Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

• Название: Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
• Автор: Август Цесарец
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-208-01177-0

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.

---

— Вы непочтительны, милый юноша, — ударила она перчатками Юришича по руке. — При других обстоятельствах я бы сказала вам: если у вас есть дело к господину доктору, то решайте его с ним без меня. В данном случае я полагаю, что вы заблуждаетесь.

— Конечно! — с облегчением подтверждает Пайзл. — Все эти гадости распространяет здесь обо мне одна банда.

— С которой вы ведете переговоры и целыми днями ссоритесь. И недавно в коридоре Рашула наверняка кричал на вас, а не на Розенкранца! Так же он кричал на вас и утром. Разве Рашула перестал уже брать на себя ответственность за распространение слухов о вас, ведь сегодня утром он так славно этим занимался?

Пайзл испугался. Юришич представляется ему Мефистотелем, явившимся для того, чтобы сильнее разжечь распри между ним и Еленой.

— От типов, подобных Рашуле, мне ничего не надо! Это навет! Собственно, чего вы хотите? И что это за манера? Это же непристойно, вы, как дикарь, накинулись на человека в присутствии дамы, да и даму не пощадили! Да, вы и на нее обрушились. Стыдитесь! Ни слова больше! Хватит!

Он повернулся к Елене, а та, с недоумением рассматривая их обоих, тихо смеялась про себя. Ей было ясно, что Пайзл и этот юноша запутались в глубоких противоречиях, поводом для которых послужил ее брат и эта банда во главе с Рашулой. И вероятно, Юришич прав. Но тогда и она, по крайней мере, когда речь идет о ее брате, она тоже виновата: не сама ли она отдала его на милость и немилость Пайзлу, который, возможно, превысил свои полномочия! Вот почему определенная вина лежит на ней самой. Но неужели ей надо каяться! Это ее абсолютно не касается! И для Юришича было бы лучше не впутываться в эти дела. Глядя на него, она мысленно рисует пластическую картину, как этот юноша, этот стройный, мускулистый, неуемный человек, не морализует, а лежит у ее ног, а она стряхивает ему на голову пепел с сигареты; милая забава, которая ей представляется символом ее женского самодержавия! И эта картина заставляет ее смеяться в душе, и все ей кажется смешным, ей смешно даже то, что сейчас внизу, у тюремных ворот, ее, наверное, ждет доцент. Однако пора идти, надо собираться в дорогу.

— И я думаю, что хватит. — Она встала. — Все это бессмысленно, господа. Будь здоров, Пайзл, и не беспокойся обо мне! Господин Юришич меня не мог обидеть. Если и намеревались, то это вам не удалось, — обратилась она к нему. — Но спасибо вам за заботу о моем брате. Если вы полагаете, что это его может обрадовать, передайте ему привет от меня, хотя я, к сожалению, в это не верю. В противном случае, знайте, я со спокойной душой позвала бы его сюда.

— Со спокойной душой? — многозначительно переспросил Юришич. Эта женщина, словно глухая, холодная бездна, воплощение всех пороков и абсолютно беспорочное существо, потому что она не размышляет о своих поступках. — Но он вам шлет привет! — шепчет он дрожащим голосом, почувствовав дикое желание уничтожить эту женщину. А как же иначе, если не физически? Он повернулся, весь подчиненный этой мысли, но из глубины двора сюда донесся вопль Петковича, который пронзил его насквозь, заставил окаменеть: «Это не я!»

— Слышите? — Пайзл прервал зловещее молчание, которое было вызвано последними словами Елены, и торжествующе оживился. — Ну конечно, это уже не он! С ним ничего больше не может случиться. Что вам от нас надо? — накинулся он на Юришича.

— Ничего, от вас больше ничего! — вслушиваясь в одинокий крик, выдохнул как при одышке Юришич. — Похоже, что он у вас у обоих на совести! — он поймал взгляд Елены, который ему показался безумным, как взгляд человека, смеющегося над чьей-то погибелью, но не осознающего, что и сам погибает!

— Это смешно! — встрепенувшись, неожиданно крикнула она. И, уходя, уже с порога, Юришич заметил, как вместо того, чтобы броситься за ним, что она, судя по всему, и собиралась сделать, Елена, задыхаясь, опустилась на скамью и замахала руками.

— Воды, воды! — слышится крик Пайзла. Что случилось? Неужели этой каменной женщине стало плохо? Не оглядываясь больше, Юришич поспешил из коридора. Как бальзам подействовали на него первые минуты пребывания в комнате для свиданий, но мало-помалу и теперь, когда он бежал во двор, открылась рана нынешнего дня, гнойная, незаживающая, для нее нет лекарств и бальзама.

