Владимир Набоков - Бледное пламя. 1-й вариант

• Название: Бледное пламя. 1-й вариант
• Автор: Владимир Набоков
• Жанр: Поэзия

Роман, задуманный Набоковым еще до переезда в США (отрывки «Ultima Thule» и «Solus Rex» были написаны на русском языке в 1939 г.), строится как 999-строчная поэма с изобилующим литературными аллюзиями комментарием. Данная структура была подсказана Набокову работой над четырехтомным комментарием к переводу «Евгения Онегина» (возможный прототип — «Дунсиада» Александра Поупа).

Согласно книге, комментируемая поэма принадлежит известному американскому поэту, а комментарий самовольно добавлен его коллегой по университету. Коллега, явно сумасшедший, видит в поэме намёки на собственнную судьбу — беглого короля Земблы. В этой несуществующей стране произошла революция, и король бежал в Америку.

Перевод с английского С. Ильина

---

Песнь четвертая

Теперь силки расставлю{111} красоте,
Из коих не уйти. Теперь явлю протест,
Досель неслыханный. Теперь возьмусь за то,
С чем сладить и не пробовал никто.
И к слову, я понять не в состояньи
840        Как родились два способа писанья{112}
В машине этой чудной: способ А,
Когда трудится только голова, —
Слова бесчинствуют, поэт их судит строго
И в третий раз намыливает ногу;
И способ Б: бумага, кабинет
И чинно водит перышком поэт.

Тут мысль рукою правит, тут конкретен
Абстрактный бой, перо парит и в клети
Летит к луне зачеркнутой, в узду
850        Впрягая отлученную звезду.
Так мысль строку и тянет и манит
На свет через чернильный лабиринт.

Но способ А — агония! Зажат
Стальною каской лоб. Слова построив в ряд
И нацепив мундир, муштрой их мучит Муза,
И как ни напрягайся, сей обузы
Избыть нельзя, а бедный автомат
Все чистит зубы (пятый раз подряд)
Иль на угол спешит, — купить журнал,
860        Который он давно уж прочитал.
Так в чем же дело? В том, что без пера
На три руки положена игра:
Чтоб рифму брать, чтобы держать в уме
Все строки прежние и чтобы в кутерьме
Строку готовую держать перед глазами?
Иль вглубь идет процесс, коль нету рядом с нами
Опоры промахов, пииты пьедестала —
Стола? Ведь сколько раз, бывало,
Устав черкать, я выходил из дома,
870        И скоро слово нужное, влекомо
Ко мне немой командой, засвистав,
Стремглав слетало прямо на рукав.

Мне утро — лучший час{113} и лето — лучший срок.
Однажды сам себя я подстерег
В просонках — так, что половина тела
Еще спала, душа еще летела.
Ее поймал я на лугу, топаз рассвета
Сверкал на листьях клевера, раздетый
Стоял средь луга Шейд в одном полуботинке,
880        Тут понял я, что спит и эта половинка,
И обе прыснули, я сел в своей постели,
Скорлупку утра день проклюнул еле-еле,
И на сырой траве, блистая ей под стать,
Стоял ботинок! Тайную печать
Оттиснул Шейд, таинственный дикарь,
Мираж, морока, эльфов летний царь.

Коль мой биограф будет слишком сух
Или несведущ{114}, чтобы ляпнуть вслух:
«Шейд брился в ванне», — заявляю впрок:
890        «На петлях и винтах шла ванны поперек
Стальная полоса, чтоб прямо пред собой
Он мог поставить зеркало, — ногой
Горячий кран крутя (он пользовался правой),
Сидел он, как король{115}, весь, как Марат, кровавый.»
Чем больше вешу я, тем ненадежней кожа.
Такие есть места! — хоть рот, положим:
Пространство от улыбки до гримасы
Истерзано порезами. Участок
Возьмем иной — удавку для богатых,
900        Подбрюдок{116}, — весь в лохмотьях и заплатах.
Адамов плод колюч. Я расскажу теперь
О горестях, которых вам досель
Никто не сказывал. Пять-шесть-семь-восемь. Чую,
И десяти скребков не хватит, и вслепую
Проткнув перстами сливки и клубнику,
Опять наткнусь на куст щетины дикой.

Меня смущает однорукий хват,
Что по щеке съезжает без преград
В один рекламный мах от уха до ключицы
910        И гладит кожу любящей десницей.
А я из класса пуганых двуруких,
И как эфеб, лелеющий подругу
В балетном па, так левая рука
За правой тянется, надежна и легка.

Теперь скажу… Гораздо лучше мыла
То ощущенье ледяного пыла,
Которым жив поэт, — как точных слов стеченье,
Внезапный образ, холод вдохновенья
Скользнут по коже трепетом тройным, —
920        Так дыбом волоски{117}. Ты помнишь тот мультфильм,
Где ус держал, не дав ему упасть,
«Наш Крем{118}», а косарь резал всласть?

