РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая

• Название: ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая
• Автор: РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК
• Издательство: ТЕРРА - Книжный клуб
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00276-9

Роберт Александрович Штильмарк (1909-1985) известен прежде всего как автор легендарного романа «Наследник из Калькутты». Однако его творческое наследие намного шире. Убедиться в справедливости этих слов могут все читатели Собрания сочинений.

В первый том вошли первые части романа-хроники «Горсть света» — произведения необычного по своему жанру. Это не мемуары в традиционном понимании, а скорее исповедь писателя, роман-покаяние.

---

— Для наших искренних друзей мы во всем готовы идти навстречу! Не стоит благодарности! Мы рады, что доставили вам небольшое удовольствие!

Рональд Вальдек уже давно перестал удивляться начальническим метаморфозам. Если бы «искренняя подруга СССР» слышала бы все слова по ее адресу, сказанные тем же вельможным председателем пять минут назад, она, верно, решила бы, что в председательском кресле сидели два разных лица!

Вместе с писательницей Рональд отправился в банк, снял деньги с ее текущего счета, отвез их в магазин и купил ей вожделенный палантин. Вещь действительно была уникальной — из темных, самых дорогих баргузинских соболей с серебряно-седоватым отливом. Покупку отвезли в Учреждение.

Пожилая писательница трогательно радовалась обновке, как умеют радоваться только дети, или самые высокие духом, самые умные взрослые. Их интуристовский «Линкольн» двигался по Воздвиженке к гостинице «Метрополь». В небе полыхали зарницы близкой грозы. Все потемнело и полиловело над крышами и Троицкой башней Кремля. Первые капли грозового ливня разбились о стекла автомобиля. И вдруг Роня увидел Катю. С потерянным лицом она шла по тротуару.

— Вот моя жена, — показал Роня дамам.

— Так давайте ее скорей в машину! — закричала писательница. — Она же намокнет сейчас ужасно!

Дождь уже хлестал, по улице понеслись потоки. Писательница в машине обняла Катю.

— Мадам! Вы сейчас — как лучшее русское вино: вы полусухая! Немедленно едем в гостиницу пообедать и вспрыснуть нашу покупку!

Обед заказали в номер. Катя позвонила на работу, что промокла и пошла домой переодеться.

К концу вечера писательница призналась Кате, что влюбилась в нее по уши.

— Знаете, — говорила она проникновенно, — ведь я давно наблюдаю тех русских, кто походит на вас своими манерами и воспитанием, но страстно ненавидит все, что сейчас творится в вашей стране. Я — не идеалистка. Я видела у вас много прекрасного и много отвратительного. Видела прямые остатки крепостничества, рабства и нищеты, но и реальные победы во всех решительно областях. Не понимаю, зачем вы так старательно уничтожаете остатки вашей старины, церкви, башни, стены, защищавшие ваших предков и вдохновлявшие их на отпор татарам, полякам, французам... Вероятно, вы сами потом об этом горько пожалеете. А вместе с тем вы столько создали замечательного, что о вас безумно трудно писать, не возбуждая в западном читателе чувства недоверия и не вызывая подозрений, будто я куплена коммунистами для пропаганды их идей... Вы, госпожа Вальдек, первый для меня в России человек, в ком эти идеи так благородно слиты со всем тем высоким, что было всегда присуще русской дворянской интеллигенции.

Катя пила вино, улыбалась хозяйке и с легким смущением слушала ее речи. А за окном «Метрополя» становилось все сумрачнее, грозовой ливень перестал, но сеялся неотвязный, скучный дождичек, превращавший июль в подобие позднего сентября...

— Вам невозможно ехать под таким дождем в одном костюме! — заботливо сетовала хозяйка. — Я привезла с собой этот легкий плащ-дождевичок. Накиньте его сейчас, смотрите, как он вам к лицу. Это ваш цвет! И пожалуйста, не присылайте мне его с мужем обратно, оставьте себе в знак моей сердечной симпатии к вам. У меня было тайное намерение подарить его самой милой женщине, какую здесь встречу. Значит, он по праву ваш. Милее вас в России я никого не знаю!

Плащик был будто по заказу изготовлен для Кати. Сидел ловко, а в нынешнюю погоду прямо-таки выручал. В продаже таких не было, а с рук, из-под полы на черном рынке они стоили очень дорого, как все заграничные изделия, весьма ценимые московскими спекулянтами.

— А чтобы вы, Рональд, не ревновали меня к вашей чудо-жене, — повернулась она к Катиному супругу, — примите в дар от меня вот эту мою рабочую самопишущую ручку. Она мне хорошо послужила, побывала в Америке и теперь — на Волге, пусть-ка отныне послужит и вам... Кстати, мадам Вальдек, вы должны настоять, чтобы ваш муж непременно начал писать сюжетные вещи. Я давно поняла, слушая его устные рассказы, что у него хорошая способность закручивать сюжетные пружины. Это ведь большой дар, очень выгодный. Заводите его как часовой механизм и пускайте раскручиваться. Сами увидите, как хорошо получится. На вашем месте, Вальдек, я писала бы детективы! Вроде Агаты Кристи с ее «Тайнами каминов»! Ах, если бы я умела это делать! Разбогатела бы, как индийский раджа!

