Леопольд фон Захер-Мазох - Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах

• Название: Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах
• Автор: Леопольд фон Захер-Мазох
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7516-0810-1

Леопольд фон Захер-Мазох (1836–1895) — классик мировой литературы, считавший себя наследником Тургенева. Роман «Змия в раю» (1890), название которого отсылает нас к пушкинской «Гавриилиаде», написан им на пике популярности. Высокое стилистическое мастерство, тонкая прорисовка образов и прекрасное знание славянского быта и нравов выгодно отличают Захер-Мазоха от большинства европейских авторов, пишущих о России.

На русском языке издается впервые.

---

— Слава Богу, что барышня наконец почтила нас своим посещением, — начал он, поцеловав Наталью в плечо, — только вот барина моего сейчас, к сожалению, нет дома!

— Я потому именно и пришла, что его нет дома, — с улыбкой ответила девушка, — мне просто захотелось узнать, какая у него обстановка, но ты ни единой душе не должен проговориться, что я была здесь.

Онисим согласно кивнул седой как лунь головой и повел Наталью в дом. После того как он показал ей все комнаты вплоть до спальни, она присела в салоне на стул и некоторое время испытующе смотрела на старика.

— Можно тебе доверять? — наконец спросила она вполголоса.

Онисим молча кивнул, и по его честному, коричневому, как крепкий табак, лицу скользнула лукавая улыбка.

— Всякое рассказывают про твоего барина, — продолжала она, — а я хочу знать правду, действительно ли он такой легкомысленный и безбожный человек?

— Легкомысленный? — медленно повторил Онисим. — Да, такой грех за ним водится, или, точнее сказать, водился, потому что нынче он всерьез занялся хозяйством, и ни один крейцер у нас теперь без нужды не расходуется. Но вот безбожным моего барина никак не назовешь. Тот, кто утверждает подобное, просто его не знает, а я его знаю с тех пор, как он на свет появился. Он, по сути, славный человек. Только возьмите его, барышня, в свои ручки — уж вы ему мозги вправите.

Наталья расхохоталась.

— Речь вовсе не об этом.

— Тогда о чем же? Меня не проведешь, я ведь не слепой и вижу, как мой барин вас любит.

Амазонка залилась ярким румянцем до кончиков изящных ушек.

— Однако про него говорят, что он не способен полюбить женщину, — нерешительно заметила она, — чуть ли не утверждают, что у него нет сердца.

— Нет сердца? — воскликнул Онисим и сердито рассмеялся. — Мой барин, пожалуй, даже слишком часто любил, да только сами женщины его на все эти штучки и соблазняли, кто же еще! Видели бы вы картины в его спальне…

— Какие картины?

— Портреты его красавиц. Да, много он побед одержал, но и это, слава Богу, уже в прошлом, теперь он принадлежит вам одной, можете быть спокойны.

Наталья вскочила на ноги, ей было достаточно, она, по ее представлению, и так услышала слишком много. Быстро раздвинув портьеры, она вошла в спальню, стены которой были увешаны изображениями женщин, казалось, язвительно на нее взиравшими. Она замерла в оцепенении, потом из ее гневно вздымающейся груди вырвался горький смех, и она гордо и холодно повернулась, чтобы уйти. В этот момент навстречу ей приветливо бросилась собачонка, но наша светловолосая красавица ногой оттолкнула ее и вышла из спальни. Бледно-голубые портьеры сомкнулись за ней и потом еще некоторое время колебались, точно поверхность волн, в которые только что погрузилась прекрасная златовласая русалка.

5. Розочка воспротивилась и уколола

Как ясно говорится в книге судеб,

Подобен розе девичий портрет.

Шульце.[16] Заколдованная роза.

На рассвете Сергей вернулся с поля домой; с высоты лошади заглянув через забор к себе во двор, он увидел там своего старого слугу, нетерпеливо расхаживающего взад и вперед. Тот, по-видимому, размышлял о чем-то важном, но размышлял не только головой и про себя, а активно помогал этому процессу руками и ногами.

— Ну вот наконец и вы, — заговорил он, едва Сергей остановился перед домом и слез с лошади, — очень хорошо, потому что я хотел бы серьезно поговорить с вами.

— Ты, со мной?

— Конечно, — ответил Онисим, — потому что я старше вас и на своем веку успел повидать и услышать такое, что осталось непонятым вами, и, следовательно, мой долг — открывать рот в тех случаях, когда речь заходит о вашем благополучии.

— Ладно, что там у тебя?

— Вы, молодой барин, должны сейчас настроиться на серьезный лад, — начал старик, — вы уже достаточно долго любезничаете с милостивой барышней из Михайловки, впредь так продолжаться не может, люди смотрят на вас как на похитителя женщин, как на какого-то турка или черкеса. Уже давно настала пора, чтобы, как подобает, попросить у родителей руки девушки. Вам никогда не простят, если вы сперва сообщите о своих намерениях барышне.

— Об этом у нас еще будет случай потолковать.