Придя в канцелярию начальника тюрьмы с прошением, адресованным императору, Петкович застал там только его помощника из числа заключенных. Это был осужденный за кражу тихий, образованный молодой человек из высокопоставленной чиновничьей семьи. Увидев Петковича и зная, что с ним, он объяснил: начальник спит, но скоро придет. Предложил ему стул, и Петкович сел.

Канцелярия невелика, заставлена мебелью. На стене тикают часы с гирями на цепи. Над столом начальника тюрьмы висит большой, засиженный мухами портрет Франца Иосифа. На шкафу у самых дверей белеют гипсовые бюсты когда-то повешенных разбойников. Именно на них засмотрелся Петкович. Появится ли его бюст здесь, рядом с остальными?

Нет, не появится, убеждает он себя. Вот это прошение, что он держит в руках, непременно спасет его. Император, отец родной, убедится наконец, прочитав прошение, что Регина никакая не блудница, а самая настоящая принцесса (но разве принцессы не могут быть блудницами?), и что его женитьба на ней не мезальянс; император прекратит их преследовать и помилует. А главное, он помилует ее. Поэтому он готов претерпеть все — и виселицу, и желтую могилу. Но разумеется, это может случиться только в том случае, если император не получит это прошение слишком поздно.

Слишком поздно! Нетерпение Петковича растет, он начинает поглядывать на дверь, еще немного, и его взгляд останавливается на большом портрете над столом начальника тюрьмы. Он пристально всмотрелся в него и улыбнулся. Это живой человек, он как бы понуждает встать и поклониться ему. Более того, этому человеку на картине — он живой, гляди-ка, как смотрит на него! — можно вручить свое прошение. Ну да, вот ведь что самое удивительное: он пишет прошение императору, а император уже здесь! Но как он мог прибыть сюда без всяких торжественных церемоний? Или, может быть, он здесь тоже инкогнито? Разумеется, нет, ведь он в полном своем императорском парадном одеянии, надо поэтому передать ему прошение прямо в руки. Но рук вообще нет — только бюст. И странно, почему император заключен в рамку! Неужели и его он видит в каком-то окне? Как Регину. Хо-хо-хо! Может, и Регина стоит за ним?

Петкович собирался уже подняться и сунуть прошение за пазуху императору, но тут в комнату вошел начатьник тюрьмы. Уж не император ли это?

— Ваше Величество! — с этими словами Петкович передал ему прошение. — Заказное, лично! Письмо необходимо послать срочно, спецкурьеру он готов предоставить собственный автомобиль.

— Разумеется, срочно! — начальник растерянно вертит в руках сложенный лист бумаги. — Да, да, непременно, непременно!

— Сверхсрочно, ха-ха-ха! Конечно, если нас не опередит Его Величество и сам не придет сюда! — улыбнулся Петкович и отвесил глубочайший поклон портрету. Какое-то мгновение он стоит в нерешительности, потом поворачивается, кланяется бюстам и, радостный, словно после аудиенции у императора, идет во двор. Потирает руки и смеется. — Я лояльный анархист габсбургской школы. Все в рамках, в рамках!

Обеими руками он чертит в воздухе четырехугольник, огромный, как рама для портрета, который он только что видел, и, все снова и снова повторяя свои слова и смеясь, расхаживает перед воротами. Никто не обращает на него внимания, а вскоре он направляется прямо к писарям и садится среди них рядом с Мутавцем.

— Почему все — четырехугольник? — рассуждает он с усмешкой. — И император, и желтый дворец, и гроб, и могила, ха-ха-ха!

— Чтобы веселее было, Марко! И лотерейные билеты четырехугольные! — замечает Мачек, с известной долей злорадства посмотрев на Рашулу. — С веселым сердцем и кудель прясти!

— А из кудели веревку, ха-ха-ха! Ты это имел в виду? — подозрительно взглянул на него Петкович. — Однажды я выиграл четырнадцать тысяч, но взял и сжег лотерейный билет. Да, столько я выиграл.

— Вот это был выигрыш! — усмехнулся Рашула Мачеку. Вернувшись от Пайзла, он вбил себе в голову непременно выступить против него в газете. Для этой цели ему пригодился бы Мачек, но тот упирается под тем предлогом, что в редакции у него нет такой власти, чтобы без согласия главного редактора дать ход подобной статье. В крайнем случае, пообещал он, попробует тиснуть в газете статью (которую сегодня напишет Рашула) без ведома редактора. Рашула, естественно, пришел в хорошее настроение. Вот и Петкович сел рядом с Мутавцем. Что это опять значит?

Петкович, невинный, как дитя, не подозревал, кого он уколол своей шуткой, потирает руки и размышляет о том, как еще сегодня произойдет его примирение с императором; внезапно он оживляется: