Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)

• Название: Сквозь столетие (книга 1)
• Автор: Антон Хижняк
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00868-3

В центре романа старейшего украинского писателя Антона Хижняка — история крестьянской семьи Гамаев. В судьбах героев отражается сложность борьбы украинского народа за революционные преобразования, за утверждение Советской власти.

Действие романа развертывается в селах Полтавщины, в Петербурге, Москве…

---

— Вот вы какой! — удивленно воскликнул Каллистрат Иванович.

— Такой себе, обыкновенный человек… Но! Что останавливаетесь? — взмахнул кнутом Никита Пархомович.

Немного помолчав, Каллистрат Иванович шепотом произнес:

— Значит, смелых людей много, и они давно против царя. Дай им бог здоровья!.. А еще спрошу. Вот ваш сын вам рассказывал про большевиков… Может, и он… тоже… э… э… большевик?

— Чего не знаю, того не знаю, Каллистрат Иванович. А если бы и стал большевиком, я бы не возражал. Большевики правильные люди… Я так понимаю, потому что они за простой народ.

Прощаясь, Каллистрат Иванович уже больше ни о чем не спрашивал, а крепко обнял Никиту Пархомовича и долго жал ему руку.

Распрягая лошадей, Никита Пархомович думал о сыне. Уже собирался отвести соседу лошадь, но его задержала Мария Анисимовна.

— Куда ты?

— Отведу куму коня.

— Возвращайся скорее, староста пришел.

Как только Никита Пархомович вернулся в свой двор, к нему подошел староста, моложавый лысый старик со старательно расчесанной бородой.

— Отвез фершала? — спросил.

— Отвез.

— Я видел Хрисанфа. Будто бы ничего, поправится.

Никита Пархомович гневно посмотрел на него:

— «Поправится»! А зачем так искалечили человека?

— Да мы вроде ничего и не повредили. Хрисанф усмехнулся мне.

— Пускай враги наши на своих похоронах так смеются.

— Что ты так? — насторожился староста.

— Думаешь, легко мне смотреть на избитого родного сына.

— Могу посочувствовать. Но он же… поправится.

— Поправится… Но кто-то должен ответить за это. Разве можно так издеваться над людьми?

— Кто же издевался?

— Ты-то не был возле молотилки.

— Не был, но говорят, что обозлили драгунов и осетин или черкес, я не разбираюсь, кто они, черкнул саблей. А еще один' прикладом ударил Хрисанфа по голове. Так это же не умышленно.

— «Не умышленно»! — произнес Никита Пархомович, скручивая цигарку.

— Так мне передали. Думали, что забастовка, вот и пригнали солдат. А оно…

— Что «оно»?

— Говорят, что тихо было. Твой Хрисанф что-то говорил про царя-государя.

— Он ничего плохого не говорил.

— Я не слышал.

— Это тот подлец, панский холуй Кудлаенко, набрехал и солдат вызвал.

— Нет их уже, нет.

— Как нет?

— Господин Александр Осипович отправил в Белогор. Хорунжий сказал, что их в Полтаву вызывают.

— «Вызывают»… Так, так.

— Александр Осипович просили передать вам, чтобы Хрисанфа лечили. Если нужно, дадут хваитон, чтобы привезли врача из Белогора.

— Не нужен нам их хваитон. Чтоб они подавилися им. Я привозил нашего фельдшера, Каллистрата Ивановича.

— Жена твоя сказала мне об этом.

— Значит, выехали солдаты. А кто же будет отвечать за то, что Хрисанфа саблей ударили?

— Слушай, Никита. Господин Александр Осипович просил. Путь будет так на так. Хрисанф людей от работы оторвал, после полудня молотилка стояла. Это же убыток для помещика. Господин Александр Осипович заявил, что у него нет претензий к твоему сыну. А ты уж молчи о том, что ранили Хрисанфа. Вот так и помиритесь. Никто никому ничего не должен, — заглядывал староста Никите в глаза, льстиво улыбаясь.

— Ну и хитрый же ты черт. На человека набрасываются с саблей, и пускай он молчит. А если бы зарубили моего сына?

— Но не зарубили же, не сопротивляйся, Никита. Так будет лучше. Согласен? Что сказать господину помещику?

— А почему он сам не пришел? Не с руки, что ли?

— Где ты видел, чтобы пан к мужику кланяться ходил? — хихикнул староста, подергивая бородку. — Ну так что?

— Уходи, Оникий, от греха. Скажи — согласен. А рассчитаемся когда-нибудь в другое время.

— Ну и ну! — покачал лысой головой староста и вытер пот со лба. — О согласии я скажу. А о расчете, хе-хе-хе. О расчете… Нет! Не скажу! Молчи, молчи, Никита. Я знаю, что у тебя на уме. Послушай меня, кхе-кхе. То, что ты сказал, — грех.

— Какой грех?

— Э… Э… Ты сказал, что рассчитаемся… Я не скажу об этом пану. Не надо, не надо, Никита. Чтобы и тебе и мне избежать беды, не скажу пану… Подальше от греха, Никита.

