Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

• Название: Всё тот же сон
• Автор: Вячеслав Кабанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний.

«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.

Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.

Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…

Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.

Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».

---

Очень гремел тогда Херасков (1733–1807). Он автор гимна «Коль славен наш Господь в Сионе». Написал «Россияду». По его мнению Пётр дал России тело, Екатерина — душу… Работая над «Русланом и Людмилой», Пушкин использовал опыт Хераскова в разработке стиха. Тем не менее он скучен сейчас до ужаса.

Были: Дмитриев, Озеров, Гнедич, Воейков, Шаховской. Лучший из них Гнедич. Пушкин написал, правда: «Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера, Боком одним с образцом схож и его перевод», но вымарал написанное. А великое произведение Древней Греции, без которого немыслимо сознавать себя сколько-нибудь причастным к истокам европейской цивилизации, в результате творческого подвига Гнедича получило в России широкое распространение.

Пленившись этим искромётным сочинением Федота Федотовича, я написал маленькое предисловие к нему:

От издателя

Предлагаемая читателю «Мини-история» не есть «краткий курс» истории русской литературы, не есть и её конспект. Это сердцевина самой истории, но только представленная не в привычном облачении, не в свитках хроник и назиданий. Это — скупо, бегло и ёмко изложенные впечатления от российского литературного процесса в долгой его протяжённости, полученные не из монографий, не «методологически-коллективно», а лично, из непосредственного общения с текстами произведений и постижения судьбы каждого писателя.

Мы привыкли к тому, что истории пишутся объективно, взвешенно и… тенденциозно. Тенденция в них тяжела и объективна, как тяжела и объективна сама государственная власть, задающая нужную тенденцию. Здесь же, в «Мини-истории», тенденции вовсе нет, а если и есть, то она так игрива, изменчива и прихотлива, что теряет эту тяжёлую словесную оболочку и обретает хорошее имя: вкус.

Предлагаемая «Мини-история» так легка, что у кого-то может возникнуть впечатление, что она юмористична. Это не так. Просто она легка и изящна, как изящна и легка всякая свободная мысль, выраженная свободным словом. А юмор в свободное слово вплетается органично.

Вяч. Кабанов

«Предисловие» моё Федот Федотович одобрил и благословил, но книжка так и не вышла, как, впрочем, очень многое в этом некогда славном, но постепенно мхом зарастающем издательстве.

Впрочем, не вышла «Мини-история», наверное, ещё из-за того, что я ослабил несколько напор и сосредоточился на продавливании небольшого сборника прозы, стихов и критических эссе Сучкова. Со скрежетом зубовным со стороны дирекции и планово-экономических структур делалась в издательстве эта книга. Даже бумаги приличной для неё пожалели и не дали картона на переплёт….

Небольшой хороший сборник из громадного запаса, накопленного за целую жизнь, сделать непросто. Ф.Ф. сам отбирать не захотел, доверился другому, и вышло всё как-то нерадостно. Но книжка как-никак возникла, что в данном случае было важнее всего.

В интервью для одного тогдашнего «книжного» журнала на вопрос, что наиболее значительного вышло в издательстве в последнее время, я назвал «Бутылку в море» Федота Сучкова. И добавил:

Трудно далась эта первая изданная книга семидесятипятилетнего писателя, пишущего с 1939 года, тринадцать лет протрубившего в сталинских лагерях. На премьере этой книги в ЦДРИ автор вступительной статьи Феликс Светов говорил об уникальности писательской судьбы Федота Сучкова, который сумел много десятилетий быть профессиональным писателем без единой изданной книги! А Юрий Фёдорович Карякин говорил о том, как Федот редкостно умеет любить женщин, и ещё сказал, что для него вырисовываются три особо значимые в нашей эпохе личности: Чичибабин, Шаламов, Сучков.

Когда мне на стол лёг экземпляр готовой книги, я стал её листать, а вскоре вышел в свой «предбанничек», где сидела Вика, мой секретарь, и прочитал ей вслух короткий рассказ «Всё правильно…» (Здесь я его ещё чуть-чуть укоротил.)

Я сидел за грязным столом и слушал разговор двух собутыльников, склонившихся над разграбленной закуской.

— Что по-твоему вредней, — спросил один другого, — поллитровку высосать или, например, переспать с бабой?

— Поллитровка вредней, — ответил другой.

