Джерри Старк - Павильон Дружбы

• Название: Павильон Дружбы
• Автор: Джерри Старк
• Жанр: Историческая проза

Комментарии от автора: граждане, перед вами попытка сугубо исторического рассказа, слегка замешанного на реальных событиях 1793 года. Автор скорбит, честно признавая, что не владеет матчастью даже в минимальном объеме, что упустил из виду многие интересные события и обошелся с историческим материалом весьма и весьма произвольно, соорудив в итоге некую фантазию в исторических интерьерах. А еще у автора дуболомный язык, дешевый пафос, сюжет простой, как угол стола, и склонность к мелодраматизму. Аффтору стыдно, что он не оправдал возлагаемых на него надежд, но аффтор очень старался.

---

— Такую бы энергию — да в более подходящее русло, — хмыкнул Эро, одной фразой сбив торжественный настрой. — Жорж, мы ведь на свадьбе, а не на заседании. Прибереги свое красноречие для более подходящего случая.

После этого в памяти Либертины все смешалось — может, из-за того, что она вслед за всеми выпила полстакана вина за здоровье молодых, и в голове у нее непривычным и радостным образом зашумело. Она помнила, как отплясывали гости, помнила чей-то резкий смех, и то, что из-за ширмы вытащили старый клавесин и усадили за него Суламиту. Инструмент из дворца не подходил для исполнения бодрых революционных мелодий, новоиспеченная гражданка Шабо заиграла нечто медленное, тягуче-плавное — и остановившийся рядом с Либертиной Фабр окликнул ее: «Юность, сделаешь мне одолжение?»

Маленькая танцовщица вскочила с такой поспешностью, что зацепилась юбками за ножки стула. Они танцевали под хлопки, выкрики и свист, сплетая привычную вязь положенных фигур, Либертине порой удавалось заглянуть в глаза партнера — смеющиеся, какие-то шальные. У нее кружилась голова, она на удивление ясно осознавала — позови Шиповник ее сегодня за собой, она не просто пойдет, побежит, придерживая юбки и теряя туфельки, как Синдерелла из сказки. Не задавая вопросов, не требуя ничего взамен, довольствуясь только тем, что Фабр наконец уделил ей внимание.

А потом к ним приблизился Сешель — оживший призрак старого дворца и сгинувших времен, с легкостью вступивший в созданный ими круг, не разорвав его, но став третьим, и Либертина вздрогнула — невесть отчего, невесть почему. Это было всего лишь еще одно представление, старинный танец, в котором она, вычурная нарядная игрушка, переходила от одного кавалера к другому, едва касаясь кончиками пальцев протянутых ладоней. Ей хотелось, чтобы Лина поскорее доиграла пьесу до конца, чтобы наваждение отпустило ее, но клавесин все выводил капризную, дразнящую мелодию. В галантном танце на троих вроде бы не было ничего непристойного или вызывающего, всего лишь какая-то лукавая недоговоренность, которой Либертина не понимала, не могла понять, но которая заставляла ее чувствовать себя лишней.

Она вздохнула с облегчением, когда наконец прозвенели финальные аккорды, и трио исполнителей, не сговариваясь, поклонилось аплодирующим зрителям.

— Этих двоих на гильотину, причем немедленно. Чтобы не разлагали наш добрый и кроткий народ одним своим видом, — вынес приговор Дантон. — Горбатого, комедианта и аристократа исправит только могила. Девицу — в исправительный дом, перевоспитываться, и потом срочно выдать замуж. Может, она еще не безнадежна.

— Вы жестоки, как всегда, — изящно отмахнулся Сешель, сморщив тонкий, острый носик. — Здесь не умеют ценить настоящее искусство. Эглантин, пошли отсюда. Пусть и дальше прозябают в своем невежестве.

Они вышли на террасу Павильона, прихватив с собой по бутылке и перешучиваясь. Настоящий аристократ и поддельный, столько раз побывавший в обликах многообразных маркизов и графов, что сыгранные роли стали неотъемлемой частью его характера и манеры поведения. Либертина посмотрела им вслед и, как привязанная, шагнула следом — незаметно выскользнув через одну из боковых дверей.

В парке было темно и промозгло, маленькая танцовщица поежилась в своем нарядном открытом платье, запоздало пожалев, что не захватила шаль. Огляделась, пытаясь понять — зачем ее вообще понесло сюда, на холод, из теплого, заполненного светом Павильона? Фабру и Эро нет до нее никакого дела, они вышли потолковать о чем-то своем и сейчас вернутся… Только вот где они?

Ей пришлось прищурится, а потом изумленно заморгать — в попытках осознать увиденное.

Парочка стояла под старым раскидистым каштаном, почти неразличимая в качающихся тенях и длинных полосах света, лившихся из окон Павильона Дружбы. Обнявшись и прильнув друг к другу — но обнявшись совсем не так, как это полагалось бы верным соратникам и единомышленникам, а так, как более подходило бы влюбленным в сцене тайного свидания. С запрокинутой назад головы Эро свалился его неизменный парик, завитой и обильно напудренный, и стало видно, что у него светлые волосы — короткие, густые и аккуратно подстриженные. Они целовались — с жадным, нетерпеливым исступлением, словно от этого немудрящего процесса зависела их жизнь или смерть, Эро обнимал чуть более рослого Фабра за шею, и светло-голубой шелк его камзола мерцал в темноте, как вода в подмерзающей лужице.

