РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая

• Название: ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая
• Автор: РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК
• Издательство: ТЕРРА - Книжный клуб
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00276-9

Роберт Александрович Штильмарк (1909-1985) известен прежде всего как автор легендарного романа «Наследник из Калькутты». Однако его творческое наследие намного шире. Убедиться в справедливости этих слов могут все читатели Собрания сочинений.

В первый том вошли первые части романа-хроники «Горсть света» — произведения необычного по своему жанру. Это не мемуары в традиционном понимании, а скорее исповедь писателя, роман-покаяние.

---

— Нечего мне здесь делать, — повторял он уже знакомые Роне слова. — Этот мир стал мне отвратителен. Я хочу прочь. Лучший мир есть только там, за Порогом сознания. Там есть Бог. А этот мир покинут Богом навсегда, на погибель. Здесь царит только Ложь... Отдай мне то, что обещал тогда, на чердаке!

— Я вернул его владельцу, Герке Мозжухину. Вместе со шкуркой того бедного кота. На этой шкурке он повесил портрет своей любимой. Он платонически обожает артистку Белевцеву из Малого Театра.

— А та об этом знает?

— И не подозревает. Он хочет любить ее молча, тайно и бескорыстно. Поэтому не боится ни измен, ни лжи.

— Счастливец, коли сумел этого достичь. Тем менее ему нужно оружие. Ты бы попробовал выкупить его у Герки. Отец перед смертью подарил мне эти золотые часы. Может, он согласится на такой обмен?

— Твои часы он знает и сразу поймет, в чем дело.

— Так, давай, продадим часы и... помоги мне купить... Нужную вещь.

— Я надеюсь, что ты опомнишься. Замысел твой слишком жесток. О матери подумай. На кого ты ее оставляешь? Вторые похороны... спустя менее полугода!

— Знаю! Все продумал. Мог бы — протянул бы еще. Но уж не могу! Решил завтра кончить. Отступление себе отрезал. Написал Нонне, чтобы навещала мать. И не осуждала меня. Я иначе не могу! И если ты мне не поможешь, я брошусь под поезд, и ужас этой смерти останется на твоей совести. Завтра лягу на рельсы на станции Красково. Если есть у тебя сердце — бери часы и избавь меня от такой участи. Коли откажешь — помни: в полдесятого вечера меня задавит поездом. А вздумаешь помешать или предашь — прокляну! И кинусь с крыши дома Нирензее.

Утром, в среду 29 сентября, телефонный звонок поднял Роню Вальдека из постели: Ося требовал ранней встречи, прежде всех дневных начинаний. У ларька с сельтерской он напомнил другу, что уже через несколько часов Нонна получит смертное и может всполошить Осину мать. Поэтому, он до вечера скроется, и еще не потерял надежды, что Роня; все-таки найдет в себе мужество и решимость избавить его от колесования. А для этого, прежде всего, надобно продать часы.

Вдвоем друзья изъездили пол-Москвы. В ломбарде у Сухаревки им предложили восемь рублей. Из нэповских лавчонок их либо сразу гнали, либо цинично давали- на папироски. Почти отчаявшись и едва не угодив в милицию, они, наконец, смогли внушить некоторое доверие двум еврейским негоциантам, владельцам небольшого магазина писчебумажных товаров на Мясницкой. Старший, тучный, настроенный более скептически, поначалу заявил, что часы не золотые, а липовые. Напротив, второй совладелец, маленький, худенький и веселый, пристально осмотрел Осин «Мозер» и шепнул толстому:

— Эхтес голд... Алзо: вифил гебен? («Настоящее золото... Сколько дать?»)

— Цвонциг! — подсказал толстый, колеблясь. («Двадцать!»)

С этими комментариями покупающая сторона небрежно пихнула часы в конторку, а оттуда выкинула две бумажки по червонцу.

— Гиб цурюк! — решительно потребовал Ося. («Давай обратно!»)

— Ист генут! — настаивала покупающая сторона. («Достаточно!»)

— Цурюк майне гольдур, — свирепо прошипела сторона пропадающая. («Назад мои золотые часы!»)

— Нит гедайге! («Не унывай»), — засмеялся тонкий коммерсант и нехотя приоткрыл конторку. Вылетела оттуда пятирублевка.

— Драйсиг! — решительно потребовал Ося. («Тридцать!»)

И когда конторка приоткрылась в третий раз, и явилась на свет Божий еще одна пятирублевка, друзья поняли, что спор окончен. Ибо следы улыбки стерлись с физиономий покупающей стороны. Брошено было уже со злобой:

— Вег! Вег! Унд шнелл! («Прочь, прочь! Быстро!») — с этим напутствием Ося и Роня удалились.

На улице друзья условились, что Роня, купив на эти деньги револьвер, встретится с Осей на Казанском вокзале, у пригородного семичасового поезда. Задняя площадка третьего вагона, от головы...

Роня наугад отправился на 8-м трамвае в Марьину Рощу.

Неуверенно заглянул Роня в крошечную кустарную мастерскую «Чиню посуду, изготовляю ключи». Мрачный грузин решительно не понял тонких Рониных намеков, а начав смутно догадываться, зачем явился посетитель, посоветовал ему убираться побыстрее, притом по самому популярному всероссийскому адресу! Вдобавок, по выходе из мастерской Гоня столкнулся с милицейским. Тот, как показалось, излишне пристально поглядел Роне вслед.

Одолев еще несколько марьинорощинских кварталов за фабрикой, Роня испытал прилив надежды при виде вывески китайской прачечной (по слухам именно в них-то функционировали тайные опиумокурильни). Вдобавок, широкое лицо владельца так излучало, казалось, дух таинственного аферизма. Однако склонности посекретничать не проявил и китаец. Он очень хитро сощурил узкие глаза и снабдил Роню примерно тем же напутствием, что и грузин. Из-за клубов пара стали видны двое помощников владельца, тоже китайцы, голорукие, потные и насмешливые...

А время шло к вечеру, к роковому пределу...

Близкий к отчаянию, искатель оружия позвонил с автомата Герке Мозжухину, встретился с ним в Еропкинском переулке. С его сбивчивых слов Герка полностью охватил умом всю ситуацию.

— Его уже не остановишь, — сказал Герка. — Он отрезал себе все пути. Остается только помочь... Тот, из которого ты стрелял на чердаке, чей же?

— Однокурсника. Зовут Сергеем. Не продаст — самому нужен. Да и больно ненадежен.

— Ладно! Придется, видно, залезть в тайник!

Роня давно знал, что Теркин брат Александр, белый офицер, долго отстреливался с собственного чердака в октябрьские дни 17-го. Перед бегством зарыл именной браунинг и офицерский «Смит и Вессон» в укромном чердачном уголке, переоделся в квартире своей возлюбленной и в штатском платье благополучно миновал красногвардейский пикет. Добрался, похоже, до Парижа... Тем временем, Герка тайник отыскал, вычистил оружие и уже сам берег пистолет и револьвер брата. Он будто думал вслух, делясь соображениями с Роней:

— Браунингом рисковать нельзя — еще имя не стерто, да и номер именного может быть где-то зарегистрирован. Придется взять «Смит». Но тут вот какое осложнение: у него чуть коротковат патронник, и приходится подпиливать патроны от браунинга. Калибр тот же, но надобно снимать напильником полтора миллиметра пулевой оболочки. Что-то вроде «дум-дум» получается... Для данного случая в самый раз... Ну как, решено?

— Думаю, можно пожертвовать «Смитом». Он заряжен? Так давай!

Через полчаса Герка передал Роне небольшой тяжеловатый пакет.

— Пришлось наспех подпилить еще три патрона. И, знаешь, очень мне эту братнину штуку жаль! Оружием раскидываться нынче не след бы! Тем более таким заветным! Ведь, понимаешь, если выбрать вам местечко поглуше, и у тебя хватит нервов... Впрочем, как знаешь, так и поступай, не маленький! Коли решишься, можешь считать тогда уж своим, а то ведь ты безоружен пока...

Роня, до того часа еще и не пытавшийся представить себе реальную картину того, что должно было свершиться на станции Краснове, вдруг осознал все до конца, будто увидел Осю лежащим на траве, рядом с выпавшим из рук револьвером. Значит, Герка намекает, что этот револьвер можно поднять и... унести? А потом считать уже своим?

— Я тебя понял, Герка. А если застукают? Заметят, схватят?

— Да, тогда — дело дрянь. Будет обвинение в убийстве. Письмо тут не доказательство, может, мол, оно было под принуждением. Уж смотри сам в оба, коли ввязался в эту затею. Кстати, когда у тебя лекции кончаются?

— Обычно в 22.15.

— Хорошо бы поспел хоть напоследок. Непременно запишись у дежурного. По дороге на вокзал забеги, отметься, оставь это пальтишко в гардеробе. Пусть висит весь вечер. А коли дежурный удивиться, что на лекциях не видал, скажешь, бегал курить или в чужих группах слушал любимого профессора. Понял? Усвоил?

— Вполне

— Ну, с Богом! Обними его от меня. Скажи, все там будем.

...С поезда они сошли на платформе Красково уже в густеющих сумерках, моросил осенний дождик Лезли вверх, на темный откос. Шли тропами мимо опустелых дач. Не встретили ни живой души. В лесу их поглотила почти полная тьма. Ося знал этот .нес — они с матерью прожили здесь на даче все лето. Теперь он искал знакомую полянку.

Путались в потемках недолго — полянка возникла вдруг из-за расступившихся елей. Над вершинами открылся овал высокого беззвездия.

Осин голос:

— Здесь! Пора! У тебя, Роня, будет интересная и непростая жизнь. Не то что моя недотыкомка! Обнимемся! И поклянись мне Богом, что ты выстрелишь мне в голову еще раз, для верности. Я себе не очень доверяю!.. Прощай, Роня! Не забудь клятву!

В смутном сумраке Осина рука поднялась к правому виску. Прошла вечность, прежде чем мигнула голубоватая вспышка, отдавшаяся в Рониных ушах слабом толчком. Ося мягко, бескостно, опустился на мох.

Секундант нагнулся над упавшим. Уловил слабый, будто облегченный вздох. Зажег спичку. На полных, мягких осиных губах чуть пузырилась розовая пена. Из полуоткрытых очей исчезло страдание. На лицо нисходил покой. Поразительно было это утешение смертью. Револьвер из руки выпал.