— Словами здесь ничего не достигнешь, надо действовать, — воскликнул Онисим. — Я хорошо вычищу вам черный костюм, приготовлю красивую рубашку и желтые перчатки, а затем велю запрячь коляску.

Сергей еще какое-то время упирался, но в конце концов старик все-таки одел его, как ребенка, с головы до ног и со счастливым видом усадил в экипаж.

Стояло начало сентября, первый насыщенный и пышный тон надвигающейся осени подобно расплавленному золоту лежал на окрестном ландшафте. Розы уже покорно склонили головы, а георгины и астры, напротив, гордо и торжествующе подняли их. Созрел виноград, яблоки горели пунцовыми пятнами в зеленой листве, ласточки готовили юное поколение к дальнему перелету в край пирамид.

Когда Сергей выпрыгнул в Михайловке из коляски, семья Меневых с несколькими гостями сидела в трапезной за круглым столом и под легкое венгерское вино усердно вкушала свежие колбасы. Кроме Февадии тут присутствовали еще дядюшка Карол и Винтерлих. Натальи не было, и никто не знал, где она. Сергея приняли учтиво, однако с прохладцей. Его пригласили за стол, угостили колбасой и вином.

На некоторое время воцарилась мертвая тишина, слышно было только, как зудят мухи на окнах да под столом негромко повизгивает мопс. Внезапно Лидия с энергией, изумившей всех присутствующих, поднялась со своего места и подошла к открытому окну. В сером домашнем капоте она стояла там, точно большой глобус, на который натянули чехол, чтобы защитить его от пыли и мух.

— Наталья! — крикнула она. — И куда эта девица снова запропастилась? Наталья!

Менева появление Сергея никоим образом не обеспокоило; он по-прежнему безмятежно восседал за столом в своем кофейного цвета капутроке,[17] высоких сапогах с кисточками, по старинному обычаю начищенных воском, в белом шейном платке и с золотой серьгой в ухе.

Молчание нарушил Винтерлих, заговорив о том, что в столицу округа вскоре приедет театральная труппа и будет давать представления. Это был единственный пункт, в котором его вкус вступал в противоречие со вкусом Меневых: он страстно любил все, что относилось к искусству, особенно пьесы. Сколь бы скромно он себя ни держал, он, однако, всегда оставался по сути энтузиастом. Впрочем, энтузиастом такого по-детски безобидного свойства, что в его облике трогательного было не меньше, чем смешного. Развлечения его заключались в том, чтобы, скажем, в ночь полнолуния принять холодную ванну из-за какой-нибудь кувшинки, схватив в результате насморк и приведя в негодность новый костюм, или ради наблюдения за восходом солнца изорвать пару сапог и с волдырями на ногах воротиться домой. Любое поэтическое творение или живописное полотно были в его глазах священными. На актеров он взирал как на существ высшего порядка. Сам он тоже ревностно играл в комедиях и даже сумел организовать в окружном городе общество дилетантов, которые время от времени исполняли на сцене немецкие трагедии, ибо изображать из себя кого-нибудь, кроме короля или на худой конец рыцаря, казалось ему вульгарным и недостойным. Он никогда не согласился бы сыграть в веселом фарсе Коцебу. Больше всего он любил представлять злодеев, которых всех наделял дико вращающимися глазами и зычным голосом. Так он, к примеру, играл султана Солимана в «Црини» Кернера,[18] Франца Моора[19] и дракона. Присутствуя на спектакле в качестве зрителя, он легко становился жертвой самых разных чувств: хватался то за голову, то за сердце, сжимал кулаки, громко вздыхал или утирал с лица слезы. Он был настоящим поглотителем книг, однако читал только те произведения, которые считались классическими, — но уж эти-то вслух, громогласно и с бурной жестикуляцией.

Сегодня ему позволили говорить вдоволь, потому что невыносимая подавленность теснила грудь каждого, и у всех остальных слова застревали в горле. Однако его воодушевленное красноречие тоже, в конце концов, исчерпалось, как, к сожалению, рано или поздно заканчивается все прекрасное и высокое на этой бренной земле. Едва он замолчал, взгляды всех присутствующих, точно по уговору, с вопросительным выражением направились на Сергея.

Тот поклонился и начал:

— Господа, вы, верно, удивлены, увидев меня здесь в столь неурочный час.

— Конечно, — подтвердил Менев.

— Я прибыл, — продолжал Сергей, — чтобы по всей форме просить у вас, господин Менев, и у вашей глубокоуважаемой супруги руки вашей дочери, Натальи.

Возникла крайне напряженная пауза. Затем Менев поднялся из-за стола и встал с воздетыми к небу руками, точно проповедник при произнесении «Dominus vobiscum».[20] Со всех сторон на него бросали предостерегающие взгляды, да вдобавок пробило двенадцать, и старые часы, его оракул, начали исполнять мелодию «Известный всем я птицелов» из «Волшебной флейты». В этот момент апофеоза отцовской власти в глаза не могло не броситься удивительное сходство Менева с королем Яном Собеским. Еще прежде, чем он успел заговорить, жена едва заметно толкнула его ногой — движение, смысл которого он тотчас уразумел. То было требование решительного отказа.