— То, что умеете вы, гораздо лучше! — тихо смеялась Катя. — Ваши книги написаны в мужской манере, и сказать по правде, она мне кажется привлекательнее, чем манера женская, но с необыкновенным пониманием женской души. Русскому читателю, особенно читательнице, ваши книги очень близки. Их у нас любят.

Катя сердечно распрощалась с писательницей, и та настояла, чтобы Роня отвез жену на вокзал.

Вся эта неожиданная интермедия его порадовала. Она отвлекла Катю от черных ревнивых мыслей по поводу вчерашних открытий. Однако, Ронино отсутствие на службе исключало возможность негаданного приезда Юлии в Учреждение для встречи с возлюбленным на нейтральной почве. Он думал про себя, что такая встреча, последняя, все-таки нужна. И она не должна быть при посторонних третьих лицах.

Все, что в нем покамест замерло, теперь начинало оттаивать. Словно при слабеющем наркозе нарастала в сердце ноющая, тревожная боль; он еще и сам не понимал толком, что это за боль, но сквозь все ощущения дня, разговоры, дела, впечатления, она пробивалась все явственнее, заполняя сердце. Неужели он и впрямь любит эту женщину? Как же это совмещается с любовью к Кате? Может, к этой Юлии тянется только тело? Нет, ему еще и жаль ее! Он страшится, как с нею поступят те, что сменят его, Рональда, у ее рабочего столика и в ее постели. Ведь без мужчины-спутника ей здесь не обойтись! Об этом думать было трудно. Трезво поразмыслив, он, в глубине души, не верит, будто ее романтизм вражеский и черный. Не похожа она на шпионку! Слишком много в ней еще полудетского, незрелого авантюризма. И излишней доверчивости. Вырвалась в трудную поездку — вот и хочется ей всласть насладиться свободой, романтикой, авантюрами вдали от родителей, мужа и детей. Их у нее двое — мальчик и девочка. Очень милые. Она их любит, но... видно, не дожила, не испытала всего, чего хотелось, потянуло на простор, на волю, на приключения с привкусом тайны и опасности. Как бы не обожглась на этом красном огне!

— Пожалуйста, на Курский, — сказал он шоферу. Он хотел потом вернуться на работу и может быть, сговориться о прощальной встрече?

Катя будто прочла его мысли:

— Сначала — в Денежный переулок, — заявила она решительно и по-хозяйски. — Там, товарищ водитель, вам придется совсем немного подождать. Остановитесь пока у телефона-автомата... Позвони, Ронни, дома ли твой Иоасаф? Если нет — поедешь к нему на работу.

Роня позвонил. Тот оказался дома.

— Тем лучше! Поехали!

У Кати созрел какой-то свой план. Потребовала высадить их у Никитских ворот. Очень четко приказала шоферу:

— В Денежном переулке вы дождетесь моего мужа. Когда он освободится — отвезете его на Курский, к тоннелю номер два. Ронни, там я буду тебя ждать на нашем всегдашнем месте. У Иоасафа очень долго не задерживайся, но имей мужество сказать ему правду — от этих функций ты должен отказаться: они тебе не по характеру. Поцелуй меня и будь правдив с ним.

— А ты куда?

— Мне надо кое-что купить домой и позвонить на работу. Если ты окажешься на Курском раньше меня — стой и жди. Никуда не девайся!

Ах, как все нелепо и трудно складывается!

Рональд, давая жене обещание отказаться от встреч, был искренен. Он был готов действительно доложить все, как есть, Максиму Павловичу. Но говорить с Зажепом о такой вещи, как любовь? Признаваться в этом чувстве, глядя в циничные, оловянные глаза? Сказать ему, что не считает ее врагом? Значит, опять выразить недоверие к мнению руководства...

Конечно, теперь, когда жена вмешалась и дело загублено, поздно рассуждать, как бы следовало его повести. Ну, будь Роня, скажем, Максимом Павловичем, — чтобы предпринял он с самого начала?

Уроки? Бесспорно, это ход правильный.

Физическая близость? Пожалуй, тоже правильный ход.

Заказ фотоснимка? Надо было бы достать и посмотреть, что получится.

Встреча Юлии с женой? Надо было энергично предотвратить! И, по-видимому, продолжать занятия. Усиленно контролировать каждый ее шаг, одновременно наводя дополнительные справки о всех ее связях там, на ее родине. Дополнительно окружить здесь, в Москве, доверенными людьми, спокойными и осторожными, способными довести проверку до конца. Установить, враг она или, скорее, друг. Если первое — тихо удалить из страны и предостеречь настоящих тамошних друзей СССР о ее истинном лице. Если второе — направить все стремление и порывы в нужное русло... Эх, Рональд, вам бы столько ума, сколько у русского бывает... после!

Все это вертелось у него в голове, пока он поднимался по лестнице в ненавистную зажеповскую квартиру. Хозяин встретил его с удивленно-недовольным лицом: