Иван Алиханов - «Дней минувших анекдоты...»

• Название: «Дней минувших анекдоты...»
• Автор: Иван Алиханов
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-7784-0290-2

В книге описывается история жизни многих представителей рода Алихановых, судьба которых стала достоянием отечественной истории или трагически оборвалась. Это пианист и меценат Константин Михайлович Алиханов, стоявший у истоков творческого пути Ф. И. Шаляпина, адмиралы Андрей и Михаил Беренсы — двоюродные братья автора, и многие другие.

Подробно прослеживается поразительная история жизни Александра Яковлевича Эгнаташвили — отчима автора, и, судя по всему, — сводного брата Сталина, который из тифлисского нэпмана-ресторатора стал заместителем генерала Власика по хозяйственной части Главного управления охраны Кремля и обеспечивал проведение Ялтинской конференции.

Книга, написанная живым и ярким языком, иллюстрированная множеством уникальных фотографий и документов, представит несомненный интерес для широкого круга читателей.

---

— Что вы говорите! — как обычно слегка заикаясь, сказал Межиров. — Одно его стихотворение стоит всей моей поэзии! — и тут стал читать, уже не заикаясь, стихи Пастернака.

Стихи произвели на меня очень большое впечатление. А Межиров читал стихотворение за стихотворением, пока мы через поле шли к могиле бывшего хозяина дачи.

На обратном пути мы встретили Евтушенко, шедшего с футбольной тренировки. Я тогда зачитывался его смелыми, обличительными стихами и мечтал пожать руку почитаемого поэта. Моя мечта осуществилась самым будничным образом. На пороге одного из дачных домиков мне довелось пожать руку и другому прекрасному писателю Фазилю Искандеру. Я много раз перечитывал полные своеобразного юмора описания его абхазского детства.

В Москву поехали на машине Межирова. К нам подсел Яков Козловский, блестящий переводчик Расула Гамзатова. Я сказал ему о том, что люблю стихи Расула:

— Какой это прекрасный образ, — летит журавлиный клин, и в нем поэт замечает просвет и мысленно видит себя среди улетающих птиц!

— Да, — саркастически усмехаясь, ответил Козловский, — в подстрочнике журавль действительно был…

Ответ маститого переводчика заставил меня задуматься. Вся суть его сарказма дошла до меня, когда я сам стал, помогая Сереже, переводить с подстрочника стихи грузинских поэтов.

Вот типичный пример лирического «подарка» поэта-переводчика поэту-автору. Точно — слово в слово — я перевел по подстрочнику стихотворение Мориса Поцхишвили, посвященное им художнику Мартиросу Сарьяну:

Уже и март и ростепель,
И птицы стали петь.
И дома, Мартирос, теперь
Тебе не усидеть.

Сережа подарил Поцхишвили чудесный поэтический перл:

Март, ростепель. Все блекло, но весна,
Я понял. Мартирос, ее секрет нехитрый —
Едва в твои холсты засмотрится она.
И сразу обретет цвета твоей палитры.

Мне стало понятно, почему авторы стремятся заполучить переводчиками не версификаторов, а хороших поэтов.

Иной раз в погоне за переводчиками возникали курьезы — авторы раздавали одни и те же подстрочники разным поэтам, и переводы одного и того же стихотворения у этих поэтов настолько разнились друга от друга, что порой бывали опубликованы в одной и той же стихотворной подборке.

Так одно и то же стихотворение Григола Абашидзе абсолютно по-разному перевели Андрей Вознесенский и Игорь Шкляревский, и оба эти перевода были опубликованы в «Литературке» в одной подборке!

Свадьба моего сына и дочери Межирова проходила в «Театральном ресторане». На ней присутствовал весь цвет поэтов-шестидесятников — Евтушенко, Ахмадулина, Винокуров, Слуцкий и много других, которых я сейчас не вспомню. Станислав Куняев был свидетелем со стороны жениха на этой свадьбе. Винокуров в поздравительном тосте сказал, что если молодые сумеют прожить вместе три года, значит, проживут и всю жизнь. На него мы, родители новобрачных, зашикали, но оказалось, что он как в воду глядел…

На другой день после свадьбы к Межирову зашел Евтушенко и пригласил меня на хоккейный матч с канадцами — тогда как раз проходили эти знаменитые первые матчи советских «любителей» с канадскими «профессионалами». Женя попросил меня взять с собой плоскую бутылку коньяка и маленький стаканчик. На матче мы немного выпили, и я сказал ему:

— Ведь вы же за рулем?

— Это не имеет значения, — ответил Евгений Александрович.

В Ледовом дворце спорта в Лужниках мы сидели довольно высоко. Отдельной группой, человек, наверное, двести, недалеко от нас сидели канадские болельщики. Все они были в высоких красных цилиндрах, разрисованных золотыми кленовыми листьями. Они размахивали национальными флагами, кричали, пели, гудели в трубы — «болели» очень активно.

Я считал, что канадцы выиграют. Женя болел за наших. Мы с ним поспорили на пять рублей.

