Петер Розай - Очерки поэзии будущего

• Название: Очерки поэзии будущего
• Автор: Петер Розай
• Издательство: Деком
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-89533-034-7

Австрийский писатель ПЕТЕР РОЗАЙ (р. 1946) — автор более тридцати произведений в прозе, нескольких поэтических сборников, пьес и радиопьес. Лауреат престижных литературных премий. Произведения Розая переведены на все основные европейские языки.

На русском ранее публиковались романы "Отсюда туда" (1982), "Мужчина & женщина", ряд рассказов.

---

А кошка точит когти об кору. Когда подбегает собака, она запрыгивает на развилку ствола. Голова у кошки круглая, меньше, чем у нас, и покрыта мягкой шерстью.

И завтра дерево тоже останется на своем месте!

К чему ведет стремление к гармонии? К холодному безразличию. А противоположное стремление? От него рождается горечь и строгость.

Когда снаружи ветер, мимо окна летят коричневые семена. В воздухе полно этих маленьких парашютистов. Воздушное пространство кажется огромным, если представить себе, что семена — это планеты, у каждой из которых своя орбита: они кружатся, падают, поднимаются снова наверх, уносятся прочь, колеблются, почти оставаясь на одном месте, разлетаются в разные стороны, срываются в штопор, медленно опускаются, покорно ложатся в землю.

Не есть ли это истинное стремление: ни к чему не стремиться?

Бывает такое одиночество, от которого может спасти только одно: еще большее одиночество. И это одиночество — настоящее.

Дружелюбие таится в уголках губ, о нем говорят оттопыренные уши, светлые кончики пальцев: девушка-продавщица протягивает руку, и ты кладешь в нее деньги.

Или на улице: Кто-нибудь идет перед тобой, и ветер треплет штанины его брюк.

Смотрю в окно: Сегодня хороший день. Солнечный свет, рассеиваемый нежной дымкой тумана, струится сразу со всех сторон и освещает местность. Все вещи, деревья, дома, окружены светлой каймой, и у тех, что ближе всего, ясно видны геометрические формы. Кажется, они заключают в себе что-то, что их заполняет изнутри. Эта начинка светится, и, может быть, так кажется оттого, что ты сам ничем не заполнен и представляешь собой чистое созерцание.

Смотрю в окно: Темная гряда облаков отражает солнечный свет, и все вещи, деревья, дома стоят какие-то двухмерные, плоские и бездушные перед этой светящейся стеной. Но краски! Кажется, что перед глазами горит и полыхает. На деревьях пылает зелень, на домах кирпичи пламенеют как языки огня. И хотя гроза еще не началась, она уже растерла себе все краски и дует в горы, чтобы, когда ударит молния, они вспыхнули, стали кричащими: Тогда все сначала замрет, белый мертвый свет подчеркнет все контуры, и все словно вытянется вверх, навстречу грозе! Все потемнеет до черноты! — Как будто бы весь мир состоит из одних виселиц, на них висят злодеи, издают душераздирающие вопли.

Вечерами лучше всего смотреть на проходящие облака. Они как будто бы сделаны из светлого известняка, на котором темнеют синие пятна, и каким же маленьким кажется себе под ними человек.

На ночной стороне облаков цвет фиолетовый, сторона, освещенная солнцем, как лебединая грудь. И земля под ними как будто так ничтожна, с какими-то жалкими островерхими крышами, жалкими перепутавшимися ветвями и малой толикой золота на далекой линии горизонта.

Мир кажется тогда горой, сложенной из молчания. И молчание это — действительно прочный материал, вроде как огромная куча плотного снега, покрывающего все вещи. Каждая вещь словно пробуравила в снежной горе свое отверстие, маленький тоннель, образованный теплом, исходящим от вещей. Сверху в тоннель падают капли. И так они лежат, родные нам вещи. А эта капель, бег времени, есть язык тишины, ее звучание.

Быть может, мне стоило бы набросать план местности, взять широкое полотно и обозначить на нем улицы и дороги?

План местности довольно прост: Это равнина, не ограниченная ничем, кроме тонкой линии горизонта, где земля сходится с небом. Там вдали видны облака, или еще маленькие клубы тумана на голубом фоне, или черное, плотное подножие грозы, у которого пролегают белые линии или полосы, словно громадные водопады, и возникает впечатление, что слышишь рокот и гром, хотя грозовая колонна движется и разрастается совершенно беззвучно.

Эта земля никому не ставит на пути препятствий. Дороги тянутся прямо, как будто узкие каналы серого цвета прорезают равнину. Они влюблены в даль, эти дороги, и точка их исчезновения далеко на краю земли вызывает смущение в душе того, кто смотрит: как будто бы его кто-то нежно и чуть печально поцеловал.

