября 1915 года

Рихард Штумпф слушает в Киле два акта из “Лоэнгрина”

Стоит прекрасный солнечный ноябрьский день. “Гельголанд” заходит в Кильский канал, и сразу же среди членов экипажа начинают циркулировать слухи. Тяжелые бои идут вокруг Риги; может, их пошлют в Балтийское море, чтобы оказать поддержку? А может, англичане уже на пути сюда, в проливе Большой Бельт? Или же нейтральная Дания будет втянута в войну? Может, речь идет о… еще одних торпедных учениях? Штумпф надеется на последнее, “тогда я не буду снова разочарован”.

Настроение на борту подавленное. Штумпф вместе с другими устали от безделья, от плохой еды, от суровой дисциплины, от офицерской дедовщины. На корабле есть особый штрафной отряд, и каждый день можно наблюдать, как два-три десятка матросов бегают кругами по кораблю с винтовками и в полной выкладке. Малейшая оплошность приводит к наказанию: грязный тазик, забытый носок, отлучка в туалет в неположенное время, неуместный комментарий. Штумпф пишет в дневнике:

Боевой дух команды настолько упал, что мы были бы счастливы получить в брюхо торпеду. Чего мы и желали нашим ненавистным офицерам. Если бы кто-то позволил себе высказать подобные вещи полтора года назад, его бы поколотили. Но джинн выпущен из бутылки, и только наше хорошее воспитание не позволяет творить нам то, что происходит на русском Балтийском флоте[134]. Мы-то понимаем, что нам есть что терять, кроме своих цепей.

Когда они проходят через канал, Штумпф провожает взглядом леса и холмы, расцвеченные всеми оттенками желтого, красного, коричневого. Скоро выпадет снег.

К вечеру они прибывают в Киль. Он отмечает про себя, что со светомаскировкой дела обстоят уже не так строго, как раньше. Что бы это значило? Или это еще один признак того, что наблюдаются некоторые послабления — по сравнению с первым годом войны, отмеченным серьезностью и решительностью? Экипаж отпущен на берег. (Действительно, их ждут не сражения, а несколько дней торпедных учений.) Рихард Штумпф торопится в городской театр и успевает послушать два последних акта вагнеровского “Лоэнгрина”. Потом он напишет в дневнике:

Как жаль, что я не могу сходить куда-нибудь еще. Подобные театральные постановки позволяют почувствовать себя человеческим существом, а не презренным рабочим скотом.

74.

Пятница, 12 ноября 1915 года

Олива Кинг и свет в Гевгелии

Ей очень не хочется покидать Францию. В письме к мачехе от середины октября сквозят нотки уныния:

Иногда я сомневаюсь, что смогу когда-нибудь вернуться домой, боюсь, что эта проклятая война никогда не кончится. Она никак не прекратится, напротив, все ширится и ширится, в нее втягивается все больше стран, дела идут все хуже и хуже. Что же до нас, то мы не ведаем, куда нас отправят.

Женщины из Госпиталя шотландских женщин прослышали, что их посылают на корабле на Балканы, где в нейтральной Греции, в Салониках, высадился в начале октября англо-французский корпус под командованием Мориса Сарреля, и прибыл он туда весьма спешно, но почти без всякого оружия, хотя и намеревался оказать помощь сербам, открыв новый фронт[135]. Кинг сперва не хотела ехать. Ее громоздкая санитарная машина слишком тяжела и неповоротлива для плохих местных дорог.

Три недели плыли Кинг и другие женщины госпиталя на корабле в Грецию. Одно санитарное судно, направлявшееся в тот же пункт назначения, было потоплено немецкой подлодкой. В Салониках царил совершеннейший хаос — военный, политический, практический. Один приказ отменял предыдущий в этом “море черной грязи”, которое представляли собой городские улицы. В ноябре женщин отправили на поезде в Гевгелию, на границе между Грецией и Сербией, чтобы они организовали там полевой госпиталь. На этот раз они взяли с собой палатки, правда без колышек; и когда палатки в спешке поставили на каменистую почву, они держались очень плохо. Денно и нощно делался обход, заново вбивались колышки, натягивались ослабевшие веревки. В основном она занималась только этим. Другим делом была стирка и дезинфекция одежды пациентов. Она уже больше не боялась вшей. И ей уже было не так холодно мыться в реке.

В столовой у них электричество, его подачу обеспечивает тот же агрегат, который использовался и для рентгена, но свет выключался в половине восьмого вечера. Из-за угрозы пожара запрещалось разжигать открытое пламя в палатках, так что не оставалось ничего другого, как ложиться спать. Темнело рано. Уже к пяти часам наступала непроглядная тьма. Вместе с тем светало задолго до шести утра. Каждый день она наслаждалась восходом солнца. Окружавшие их горы напоминали бархат винного цвета, а вершины загорались на рассвете розовым огнем.

Олива Кинг поймала себя на ощущении того, что она счастлива. В этот день она написала отцу: “Место очень приятное, горы сияют светом, а воздух свеж и целителен. Каждый день мы работаем как волы и, проголодавшись, едим как волки”.

75.

Воскресенье, 14 ноября 1915 года

Пал Келемен посещает офицерский бордель в Ужице

Поход увенчался победой. Сербия оккупирована. Сараево отмщено. И теперь победители намерены получить причитающиеся им лавры. В этот вечер Келемен вместе с несколькими своими сослуживцами посещают бордель для офицеров. Он находится в Ужице, небольшом городке у реки Джетиня. Келемен записывает в дневнике:

Темный зальчик, ковры, картины на стенах. Сутулый штатский бренчит на пианино. Четыре столика в четырех углах. Четыре девочки. Двое заигрывают с лейтенантом-артиллеристом.

За другим столом сидят несколько армейских офицеров и пьют черный кофе. Под лампой, рядом с гусарами-ополченцами, сидит прапорщик и читает старую газету.

Такая картина открывается перед нами, когда мы входим в бордель. Мы садимся за свободный столик и заказываем красного вина; но, попробовав его на вкус, решаем заказать кофе. Мой кадет, Могай, безуспешно пытается завести в углу патефон. Должно быть, сломалась пружина.

Одна из девочек покидает комнату, затем возвращается снова. Перепрыгнув через стул, она плюхается на колени к корнету. Другая, брюнетка в красном платье, лежит, растянувшись на скамье, и смотрит на меня.

Время идет. Пианист с порочным лицом все играет. Я узнаю мелодию: когда-то я уже слышал ее, дома, у девушки, когда я зашел попрощаться. С тех пор прошла целая вечность.

Я встаю и ухожу. Если они думают, что мне стало плохо от вина, то они ошибаются.

76.

Суббота, 27 ноября 1915 года

Крестен Андресен идет на день рождения в Ленсе

Холодный ветер, дождь. Голые ветки деревьев. Все вокруг серое, невыразимо серое: погода, их собственная военная форма, разбавленный кофе. Зато у них свободный день. Они могут вернуться из увольнительной только вечером, так что Андресен решил навестить своих друзей-земляков из 2-й роты. Давно уже он не говорил по-датски. Он чувствовал себя одиноко.

Наступает день, за ним приходит ночь, — да, жизнь в окопах имеет свое разнообразие. Он и сам успел это заметить. А он все копает и копает, в основном по ночам, и все у подножия пресловутой горы Лоретто, которую наконец одолели французы во время майского наступления. На фронте наступило затишье. В дневное время и немцы, и французы передвигаются совершенно открыто, в пределах видимости друг друга. И никто друг в друга не стреляет. (Говорят, что наиболее отважные даже посещают вражеские окопы.)

Это пример негласного соглашения, которое местами бытовало на войне: живи и дай жить другим; вы нам не мешаете, и мы вам не мешаем[136]. Но такое случалось только днем. Ночи всегда тревожнее, опаснее, непредсказуемее. Темнота порождает неопределенность, а неопределенность порождает страх. Это, как пишет Андресен в своем дневнике, все равно что рассказ о “человеке, который менял обличье: днем — человек, ночью — дикий зверь”. Убивают, как правило, ночью.

Они стоят в Ленсе, небольшом шахтерском городке. Ему здесь нравится, ведь в городе всегда найдется что посмотреть и поделать, не то что в деревне. Андресен идет по Рю-де-ла-Батай, и вот что случается.

Снаряды.

Снаряды со свистом проносятся мимо. Один из них попадает в дом, прямо перед Андресеном, и тот видит, как большая часть крыши взлетает на воздух метров на десять. Он видит, как из соседнего дома выбегают люди. Видит, как большой осколок снаряда падает в водосточную канаву. Как брызжет во все стороны вода. Сперва его словно парализовало, потом он сказал себе: “Ты должен бежать”. И он побежал, сквозь горячий от ударной волны воздух, сквозь грохот новых взрывов, раздающийся со всех сторон. Он спасся.

Андресен осмелился выглянуть из своего укрытия, когда уже начало смеркаться. Вокруг тишина. По улицам идут прохожие. Люди убирают осколки разбившихся оконных стекол. В одном месте он видит солдата, стоящего на часах возле кучи соломы. Там прямым попаданием снаряда убило двух солдат и лошадь, разорвав их буквально на куски. Чтобы скрыть кошмарное зрелище, на останки набросали соломы. Андресен замечает, что ближайшая стена дома залита кровью. Он вздрагивает, торопится дальше и натыкается на что-то похожее на маску, валяющееся на тротуаре.