Шумели только канадцы. Наших болельщиков в переполненном зале было не слышно — билеты на это престижное зрелище были распределены только среди аппаратчиков. Было удивительно — сотня-другая канадцев на всю арену подбадривала своих игроков, наша же «элитарная» публика хранила гордое, спесивое молчание.

Евгений Александрович налил себе стаканчик коньяку, выпил, потом предложил соседу — тот отказался. Так мы с ним выпили по два-три малюсеньких шкалика. После чего Женя сказал мне: «Завтра вся Москва будет говорить, что Евтушенко на матче с канадцами вдрызг напился». Хотя было совершенно очевидно, что никто из сидящих вокруг нас зрителей не узнал популярнейшего поэта Советского Союза.

У Евгения Александровича внешность заурядная, и он, как мне показалось, с таким вожделением смотрел на красные цилиндры канадцев, что с удовольствием нацепил бы в тот вечер такой же себе на голову. Может быть, он и выпил для того, чтобы остановивший его милиционер, узнав, отпустил бы с богом, взяв под козырек.

Наши проиграли. Евгений Александрович забыл отдать мне пятерку и даже не подвез до метро.

Много лет спустя, навестив внучку Анну, я прохаживался с Межировым вечером по Переделкино, встретил Евтушенко с его новой женой англичанкой. Я напомнил о долге, и он тут же вручил мне мою пятерку. Так что мы квиты.

Однако вернемся к прохиндею — к Сережиному научному руководителю. С его помощью диссертация стала толще на сто страниц, то есть именно на столько, насколько требовалось теперь ее сократить. Я предлагал выбросить все, что было сделано за три года топтания на месте.

Пройдя апробацию, Сережа продолжал вращаться среди поэтической элиты страны и потерял всякий интерес к спортивной научной работе. Его стихи печатались в «Юности» и «Новом мире». Чтобы отвязаться от меня, все настаивающего на продолжении научной работы, мой сын вручил своему научному руководителю 1800 рублей с тем, чтобы тот сократил работу по своему усмотрению, и тут же забыл и про деньги, и про свою диссертацию. «Научный же руководитель» положил деньги в карман и поступил точно так же.

С тех пор прошло три десятилетия и подобные «рыночные отношения» вошли в науку и, похоже, полностью ее заменили…

После окончания аспирантуры Сережа стал работать в отделе науки Всесоюзного комитета по физической культуре и спорту.

Мы с Межировым исполу купили молодым двухкомнатную квартиру возле метро «Коломенская». У них родилась дочка Анна, и мы решили на первых порах поддерживать молодую семью. Межиров нанял в помощь дочери няню, и каждый свой денежный вклад записывал как долг зятя тестю, постоянно напоминая об этом и вмешиваясь в жизнь молодой семьи. Этот мудрый и тонкий человек поступал как глупец, и в конце концов лишил свою дочь мужа. Дело вскоре дошло до развода, и надо было делить квартиру. Сережа был согласен на любую крышу над головой, разменный же вариант Межирова сводился к двум словам: «Убирайся вон!»

Такое требование, естественно, не лезло ни в какие законные рамки. Тогда Александр Петрович приехал в Тбилиси, пошел на прием к Шеварднадзе, который был тогда главой республики и первым секретарем Компартии Грузии.

На приеме у руководителя республики он облил Сережу, а заодно и меня грязью.

Неожиданно, как в недавние приснопамятные времена, меня вызвал первый заместитель МВД Грузии Варлам Шадури.

Явившись, я не мог себе представить, что могло стать поводом для такого экстраординарного вызова.

После долгой и совершенно отвлеченной беседы мы заговорили о детях, и я ему откровенно рассказал о Сережиной ситуации с квартирой. Справедливый человек, Шадури отверг вариант «убирайся вон из квартиры!» как незаконный. На том мы и расстались.

Однако доклад Шадури, судя по всему, не удовлетворил власть предержащих.

Меня вызвали вторично, но уже в ЦК партии Грузии. В ожидании этого нового рандеву я нервничал, плохо спал, принимал сердечные лекарства, клал грелку на грудину. Плохо у меня было с «готовностью претерпеть». Грустные, трагические воспоминания не покидали меня…

В ЦК партии Грузии я понес множество публикаций сына — его стихи в московских журналах и переводы в журнале «Литературная Грузия», опубликованные еще до знакомства с Межировым. Взял я и свои книги по вольной борьбе.

На совещание был вызван тогдашний Председатель Спорткомитета Грузии Пертенава, ректор нашего института Мелия. Совещание началось без меня — я дожидался вызова в предбаннике. Когда меня наконец вызвали в кабинет, зав. отделом агитации и пропаганды ЦК, в ведении которого находились вся физкультурная и спортивная деятельность в республике, товарищ Беденеишвили начал разговор со мной в самом грубом тоне.

Повторяя претензии Межирова, завотделом ЦК партии стал орать на меня, повторяя и твердя: «пригрел», «научил», «поселил», «черная неблагодарность», «отец поддерживает», «требует отдельную квартиру», «мерзавец», «рушится дружба между грузинским и русским народами».