Нелли Маратова - Наследницы Белкина

• Название: Наследницы Белкина
• Автор: Нелли Маратова
• Издательство: КоЛибри, Азбука-Аттикус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-389-01156-4

Повесть — зыбкий жанр, балансирующий между большим рассказом и небольшим романом, мастерами которого были Гоголь и Чехов, Толстой и Бунин. Но фундамент неповторимого и непереводимого жанра русской повести заложили пять пушкинских «Повестей Ивана Петровича Белкина». Пять современных русских писательниц, объединенных в этой книге, продолжают и развивают традиции, заложенные Александром Сергеевичем Пушкиным. Каждая — по-своему, но вместе — показывая ее прочность и цельность.

---

Хмурым августовским утром, когда над городом нависли тяжелые тучи, которые не принесли ни капли прохлады, а только плотную влажность, от которой совсем уж нечем было дышать, Вера Ивановна решила не оставлять себе никаких шансов для отступления. Она отнесла на помойку зимнее пальто и осеннюю куртку, валенки и непромокаемые сапоги. А когда дали пенсию, то всю до копейки Вера Ивановна перечислила ее на счет, который увидела по телевизору. Какому-то мальчику срочно требовались деньги на лечение.

До девятого сентября — идеальной даты — оставался ровно месяц.

Сентябрь

— Вериванна! С праздником! Где вы, Вериванна! — звонкий голосок Лизы раздался будто с того света.

Или это она на том свете, а Лиза как раз-таки жива и здорова? Тогда почему ее так хорошо слышно?

— Вериванна! — ее затрясли за плечо. — Вам что, плохо? «Скорую» вызвать?

— Не надо «скорую», — прошептала она. — Только не «скорую».

Она не помнила, какого числа легла спать. Когда летняя жара наконец-то сменилась долгожданной прохладой, напоминая о предстоящей осени, к Вере Ивановне вернулся аппетит. Но есть дома было совершенно нечего. Неделю она ела картошку да макароны без масла, доела последнюю банку соленых огурцов. За ненадобностью разморозила и выключила холодильник. Потом перешла на пшенку да гречку на воде, но и крупы быстро кончились. Еще на два дня хватило муки, из которой пекла пресные лепешки. Потом совсем перестала выходить из дома, а когда закончилась последняя пачка чая, перешла на кипяток. В конверте под ковриком лежали в целости и неприкосновенности похоронные деньги, но их для Веры Ивановны как бы и не существовало. Они были уже в том, потустороннем мире, куда она готовилась перейти, и взять их для нее не было никакой возможности, все равно что поговорить с давно покойной мамой.

Поначалу, когда в доме кончилась еда, желудок ворчал от голода, изматывал ноющей болью, которую она пыталась заглушить теплой водой. Потом, спустя три дня, Веру Ивановну посетил вдруг прилив энергии. Она перемыла посуду и перестирала постельное белье, вычистила полы и даже вычесала Ваську. Разбойник тоже похудел, но с голоду явно не помирал, не иначе как находил пропитание на улице. Потом силы покинули ее так же внезапно, как появились.

И тогда она легла и закрыла глаза. Вере Ивановне снились яркие, необычные сны. То Мишаня выплывал на огромной белой лодке, исписанной уравнениями. То покойная дочь, беременная, с огромным пузом, трясла перед носом погремушкой. Изредка сквозь сон доносилось откуда-то сбоку глухое утробное урчание. Только одна мысль не отпускала, не давала провалиться в никуда: какое сегодня число? Наступило девятое или еще нет?

— Какое сегодня число? — шепотом спросила она Лизу, когда та влила в нее ложку горячего бульона.

— Сегодня первое сентября, праздник. Я вам цветочки принесла и конфеты.

— Первое… значит, еще девять дней.

— Вериванна, простите меня, ради бога. Я не должна была вот так уезжать, ведь и Клавы не было, надо было оставить кого-то присмотреть за вами.

— Ничего, Лиз. Как девочка твоя?

— Очень хорошо. А что ж у вас, Вериванна, в холодильнике-то шаром покати? Вам плохо было, не могли в магазин выйти?

— Денег нет совсем, — с трудом улыбнулась Вера Ивановна.

— А пенсия? Эх, опять отдали кому-то, добрая вы душа. О себе-то никогда не подумаете! А пора бы уже, в вашем-то возрасте!

Лиза сбегала в магазин, принесла молока, творога, сахара, яиц, муки и хлеба. Включила холодильник. К вечеру явилась Клава с деревенскими гостинцами — тощей курой, банкой сметаны и большим мешком яблок.

Когда Вера Ивановна немного пришла в себя, ей показалось, будто Лиза какая-то сама не своя, будто изменилось в ней что-то. И когда вечером та, наконец, сделала признание, Вера Ивановна ахнула.

— Лиза! Да ты что! А как же муж? Хорошо ли ребенку-то будет с новым отцом?

— Вериванна, ну что она тут видит, с этим отцом-то? Он сутками на работе, комнатушка у нас крохотная. А там море, для здоровья ей хорошо, и квартира большая, будет у нее отдельная комната.

