Сэйтё Мацумото - Черное евангелие

• Название: Черное евангелие
• Автор: Сэйтё Мацумото
• Жанр: Детектив
• Год: 1967

---

Проходя мимо дома, святые отцы почти одновременно заглянули в окно и тут же, улыбаясь, отвели глаза.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву омелы, пятнали и листья и траву оранжевыми мазками и придавали всему участку нарядный вид. По небу плыли редкие белые облака.

Отец Городи, заложив руки за спину, нетерпеливо прохаживался по двору, а отец Маркони, скрестив руки на груди, стоял на месте и шептал молитву.

Наконец щелкнул дверной замок.

— Входите, пожалуйста, — Ясуко пригласила посетителей в дом.

Они вошли. Дом у Ясуко не очень большой, но комнаты расположены удобно, и каждая отделена от другой раздвижной перегородкой. Что находилось за перегородками, священникам было известно.

С минуту они наблюдали, как отец Билье диктует перевод библии, а Ясуко правит текст. Но почему отец Билье — всегда такой спокойный — сейчас кажется растерянным, а на лице Ясуко выступила испарина?

— «…Но расположил члены, каждый в составе тела как ему было угодно, — диктует отец Билье, — а если бы все были один член, то где было бы тело? Но теперь членов много, а тело одно. Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна; или также голова ногам: вы мне не нужны. Напротив, члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее. И которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех более прилагаем попечение. И неблагообразные наши более благовидно покрываются; а благообразные наши не имеют в том нужды. Но бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение».

Работая над этим длинным абзацем, и отец Билье и Ясуко слышат шорох одежды. Но вот абзац закончен, Ясуко поднимает глаза и видит, как отец Маркони и отец Городи сбрасывают с себя свои черные сутаны и переодеваются в мирскую одежду.

Переодевшись, святые отцы улыбаются и торопятся к выходу.

…Машина, оставив за собой проселочную дорогу, выехала на оживленную магистраль.

Жилые кварталы сменились торговыми рядами. Миновав несколько станций электрички, машина направилась к центру города, обгоняя переполненные автобусы и пропуская вперед мчавшиеся легковые машины. Тогда им еще ничто не мешало ехать на большой скорости — улицы были малолюдны.

Отец Городи вдруг тронул за рукав своего спутника, сидевшего за рулем.

Отец Маркони — как он был сейчас великолепен в элегантном костюме! — посмотрел туда, куда показывал отец Городи.

У магазина стоял грузовик. Несколько японцев сбрасывали с машины большие мешки, их подхватывали на лету дюжие парни, стоявшие внизу, и быстро укладывали на трехколесные мотороллеры. На мешках было написано что-то по-английски.

Лица священников расплылись в улыбке. Они сразу поняли, что происходит у грузовика, но их это «не касалось».

Машина покатила по берегу в сторону портовых складов.

С кем встретились и о чем говорили в порту священнослужители, никто не знает, но они провели там около часа. После этого машина вернулась в центр и остановилась у мрачного здания, где размещались конторы магазинов и предприятий сомнительной репутации. Патеры постучались в одну из дверей. Им открыл японец лет тридцати. Кивнув головой, священники исчезли за дверями. О чем шла речь, какие сделки были заключены за этими дверями — тоже неизвестно. Только уже через полчаса они снова были на улице.

И вот они опять в поселке у Ясуко. Осторожный стук, и они в доме. Разговоров не слышно, из комнаты доносится лишь приглушенный смех. А минут через двадцать оба священника выходят из дому снова в черных сутанах.

Проводив святых отцов, Ясуко наглухо закрывает двери и дважды поворачивает ключ.

А они возвращаются в церковь. Их лица спокойны, как после богослужения. Они бесшумно поднимаются по лестнице на второй этаж и стучат в кабинет главы миссии. Получив разрешение войти, исчезают за дверью. В это время по коридору проходит еще один священник. Это отец Жозеф. Ему лет сорок, он худ, вид у него болезненный. Он с неприязнью окидывает взглядом дверь, за которой исчезли Маркони и Городи, и осеняет себя крестным знамением, будто за дверь скользнула нечистая сила.

Минут через тридцать Городи и Маркони выходят из кабинета епископа. Отец Городи на «рено» возвращается к себе, в церковь на Сибуя, а отец Маркони идет в свою канцелярию, где, сев за стол, не спеша записывает в конторские книги какие-то цифры.

Через полчаса отец Городи входит в ворота церкви на Сибуя, расположенной у самого подножия придорожного холма. И здесь крест на церковной башне горделиво возвышается над жилыми домами.

— Рад вас видеть, падре, — приветствовал отца Городи белокурый молодой человек лет двадцати двух, с ясными голубыми глазами. Он высокого роста и очень красив. Это семинарист Шарль Торбэк.

Отец Городи кивнул молодому человеку, прошел вперед, затем, обернувшись, спросил:

— Что, Торбэк, занятия уже кончились?

Семинарист понял, что у отца Городи хорошее настроение.

— Да, дорогой падре, — ответил он почтительно и несколько подобострастно, — уроки закончились. Вот только что написал письмо родным — И он показал письмо, которое держал в руке.

— Похвально, — сказал отец Городи, поглаживая свою рыжую бороду. — Твой родитель, кажется, был плотником, если не ошибаюсь?

— Да.

— Разумеется, писать письма родным — занятие достойное, но будь осторожен. Ты понял меня? — Последние слова отец Городи сказал таким тоном, будто делал семинаристу внушение.

— Да, я знаю, святой отец, — ответил Торбэк и опустил глаза. Смысл последнего замечания отца Городи никто бы другой не понял — дело было в том, что Торбэк приехал в Японию без официального разрешения местных властей.

6

Торбэк не принадлежал к приходу церкви, где служил отец Городи, здесь он бывал потому, что отец Городи особенно благоволил к молодому семинаристу, и Торбэк платил ему тем же.

Торбэк учился в семинарии ордена.

Семинария эта, как и церковь святого Гильома, была расположена в тихом уголке, среди тенистой дубравы и тростниковых зарослей. Если не считать редких пригородных автобусов из Токио, здесь всегда было тихо и безлюдно.

В дубраве журчал родник, пробиваясь из-под опавших листьев, и лишь его журчанье нарушало тишину этого укромного места, где над величественными дубами сверкал на солнце кресг семинарии.

Режим в семинарии был строгий. Семинаристы носили длинные черные сутаны. Их число не было постоянным: по большей части человек семьдесят, но иногда это число увеличивалось вдвое. На то, чтобы дать семинаристу подготовку священника, уходило десять лет.

В вестибюле семинарии, на стене против входа, висел портрет японского императора. Кое-кого это могло бы удивить. Почему в семинарии вместо лика Христа или папы висит вдруг портрет императора? Но орден святого Василия в своей миссионерской деятельности строго соблюдал правило: в чужой стране следовать ее законам. Вот почему и на церемонии по случаю поступления учеников в семинарию пели хором японский национальный гимн.

Если в семинарию поступал японец — а как правило, это происходило после окончания им гимназии, — то он заканчивал семинарию годам к тридцати.

Основным предметом здесь был латинский язык, и, чтобы подготовить к духовному сану японца, требовалось около тринадцати лет.

Воскресная месса продолжалась час двадцать минут. В храмах ордена богослужение велось на латинском языке, поэтому владеть им нужно было свободно. А японцам латынь давалась с трудом, поэтому семинаристы-японцы часто отставали в учебе. Кроме основного предмета — латыни, в семинарии изучалась библия, которую штудировали по книге «Христианство», изданной еще в стародавние времена, а также преподавались теология и западноевропейская философия. Семинаристы-европейцы были в более выгодном положении. Закон божий и библию они изучали у себя на родине. Например, Торбэк, у которого брат был священником, уже хорошо знал библию. Поэтому европейцам учение давалось легче и семинарию они заканчивали быстрее.

День у семинаристов начинался рано. В пять часов они были уже на ногах. Облаченные в черные сутаны, с молитвенниками и четками в руках, они сразу же после подъема шли в церковь на утреннюю мессу.

После мессы завтракали. Завтрак обычно состоял из салата, супа, ветчины с яйцом и молока. Обед и ужин были еще более обильными и вкусными.

Вообще питанию в орденских учреждениях уделялось большое внимание. Нетрудно себе представить, что обильная пища при полном половом воздержании семинаристов приводила к нежелательным физиологическим эмоциям.

После завтрака до трех часов дня, кроме часового перерыва на обед, шли занятия. В пять часов звенел звонок на ужин. Пожалуй, для семинаристов это был самый радостный час.

В жизни семинаристов, да и священников тоже, почти отсутствовали общепринятые житейские удовольствия — им запрещалось ходить в кино, в театр и даже отлучаться в одиночку в город. Если туда надо было пойти по делу, то время отлучки строго регламентировалось.