Теперь скажу о зле, как отродясь
Никто не говорил. Мне ненавистны: джаз
Весь в белом идиот, что черного казнит
Быка в багровых брызгах, абстракционист
Бракованный, ряжоный примитив,
Бассейны, в магазинах музыка в разлив,
Фрейд{119}, Маркс, их бред и мрак, идейный пень с кастетом,
930        Убогие умы и дутые поэты.

Пока, скрипя, страной моей щеки
Тащится лезвие, ревут грузовики{120}
И огибают челюсть, и машины
Ползут по склону вверх, и лайнер чинно
Заходит в порт, и в солнечных очках
Турист бредет Бейрутом — там, в полях
Старинной Земблы{121}, между ртом и носом
Идут стерней рабы и сено косят.

«Жизнь человека{122} — комментарий к темной
940        Поэме без конца.» Использовать. Запомни.

Брожу по комнатам. Тут рифму отыщу,
Там натяну штаны. С собой тащу
Рожок для обуви. Он станет ложкой. Съем
Яйцо. Ты отвезешь затем
Меня в библиотеку. А в седьмом
Часу обедаем. И вечно за плечом
Маячит Муза, оборотень странный, —
В машине, в кресле, в нише ресторанной.

И всякий миг{123}, и всякий миг{124} ты снова
950        Со мной, любовь моя, под слогом, выше слова,
Живящий ритм творя. Как в прежние века
Шум женских платьев плыл издалека,
Так мысль твою привык я узнавать
Заранее. Ты — юность. И опять
В твоих устах прозрачны и легки
Тебе мной посвященные стихи.

«Залив в тумане» — первый сборник мой
(Свободный стих), за ним — «Ночной прибой{125}»
И «Кубок Гебы», влажный карнавал
960        На нем закончился, — потом я издавал
Одни «Стихи». (Но эта штука манит
В названье лунный свет. Ну, Вилли! «Бледный пламень»{126}.)

Проходит день под мягкий говорок
Гармонии. Мозг высох. Летунок
Коричневый, глагол, что я приметил,
Но применить не смог, подсохли на цементе.
И может тем и люб мне Эхо робкий сын,
Consonne d'appui, что чувствую за ним
Продуманную в тонкостях, роскошно
970        Рифмованную жизнь.
                                       Я чувствую, мне можно
Постигнуть бытие или хотя бы часть
Мельчайшую, мою, лишь только через связь
С моим искусством, в сладости сближений,
И коль под стать строка моей Вселенной,
То верю, есть размер, которым обуян
И мир светил, — подозреваю: ямб.
Я верую разумно: смерти нам
Бояться нечего, я верю, — где-то там
Она нас ждет, как верую, что снова
980        Я встану завтра в шесть, двадцать второго
Июля месяца, в год пятьдесят девятый,
И верю, день получится приятный.
Будильник сам поставлю и зевну,
И Шейдовы «Стихи» на полку их верну.

Но спать ложиться рано. Светит солнце
У Саттона в последних два оконца.
Ему теперь — за восемьдесят? Старше
Меня он вдвое был в год свадьбы нашей.
А где же ты? В саду? Я вижу тень твою
990        С гикори рядом. Где-то звонко бьют
Подковы{127}. Трень да брень. (Как бы хмельной повеса
В фонарный столб стучит.) И темная ванесса{128}
С каймой багровой в низком солнце тает,
Садится на песок, с чернильно-синим краем
И белым крепом крылья приоткрыв,
И сквозь прилив теней и световой отлив,
Ее не удостаивая взглядом,
Бредет садовник{129} (тут он где-то рядом
Работает) и тачку волочет.
 {130}

Указатель

Числа отвечают строкам поэмы и примечаниям к ним.

Прописные буквы Г, К, Ш (смотри их) обозначают трех главных действующих лиц настоящего труда.

А., барон, Освин Аффенпин, последний барон Афф, ничтожный предатель, 286.

Акт, Ирис, прославленная актриса, ум. 1888; страстная и властная женщина, фаворитка Тургиса Третьего (см.), 130.По официальной версии наложила не себя руки, по неофициальной — была задушена в ее гардеробной собратом по сцене, ревнивым молодым готтландцем, который ныне, в свои девяносто, является самым старым и никчемным членом фракции «Теней» (см.).

Альфин, король, прозванный Отсутствующим, 1873–1918, царил с 1900 г.; отец К; добрый, мягкий, рассеянный государь, интересовавшийся преимущественно автомобилями, летальными аппаратами, моторными лодками и недолгое время морскими раковинами; погиб в авиакатастрофе, 71.