…Тот день у молотилки навсегда останется в памяти Никиты Пархомовича и Марии Анисимовны. Таких ужасных минут им не приходилось переживать, пока росли их дети. Всякое бывало — голодные дети просили хлеба; тяжело болели; с трудом спасли их, когда загорелась их хата, а дети были дома одни. Но неожиданное ранение Хрисанфа ошеломило, растревожило. Хотя он и не маленький, но ведь родное дитя. Семь дней не спали родители, дневали и ночевали возле сына. Он бредил, что-то выкрикивал, пытался вскочить с постели. Никита Пархомович хоть на какое-то время отлучался, наведываясь в свой дом, а Мария Анисимовна никуда не выходила из хаты Хрисанфа. Ее подменяла невестка: когда одна что-то делала по хозяйству или варила еду, то другая сидела у постели больного. В те дни материнская голова покрылась сединой. Когда родные сказали ей об этом, Мария Анисимовна объясняла седину старостью. «Мне уже пятьдесят седьмой год, — горько улыбалась она, — а седина украшает человека».

Хрисанф больше месяца пролежал на твердой скамье у стены, укрытый рядном. Да еще и после того, как встал на ноги, у него долго болела голова. Выйдет в огород, сядет возле копанки[3], из которой брали воду для полива капусты, и думает: «Погоди! Придет время, сведем счеты с тобой, лакейским ублюдком, все припомним!» Хрисанф проводит рукой по грубой полотняной сорочке. Там, за пазухой, он хранил дорогой подарок Пархома. Соседский парень Тимоша Колесник из самой Юзовки привез его. Гостил он у отца, коногона на юзовской шахте, куда и сам собирался уехать, чтобы стать шахтером.

Войдя в комнату, Тимоша огляделся вокруг.

— Никого нет? — спросил шепотом и, услышав ответ Хрисанфа, вытащил из-за пазухи чистый платочек. Развернул его осторожно и подал Хрисанфу тоненькую книжечку. — Вот тебе. Только смотри, чтобы никто не увидел, потому что это, сказал Пархомко, политика. За это в тюрьму сажают и отправляют в Сибирь. Понял, Хрисанф? Бери и прячь. Да спрячь за пазуху, кто-то идет. Ты говорил уже со своим отцом?

Вошла Лидия, поздоровалась с гостем.

— О, Тимоша! Где же ты казаковал?

— Ездил в Юзовку к батьке. Привет вам всем от Пархома. И на заводе у него был. Что там делается! Грохочет, шипит, прыгает раскаленное железо. Сначала я испугался.

— За Пархомкины штаны держался?

— Угадал, Хрисанф. Как увидел, что на меня летит красная сатана, а от нее искры разлетаются во все стороны, сразу за Пархомку и ухватился. Ей-богу, испугался. А он смеется. Ну, побегу. С этим и до свидания. Так ты же, Хрисанф, напиши письмо Пархомке. Так, мол, и так, Тимоша привез привет, все рассказал. — И убежал из хаты.

— Как ураган! Вот такой он всегда. Все куда-то спешит, — прикрыла за ним дверь Лидия.

— Хороший хлопец. Что ты от него хочешь? Ему только пятнадцать лет, а он уже сам может и поехать, и домой вернуться.

— Пятнадцать! А он такой здоровенный, хоть сегодня жени.

— Растут дети. Через неделю он едет на постоянное жительство к отцу, будет работать в шахте.

— Хрисанф! И это все, что он привез от Пархомки! Привет?

— А ты что ждала?

— Да зарабатывает же Пархом деньги. Помнишь, как напевал, когда приезжал в гости: «Пойдем на работу, будем деньги получать каждую субботу». Хотя бы своим что-нибудь подбросил.

— А он и подбросил. Отцу передал десять рублей. Тимоша отнес эти деньги маме, потому что отца не было дома.

— Коли так, то молодец Пархомко. А мы и за привет спасибо скажем.

— Лидочка! А ты что-то ждала от Пархома?

— Ничего я не ждала. Но все-таки мы родственники. И обещал, когда приезжал в гости.

— А ты уж и обиделась. Привез Тимоша подарки. И тебе, и сестре Марийке, и маме платки купил. Вон там, за столом, на скамье под богами лежит твой подарок.

Лидия подбежала к скамье и схватила синий платок с красными цветами. Тотчас надела его на голову и — к зеркалу, вмазанному в стену. Завязала под подбородком и отбросила концы платка на спину. Довольная, она вертелась перед зеркалом, а Хрисанф стоял сбоку, радуясь за жену, и думал, что вот так и должны поступать родственники. Не так дорог подарок, как внимание.

— И отцу, и мне передал. Только, — приложил пальцы к губам, — поклянись — никому ни слова.

— Зачем эта клятва? Что еще выдумал?

— Не выдумал. Но если начнешь болтать…

Она не дала ему договорить:

— «Болтать»! Вот как ты со мной разговариваешь. Прочь! — закричала, когда к ней приблизился Хрисанф. — Не подходи!

Стояла у стола, маленькая, опрятная, в чистой кофте и аккуратной юбке. Оттого что рассердилась на мужа, дрожали крыльца ровненького носика, и она была похожа на оскорбленную девушку. А из серых глазенок закапали слезы.