— Правильно. Но мы же не встречаемся с женщиной без поллитры. Так что же вредней — поллитровка или женщина?

— Женщина.

— Правильно. Всё правильно. Неправильного ничего нету. Вот если ты размахнёшься и проедешься мне по харе, — правильно ты поступишь или неправильно?

— Неправильно. За что, за какую провинность я стану лупить тебя?

— А просто так. Удовольствия ради.

— Бьют не удовольствия ради…

— Бьют и ради удовольствия. Что ты скажешь, если я сам проедусь по твоей физиономии?

— Ты поступишь по-свински.

— Не по-свински, а благородно. По-человечески. Ты же смотришь на меня сверху вниз, как начпрод Спиридонов. Знаешь Спиридонова?

— Кто ж его не знает…

…………………………………………………………………………………………………..

Некоторое время приятели молчали. Потом сблизили стаканы и с отвращением выпили.

— Самая правильная водка, — произнёс первый, — водка русского производства… Так на чём мы с тобой остановились?

— А разве я помню.

— Помнишь, подлец! Мы говорили, что женчина вреднее водки.

— Правильно.

— А может, и неправильно. Всё зависит от того… Ты соображаешь что-нибудь? Всё зависит от того, с какой ты колокольни глядишь на это.

— Не вредны, по-моему, — сказал второй, — ни женчины, ни водка.

— То есть?

— Разве заходили бы мы в пивные и спали с бабами, если бы это вредило…

— И заходили бы, и спали бы, даже если б это вредило. Потому что спать с ними и пить водку приятно.

— Может, — сдался второй.

— Вот видишь… Сначала ты утаивал чекушку от приятеля. А теперь мечешься, как Спиридонов. Ты знаком с ним?

— Я знаю всех, — осмелел второй. — Все — люди…

— Спиридонов — не люди, не человек. За симпатию к нему и за то, что чекушку не сразу выставил, получишь по рубильнику!

Первый собутыльник встал, хотел размахнуться, но встретился с моими глазами.

— Стоп, Кузя! — сказал он. — Перегруппировка… Отвалтузим того вон пучеглазого…

Он двинулся в мою сторону и с ходу схватил меня за отворот пальто, которое я не снял — здесь не было раздевалки.

Зазвенело стекло стакана, и гулкий удар ребром ладони пришёлся по моему уху.

Память, на которую я не могу пожаловаться сохранила и то, как без шума, с лёгким шипением, словно гнилая марля, расползлась от воротника до рукавной проймы шерстяная ткань моего демисезонного пальтишка, и то, как, не очень-то напрягаясь, я съездил пьянчужку.

Казанок среднего пальца правой руки, сжатой в кулак, угодил в височную кость, пьяница отлетел в сторону. И через две недели за убийство человека я получил десять лет срока.

— Приговор справедлив, правилен. Могли бы закатать полторы катушки, — сказал мне один заключённый, спавший со мной на одной вагонке и просидевший к тому времени четырнадцать лет по другой, не моей статье.

— Конечно, — согласился я. — Суд правильный. Всё правильно. Неправильного ничего нету. Ведь так говорил человек, о котором я толковал вам весь вечер.

— Убиенный был близок к истине. Все правы.

— Разумеется, — сказал я. — Прав неплатный осведомитель, написавший на вас донос. Правы и вы, утверждающий, что вас оклеветали. Спокойной ночи, Сидор Поликарпович!

— Счастливых сновидений, товарищ! Помните, — проговорил он из-под одеяла, — всё достигается опытом. Вы читали Локка?

— Читал я и Локка, и Мока, выступавшего недавно в ООН, — ответил я ему и так же, как он, влез с головой под одеяло. Так было теплей и глуше.

Рассказ окончился, Вика внимательно на меня посмотрела и медленно сказала:

— А я ведь думала, что вы его лишь так, по доброте издаёте… Дайте почитать!

Я слышал потом, как спрашивали Сучкова, правда ли, что он убил человека? Он отвечал не сразу. Молчал, так и этак рассматривал вопрошающего, недоумевая, как можно смешивать автора и его персонаж, даже если рассказ от первого лица. Но впечатление подлинности происходящего было всё-таки очень сильным!

И как ещё тут не припомнить хотя бы два-три эпизода «Из рассказцев ночного сторожа Владимира Ильича Шмоткина», уникального персонажа, сотворённого и оживлённого Федотом Сучковым!