Либертина прикусила губу. Не то, чтобы они никогда не слышала о подобных отношениях между мужчинами, в Театре Наций до нее доходили сплетни о том, что между таким-то и таким сложилась уж больно нежная дружба… Но слушать чью-то болтовню и наблюдать своими глазами — как выяснилось, две большие разницы.

Пара нехотя разомкнула объятия, Фабр что-то сказал, Сешель, подумав, кивнул. Либертина вовремя юркнула за колонну, разглядела, как они уходят по темной аллее, держась рядом.

Наверное, она должна была возмутиться увиденным и проникнуться к Эглантину и его приятелю глубочайшим отвращением. Но Либертина просто не могла возненавидеть того, к кому успела привязаться и в кого исподволь, незаметно для самой себя влюбилась. Она чувствовала себя обманутой и разочарованной, невесть каким чувством догадываясь: у Фабра и Эро де Сешеля куда больше общего, чем у Фабра и его мимолетных подружек. Или у Фабра и Колло… Интересно, что учинил бы скандалист Колло, доведись ему стать свидетелем подобной сцены? Уж точно, не стал бы спокойно стоять и смотреть, как давний знакомец удаляется в компании другого…

«Они вернутся, — заклинанием повторила про себя Либертина, приоткрыв дверцу и юркнув обратно, к теплу, свету и дружеским голосам. — Они скоро вернутся. Они взрослые люди и поступают так, как считают нужным. Если им нравится быть друг с другом — это их дело и их выбор…»

Все так, все правильно, только отчего же ее трясет?

В Павильоне меж тем что-то произошло. Мерный шум дружеских бесед затих, не играла музыка и никто не танцевал, и в огромной светлой зале звучал единственный голос. Звонкий и ясный, он безжалостно вонзался в растерянную тишину — упругий рапирный клинок, поймавший лунный свет в удушливой тьме парковой аллеи.

— …Что есть спокойствие? Спокойствие — это смерть. Что есть революция? Революция — это жизнь. Как застойный пруд превращается в загнивающее, зловонное болото, так и общество без развития, без движения, без борьбы становится похожим на боязливого дряхлого старца, влачащего наполненные тоскливым страхом дни в своей лачуге или, равно, во дворце. Но не такова наша судьба! Не тлеть, но пылать — вот наш выбор! Кто хочет жить, а не гнить — должен встать, должен взять в руки оружие, ибо сама Смерть бежит того, кто смело идет ей навстречу. Да, дорога к свету трудна, болото держит крепко — но так, и только так, в борьбе, грязи и крови, теряя верных товарищей, убеждая слабых и уничтожая предателей, мы из тьмы и невежества шагнем в новый, лучший мир!..

— Что случилось? — Либертина углядела впереди широкую знакомую спину Шабо и вцепившуюся ему в локоть Суламиту в белом облаке кружев, метнулась к ним, шурша нелепыми старорежимными юбками. — Что, что такое?

— Камиля несет, — зло буркнул бывший монах ордена капуцинов.

— Ему же никак нельзя много пить… — жалобно протянула Лина. — Недоглядели, поставили перед ним полную бутылку, отвлеклись, а он все и уговорил… Либертина, где Фабр?

— Отошел по делам, — она не знала, как еще можно ответить на этот простой вопрос. «Фабр ушел с Эро, прогуляться по ночному городу?» — Сказал, скоро придет.

— Проклятье! Ну почему, почему его никогда нет на месте, когда он нужен?!

Заикание Демулена, с которым его друзья давно свыклись, научившись угадывать смысл сбивчивых речей и застрявших на языке слов, сейчас вдруг сгинуло. Журналист стоял, чуть покачиваясь вперед-назад, в особо напряженные моменты помогая себе резкими взмахами руки, взъерошенный и бледный до какой-то синеватости. Сейчас охотно верилось, что два года назад Камиль без труда мог повести возмущенных горожан за собой на штурм Бастилии, свергнуть монархию и одержать верх в любом споре. Невысокая и хрупкая блондинка, мадам Демулен, тщетно пыталась усадить своего супруга на стул, испуганно озираясь и явно готовясь пустить слезу. Помочь ей отчего-то никто не спешил, даже находившийся рядом Дантон.

Все слушали.

— …наша задача — указать дорогу к Свету! Наша первостепенная задача — не жалея ни сил, ни людей, ни пороха, сделать так, чтобы наш бедный необразованный народ сам устремился к познанию! На тех же, кто не будет стремиться и, следовательно, действиями и помыслами своими будет противоречить генеральной линии Коммуны, мы со всей силою обрушим молот революционного террора! — выкрикивал колючие, похожие на выстрелы фразы Камиль, стеклянно смотря прямо перед собой. — Мы должны думать о Франции и ее народе не так, как пастырь о доверенном ему стаде, но смотреть на него, как врачеватель взирает на пациента, иссекая злокачественную опухоль: доброжелательно, но притом хладнокровно. Как бы ни возмущался больной, доказывая, что вот эта конкретная нога ему дорога как память, наша задача — отсечь недрогнувшей рукой, не слушая возмущений профанов!..