РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая

• Название: ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая
• Автор: РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК
• Издательство: ТЕРРА - Книжный клуб
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00276-9

Роберт Александрович Штильмарк (1909-1985) известен прежде всего как автор легендарного романа «Наследник из Калькутты». Однако его творческое наследие намного шире. Убедиться в справедливости этих слов могут все читатели Собрания сочинений.

В первый том вошли первые части романа-хроники «Горсть света» — произведения необычного по своему жанру. Это не мемуары в традиционном понимании, а скорее исповедь писателя, роман-покаяние.

---

Дети глядели на знакомые домашние одеяла и на свои подушки в изголовьях чужих кроватей. Вдруг Вика сказала:

— У нас ведь потом все это тоже отберут, правда?

Роня подтвердил;

— Конечно! И наши ивановские вещи тоже, наверное, отберут...

Этого требовала успокоенная детская совесть! Слишком тревожили ее следы чужого загубленного благополучия. Еще у Рони на языке вертелись слова: «и выселят нас отсюда тоже как тех», но вслух произнести такое он не решился, чтобы и в самом деле не накликать беды. Он помнил немецкую поговорку бабушки Агнессы: «ду золлст ден тойфель нихт ан дёр ванд мален», дескать, не малюй черта на стене (а то, мол, и в самом деле явится в дом)...

И когда из родительской спальни дошел до детской истерический мамин плач, Роня и Вика сперва было тоже приписали его родительскому сочувствию чужому несчастью. Ибо сквозило оно изо всех углов этого уютного дома! Наверное, и маму терзают муки жалости и неясного чувства стыда как невольной соучастницы большой общей вины...

Но плач Ольги Юльевны был непривычного тембра, сначала какой-то басистый, перешедший потом в капризный визг, не совсем даже натуральный.

Рыдания чередовались с возгласами:

— Как ты мог меня сюда?.. Как ты посмел?.. Что мне тут делать? Ведь я думала о Москве, о родных... А здесь даже вонючее Иваново вспоминается как Санкт-Петербург!...

Такая реакция была непостижимой! Среди всей этой прелести, отравленной лишь ощущением соучастия в грабеже добрых людей...

Первый раз за всю свою 11-летнюю жизнь Роня ощутил неприязненное, недоброе чувство к матери. Ведь папины старания просто трогательны. Его нежные заботы ощутимы здесь в любой мелочи!

Легко ли было привести все в такой порядок, после того, как дом полгода пустовал? При всей бдительности Корнея Ивановича, тайные воры все-таки ухитрились попортить и расхитить половину имущества. Даже стекол в окнах не хватало; с чердака унесены были зимние рамы. По словам Дуни, матрасы все были вспороты, полы искорежены, видно, в доме искали спрятанные ценности. Делали это лесные дезертиры, либо деревенские подростки, а может, кто и посолиднее, не очень страшившийся сторожевой берданки Корнея Ивановича... Все это папа успел наладить, встретил семью в чистом, убранном доме. Немало постарался и Никита Урбан.

Роня не выдержал. За руку он привел Вику в спальню, к злобно рыдавшей матери. В тоне взрослого, очень серьезно произнес:

— Если тебе, мама, здесь не понравилось, можешь уезжать назад, к Стольниковым, в твою Москву. А мы с Викой остаемся здесь и будем помогать папе. Здесь так хорошо, как мы и не думали!

У Ольги Юльевны (она сама потом в этом признавалась) явилось сильнейшее желание избить сына до синяков, за непочтительность.

Но инстинкт материнский подсказал ей, сколь глубока детская обида за папу. Крупный разговор, может, и в самом деле вышел слишком... гиперболичным? Мама перестала всхлипывать и вытерла глаза. Хмурый папа чуть-чуть улыбнулся непрошенным адвокатам.

* * *

Три летних сезона и все зимние каникулы в имении Корнеево были, пожалуй, лучшим временем всей Рониной жизни.

Привыкла к Корнееву и Ольга Юльевна. Нашлись поблизости партнеры для преферанса зимой, а летом наезжало столько родственников, что порою Корнеево напоминало светский пансион прежних времен или патриархальное поместье в тургеневском духе.

Вальдек-младший же все больше увлекался здесь чтением, в тишине зимних покоев или под ровный шум июльской листвы. Поэзия ему открылась — Тютчев, Пушкин, акмеисты и Блок. И был у него вкус к историческому прошлому России. Но вот истории, творимой сегодня, он никакого «вкуса» не ощущал, хотя рано понял, в какие роковые минуты довелось ему посетить сей мир...

Он и сам тоже полагал себя поздним путником, застигнутым на дороге «ночью Рима», Рима третьего, российского. Но средь бурь гражданских и тревоги он не ощущал высокой воли богов, а напротив, скорее видел в этих бурях проявление демонов зла. Героическими казались ему отнюдь не оголтелые матросы и пролетарии, якобы бравшие штурмом совершенно беззащитный Зимний дворец, а та горсточка отчаянных женщин из стрелкового «бабьего» батальона и те юнцы из юнкерского училища, что до последних минут, по чувству долга, пытались противостоять потоку раскаленной докрасна человеческой лавы...

Болезненно переживал мальчик события гражданской войны. Одинаково ужасали его и красные, и белые потери. Он понимал, что и те, и другие — одинаково невознаградимы для нации, для русского народа. Ведь по обе стороны фронтов гибли самые здоровые, самые молодые, ко всему доброму пригодные!

Что до исхода этого избиения, то Роня был твердо убежден в конечной победе красных. Мальчик видел, что народ не сочувствует белому движению, хотя и напуган жестокими крайностями большевиков. Но они умели убеждать граждан в человечности и справедливости своих идей. У контрреволюции же идей, похоже, не было вовсе. По крайней мере любой красноармеец мог легко разъяснить Роне, за что воюет и борется Красная Армия, а вот дядя Паша Стольников, человек умный и образованный, искренне желавший победы белым, никак не мог растолковать мальчику, каковы же их лозунги. Получалось, что Белая армия воюет просто с отчаяния — больше, мол, все равно делать нечего, вот и приходится драться! Обещания красных: земля — крестьянам, заводы — рабочим, мир — хижинам, война — дворцам явно были по сердцу большинству рядовых граждан и в селах, и в городах.

Правда, в глубине ума и сердца Роня чувствовал, что эти идеи большевизма лишь кажутся столь простыми и ясными, на самом же деле они иллюзорны. Ведь самым главным в них было — создание нового человека, более совершенного, чем люди прошлых времен, испорченных рабством, жестокостью, эксплуатацией, лицемерами, хищническим хозяйничаньем в буржуазном обществе. Но высокие нравственные идеалы революции, заимствованные из христианского вероучения о царстве Божием на Земле, покамест светят людям издалека, как звезды небесные, на Земле же по-прежнему царят страх, жестокость и ложь. Достичь высоких целей хотят самыми низкими средствами!

Эти средства — насилие, кровавая диктатура, попрание общечеловеческих ценностей, кощунство, поругание святынь — так портят и развращают исполнителей, что едва ли темные эти люди смогут сберечь в очерствелых душах чистоту отвлеченных, далеких философских идеалов. Получается, будто чистое белье сможет выйти из грязных окровавленных рук. Покамест оно и выходит из большевистской прачечной именно кровавым и грязным. Участвовать в этом никак не тянуло! И мальчик радовался, что средь бурь гражданских и тревоги жизнь его походит на некий зачарованный остров, обтекаемый ветрами времени. Бывшее имение Корнеево действительно походило на заповедник мирной старины среди океана революционной действительности...

Лето проходило в играх со сверстниками — Максом Стольниковым, Толей Благовым и Мишкой Дроздом. Вдвоем с Максом они наловчились ездить верхом — это стало любимейшим занятием мальчиков. Сперва они уходили по соседству в госхоз и помогали выгонять в ночное чесоточных госхозных кляч (до того бывших отличными выездными, хозяйскими лошадьми). В итоге этих ночных поездок Роня схватил-таки чесотку, хотя врачи уверяли, будто лошадиная к человеку не пристает. Пристала, да еще как!

Пользовали от нее тогда перуанским бальзамом и серной мазью, а самих кляч папа вылечил с помощью курной серной камеры. Алексей Александрович часто брал сына в интересные деловые поездки по окрестным селам, торфоразработкам, фабрикам. Ездили даже на узкоколейном паровозе, а еще несколько лет спустя Роня устроился работать на этом паровозе помощником машиниста. В декабре 1920 года, при служебной поездке, оба они, Вальдеки — старший и младший, очутились по стечению обстоятельств в одном вагоне с Лениным, видели и слушали его совсем рядом, лицом к лицу, в самой непринужденной обстановке. Оказалось, что портреты и бюсты не совсем верно передают живой облик Ленина, но об этом — попозже..

Папа для поездок обычно пользовался служебными лошадьми, но считал, что возить гулять собственную семью на казенных лошадях неприлично. Потому, для надобностей личных Алексей Александрович приобрел собственную лошадь по кличке Надька, и купил заграничный шарабан. Лакированный, с иголочки новенький и несколько вычурный экипаж этот папе с охотой продал мужичок-середнячок, которому шарабан достался при грабеже какого-то барина. Купил папа и два седла — английское и казачье. Роне разрешалось (после многих испытаний и проверок) седлать себе Надьку, а Максу — служебную папину Зорьку, когда папа уезжал верхом на служебной же Передовой. Мальчикам разрешалось ездить от завтрака до обеда (в свободные от занятий дни), а иногда и после ужина пасти лошадей на сочных лесных лужайках. Изучили они все окрестности, бывали и на Бисеровом, и на Луковом озерах, одолевали болота и дебри, чуть не по звериным тропам, для всадника небезопасным.