И вот тут-то Вера Ивановна уверилась окончательно, что девятое сентября — идеальная дата. Быть может, когда Лиза узнает, что у нее теперь есть отдельная квартира, и у дочки будет своя комната, то передумает. Уж больно муж у нее хороший, надежный, да и как можно ребенка от родного отца на другой конец страны увозить.

— Лиз, ну ты хоть две недельки-то потерпи, не говори ничего мужу-то, — упрашивала Вера Ивановна. — Очень тебя прошу.

— Может, и потерплю, но не передумаю, — покачала головой Лиза.

Последние девять дней своей жизни Вера Ивановна жила на полную катушку. Наварила из тощей деревенской куры супа, из яблок пирожков напекла, Мишаню угощала, слушала его сладкое, ложащееся карамелью прямо на сердце «баб Вер».

В парке Вера Ивановна собрала кленовых листьев, каждый свернула ловко в изящную розочку, поставила букет на столе.

Ваське перепадали куриные косточки, и он тарахтел по вечерам громче обычного.

Когда принесли пенсию, отдавать ее Вера Ивановна никуда не стала. Записку для Лизы написала и положила в конверт: «Лиза, доченька! А на последнюю мою пенсию купи мне самый большой и красивый букет цветов, какой только найдешь. И чтобы в нем непременно были четыре белые лилии». «Такие, как муж подарил на первое мое в жизни учительское первое сентября», — хотела было добавить она, да не стала.

И такое наступило в душе умиротворение, такой покой, и пропало всякое беспокойство, и казалось временами Вере Ивановне, будто растут у нее за спиной крылья, и вот-вот она превратится в ангела. И даже последняя мечта, странная и глупая, о которой она думала всю зиму и почти всю весну, вдруг показалась ненужной и бессмысленной.

Девятого сентября в десять часов вечера Вера Ивановна надела лучший костюм, тот, что надевала на девятое мая, и легла не в постель, а на диван в комнате. Рядом на столике лежал конверт для Лизы. В холодильнике стояла большая миска с пирожками и запиской: «Для Мишани, помянуть бабу Веру».

Слышно было, как тикают на кухне ходики, как с причмокиванием вылизывается Васька. Вера Ивановна улыбнулась, сложила руки на груди и закрыла глаза.

Октябрь

Если бы у Веры Ивановны спросили, какие дни были самыми черными в ее жизни, она бы назвала три. День, когда ее муж не проснулся утром, тихо умер во сне. День, когда сбивчивый голос зятя рассказывал по телефону про пьяного водителя, его дорогую иномарку, а она никак не могла услышать, расслышать, до конца понять, что с дочерью и в какой она больнице и, может быть, нужен уход или лекарства. И как занемело, отнялось внутри что-то, когда она поняла, что никакой помощи больше не нужно.

И, наконец, третий черный день — десятого сентября. Она проснулась с болью в пояснице и шее, в мятом костюме, часы показывали половину одиннадцатого. Едва только поняла Вера Ивановна, что жива и здорова, лежит на своем диване в родной комнате, и перед носом знакомые цветастые обои, и трещина в потолке, и в окно заглядывает осеннее вялое солнышко, как стало ей невыносимо, по-детски обидно. За что? Зачем ей это? Ну почему она не может вот так, как прабабка, лечь и умереть? И почему она, дура старая, решила, что у нее это вот так запросто получится?

Вера Ивановна шумно разревелась. Она плакала и плакала, как не позволяла себе даже на похоронах дочери. Рвалось наружу не рыдание, а рычание, и она кусала подушку, и грызла палец, и задыхалась, и кашляла, а из носа текли сопли, и под руками не было платка, а она размазывала их по лицу и по шее, и вся превратилась в сплошной соленый поток, водопад, весеннюю горную речку, все сносящую на своем пути. И уже покрылся разводами мятый праздничный костюм, и по подушке растеклось мокрое пятно, а слезы лились и лились, и уже раскалывалась голова и нос опух так, что стало трудно дышать, а она не могла остановиться.

И с того дня жизнь ее потеряла всякую опору. Выскользнула из-под ног плоскость, потерялась конечная точка, непонятно стало, куда чертить последний отрезок пути. И каждый день стал похож на хаотичное движение без всякой направленности.

Вера Ивановна хваталась то за одно дело, то за другое, то бросала все дела и лежала ничком, уткнувшись в подушку. То начинала солить помидоры, привезенные Клавой, то бросала у плиты незакатанные банки. Начинала было мыть окно, но останавливалась на первой же створке. Квартира приобрела такой вид, будто в ней то ли спешно куда-то собирались, то ли жили настолько занятые люди, что сил у них хватало только рухнуть в постель вечером, чтобы с утра пораньше бежать по важным и неотложным делам. Плита стояла грязная, в пятнах, на столе среди крошек бродили муравьи, на подоконнике лежала заплесневелая горбушка. На диване — разбросанные вещи, швейная машинка открыта, там и сям валялись тряпки и катушки, Васька катал по полу взлохмаченные, как он сам, клубки. Полы покрылись пылью и кошачьей шерстью, несвежая постель в спальне две недели не застилалась. И даже ходики тикали как-то неровно, то тише, то громче, то спешили, то опаздывали. В довершение всего Лиза совершенно пропала.