Оттого, что проходящие по полям дороги многократно перекрещиваются, образуется узор из квадратов. И как по-разному они выглядят! Ближние кажутся прочно вклеенными в землю, углы у них совершенно прямые, линии — четкие. А те, что вдали, словно у них есть крылья, слегка приподнялись над землей, у них темно-синие, размытые края и сферическая форма: дома и деревья там будто плывут на кораблях, дрейфуют на вздыбленных льдинах, а еще дальше, совсем вдалеке, все связи между предметами уже теряются, сила тяжести перестает действовать, и участки ландшафта, обрывки луга и коричневые, мохнатые куски леса, разобщенные и поистине свободные, легко парят в пространстве, смыкаются, снова разъединяются — как клочки бумаги, на которой кто-то записал сны мира и своей жизни.

Посмотри в окно! — Вблизи, на переднем плане все явлено во плоти, пронизано смехом, озорством, мукой или болезнью — вот изогнулась ветка дерева, вот человек поднимает руку, клубится дым, мусорный ящик бесстыдно раскрывает свою пасть. Но отдаленные деревья, это сосны уже возвышаются как гордые мачты парусников: как будто бы пришла пора отплывать: прощай!

Я хотел бы установить несколько елок, парочку вязов, разбросать по равнине кусты, да еще три-четыре сарайчика-развалюхи.

Потом настает очередь одиночества, притащим сюда большущие, отливающие синевой ледяные глыбы одиночества.

Они плавятся, растворяются в тишине, пронзенной птичьими голосами: Так одиночество, древний поток, растекается по миру.

Всюду, где в ледниковый период континент покрывали огромные глетчеры, сохранились долины древних рек. Это протянувшиеся на многие километры мелкие низменности или впадины, по которым в свое время стекала талая вода.

Встречаются люди, с которых мир стекает как вода. У них души — непромокаемые, водонепроницаемые как глина, водоотталкивающие как нержавеющая сталь.

Имеется выражение: Этот человек чувствует себя как рыба в воде, или еще: Этот прошел огонь, воду и медные трубы, или: Он плавает как рыба. Большие щуки! — Спрашивается: такие люди относятся к классу хищников или нет?

Во всяком случае у них нет сердца, того, что называют сердцем — или в лучшем случае оно у них из камня, как у героя «ХОЛОДНОГО СЕРДЦА» — нехорошие люди: пошли они к черту!

Душою называют способность сердца заставить в нужный момент умолкнуть рассудок.

Терпимость и душевность исключают друг друга.

Бывают дни, когда здешняя местность выглядит как после всемирного потопа. Не потому, что все покрыто илом и тиной. Но вокруг вещей образуется какой-то налет незначительности, затвердевшая, высохшая корка. Вещи под этим жестким панцирем как будто остекленели, стали как мертвые, препарированные насекомые. И коллекция этих насекомых уже очень старая, посеревшая от старости, изъедена молью и жучком. У жука-оленя недостает усиков, не горит павлиний глаз, нет больше адмиральской перевязи! Нет души.

Ветви платана напоминают своей белизной отколотые куски меловой скалы. Вязы подметают небеса метлами своих ветвей. Даже кошка, обычно такая интеллигентная, сидит сегодня как бессмысленный комок плоти под водосточной трубой: Может, это просто чучело? Мумия, от которой идет застойный гнилой запах, запах тления!

В саду напротив только что срезали куст, у самой земли. Подрезанные ветви уставились вверх своими карими круглыми глазами — или же это обрубки рук и ног, уже тронутые тлением?

Людские беды разрастаются здесь так пышно и неуемно, как будто ничем не обусловленные, что только насмешка еще способна уменьшить боль: Вот мужчина, низко склонившийся над мусорным баком; Вот женщина ждет на автобусной остановке, измятое невыразительное лицо лоснится от привычной пошлости: вялое тело, плюшевые брюки, ярко накрашенные ногти. А вот еще мужчина: одет безупречно, галстук как на рекламе, вывернутые наружу ступни, одутловатое лицо, волосы, напоминающие парик, и слезящиеся глаза — и вот он идет вперед, по прямой, будто только что сотворен; только что выпущен из бездушной, бессильной руки Господа Бога.

И все же по вечерам, когда черные, неузнаваемые от бесцветности птицы садятся на верхние ветви деревьев и смотрят в глаза заходящего солнца, когда все вокруг овеяно доверчивой, даже какой-то верующей тишиной, когда светятся дороги, ведущие на Запад, вода в продолговатых водоемах покрывается рябью, и ночь тихонько пощелкивает в глубине кустарника, — тогда хочется думать, что все устроено как нельзя лучше.