РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая

• Название: ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая
• Автор: РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК
• Издательство: ТЕРРА - Книжный клуб
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00276-9

Роберт Александрович Штильмарк (1909-1985) известен прежде всего как автор легендарного романа «Наследник из Калькутты». Однако его творческое наследие намного шире. Убедиться в справедливости этих слов могут все читатели Собрания сочинений.

В первый том вошли первые части романа-хроники «Горсть света» — произведения необычного по своему жанру. Это не мемуары в традиционном понимании, а скорее исповедь писателя, роман-покаяние.

---

Редакция на этот раз предложила Роне присоединиться к группе альпинистов Общества Пролетарского туризма из Грузии, готовых к восхождению на Казбек около 5—6 июня. Еще интереснее и труднее была следующая задача этой грузинской группы: по поручению комсомола и профсоюзов альпинистам предстояло помериться силами со страшной Ушбой, проклятой горой высшей сложности, чтобы развеять суеверный ужас местного населения перед злыми духами, якобы обитающими на вершине и в ущельях Ушбы. Это они насылают лавины на смельчаков, дерзающих нарушить покой горы.

Ронин отпуск начался в июне, до восхождения на Казбек оставалось недели три. Роня и решил использовать их для отдыха на Волге и для очерков о великой реке. Затем побывать в Махачкале, чтобы прибыть к Казбеку к сбору всей группы... После спуска с Казбека тифлисская группа должна была решить, кто из альпинистов будет штурмовать Ушбу. Тогда выяснится, примет ли журналист Вальдек непосредственное участие в этом штурме или же он проводит группу лишь до опаснейших карнизов, чтобы потом получить от вернувшихся победителей Ушбы самый свежий материал для журнала «На суше и на море». Свой альпинистский опыт Роня Вальдек несколько лет подряд накапливал в Восточном Крыму на склонах Сокола, Пер-Чема и Альчака, а в 1927 году побывал на Эльбрусе.

Во всех этих небезынтересных журналистских делах Роня пока тоже не видел особых шансов на литературное бессмертие. Казбек — это все-таки не Гиндукуш, да и бытовая серия про Волгу — не мировая сенсация! Для Памира же — коротковато дыхание и маловат отпуск!

...И вот он на пути к Волге. В поезде Москва-Нижний Новгород. Не спит. Терзает какая-то незаполненность души, неудовлетворенность, потеря неких вечных ценностей, разочарование в них...

...Кто-то в вагонном коридоре произнес внятно: «Гороховец».

Это слово-название последним прозвучало в сумеречном Ронином сознании. Ночные раздумья оставили его. Отпускник Рональд Вальдек, внештатный сотрудник двух журнальных редакций и мастер трех цехов красильной фабрики — уснул, так и не сумев подвести полный итог под своим двадцатилетним балансом.

* * *

Он переплыл Оку на пароходе-пароме вместе с носильщиком и его тележкой. На тележке путешествовал по Нижнему Новгороду могучий ронин чемодан зеленой кожи. Чемодан вмещал все имущество очеркиста и альпиниста. Только альпеншток и ледоруб были привязаны к чемодану снаружи.

На пристани Роня увидел свой пароход «Наманган» товаро-пассажирской линии. Линию эту он выбрал еще в Москве, у кассы в «Метрополе», несмотря на малую комфортабельность товаро-пассажирских пароходов: у них нет первого класса, ванн, некоторых удобств; проходы и даже палубы заставлены обычно грузами, расписание соблюдается лишь приблизительно. Зато — стоянки многочасовые, удобные для журналиста, ищущего впечатлений в приволжских городах. Вот Роня и приобрел билет на «Наманган» заранее.

Действительность оказалась мрачнее посулов. Пароход уж больно не понравился! Грязен, мрачен, шумен, многолюден... Многочасовые же стоянки сплошь приходились только на ночные часы! Уж какие там впечатления! Наши Самары и Саратовы — не Гамбург или Сан-Франциско с ночными притонами!

— А нельзя ли... переменить пароход? — спросил Роня у бывалого матроса-носилыцика на пристани. Выслушав Ронины пожелания, тот указал рукой на нечто белоснежное и прекрасное, маячившее посреди Волги...

— Пароход «Воронеж». Вон на якоре, видите? Бывшая «Императрица Мария» общества «Кавказ и Меркурий». Прежде богатые купцы ездили, им простору на пароходе много требовалось... А теперь — почтовой линии пароход. Видите, синее кольцо на трубе? Пойдет нынче в первый рейс. Ровно в шесть вечера отвал.

— Он кажется совсем новеньким... Будто только с верфи.

— А оно почти так и есть. Только-только из капитального... Как раз то, что вам нужно, давайте, я продам ваш билет, а вам возьму на «Воронеж». Вам одноместную?

— Да!

— Первого класса?

— Да!

— Все будет в порядке. Чемодан оставьте в камере, а жетон — у меня. Найдете вещи уже в вашей каюте. Тогда и рассчитаемся за услугу. Пока давайте только доплату... Приезжайте без десяти шесть. Я буду здесь, у сходен.

* * *

И он действительно ждал у сходен, а Ронин чемодан уже покоился в шкафу каюты № 1 первого класса почтового парохода «Воронеж». Ронин папа в этих случаях говорил: «Es hat geklapt![57] Тип-топ!»

Перед сдачей клади в камеру, а жетона — носильщику, Роня, достал из чемодана некий опасный предмет. Это был тот самый роковой «Смит и Вессон» офицерского образца, что сослужил последнюю службу Осипу Розенштамму.

Герка снова прятал его с той сентябрьской ночи в прежнем тайнике. А перед нынешним Рониным отъездом, прощаясь с Роней, говорил:

— Маршрут у тебя сложный. Главное — Кавказ. Туда безоружным не следует и показываться, тем более, в горы. Это тебе не курортное побережье! Я достал для тебя «Смит» с чердака. Почистил, перезарядил. Нашел и те две пустых гильзы. Почему-то тогда, после той ночной чистки, сразу их не выбросил. Вчера зарыл их в песке. Возьми еще пяток запасных патронов. От моего браунинга. Подпилить напильником по своему патроннику. Ну, счастливо тебе, бачари!

Словом «бачари», они привыкли обращаться друг к другу. Кажется, это было название папирос в Германии. Почему-то оно привилось и вошло в их обиход.

Кобуры у «Смита» не было. Роня просто завязал, револьвер при своих дорожных сборах в носовой платок, крепко стянув узелки, чтобы не развернулся. На случай чьего-либо нечаянного взгляда в чемоданное нутро... В этой невзрачной оболочке он и сунул «Смита» в карман брюк перед тем, как временно расстаться с чемоданом. Об остальном его содержимом он абсолютно не тревожился.

Кажется, все устраивалось очень ладно. Так он думал, медленно ступая по пристанским мосткам. Под ними, как всегда, качались на волне лодки, а у бережка рыбачили юные волгари. Почти у самого схода с мостков, где они затеняли береговую гальку, спал под дощатым настилом человек, укрыв голову и обнаженную спину под досками настила. Брюки его были задраны, приоткрывая лодыжки. А на голой пятке была четко выведена химическим карандашом цифра «12».

Шел десятый час утра и стоявший у этой пристани «Наманган» уже заканчивал погрузку перед отвалом. По мосткам грохотали сапоги грузчиков: с поклажей — бегом, обратно — шагом. Роня спросил у шагающего:

— Что это за номер у того на пятке? Очередь, что ль, какая?

— А тебе пошто? Кому надо — тот знает...

Грузчик, не оборачиваясь, пошел своей дорогой.

Зато другой, помоложе, шагавший чуть позади, задержался, спросил у Рони закурить московскую «Яву» и объяснил, показывая вниз, на спящего:

— Он — вроде артельщика у зимогоров. Эвон, трое их в холодке сидят, перекуривают. А цифра — чтоб задешево его не будить. Разбудил — давай работу не менее, как на двенадцать целковых...

Тяжелые шаги загрохотали по мосткам.

— Па-а-зволь! Па-а-зволь! — орали грузчики громче обычного.

Роня отскочил с дороги. Смельчак-такелажник, Ронин ровесник, нес на спине пианино. Груз весил пудов двенадцать-тринадцать. Двухвершковые доски мостков пружинили, чуть подаваясь под каждым шагом грузчика. Роня был почти прижат к перилам, когда пианино слегка покачнулось на весу. Еще миг — и оно «сыграет», круша перила и рядом стоящего... Роня инстинктивно махнул через перила и спрыгнул прямо рядышком со спящим. Наверху грузчик, видимо, справился, сбалансировал свою ношу и бухал сапогами уже по настилу пристани.

Артельщик зимогоров, мужик с запущенной рыжей бороденкой, сел, зевнул, спросил спросонья:

— Чего тебе?

— Гляжу, простынешь в сырости! — Роня придал своему простонародному тону некоторую иронию и благодушие. — Тебя ж сейчас чуть было не задавило. Еще бы немножко — груз бы через перила на тебя повалился!

— Да-к ты меня, значит, спасать сиганул? — в тоне артельщика тоже звучала насмешка. — Ну, спасибо! Чай, знаешь: нашего брата зря не будят! Аль вещей у тебя к пароходу много? Сам-то кто будешь? Приезжий?

— Приезжий. Учусь еще. Какие мои вещи! Чемоданишко!.. Ты, брат, про Максима Горького слыхал?

— Слыхал. Он нашу жизнь зимогорскую правильно понимал.

— Вот и я хочу понять.

— Ишь ты! Чтобы понять, надо пуп понадрывать! Максим-то сам грузчик. А ты? Нешто сдюжешь пианину на пупе поднять?

— Не подниму. А вот написать про это, может быть, и сумею. Коли поможешь... Хочу тебя и тех ребят про вашу жизнь расспросить.

Мужик зевнул шире, перекрестил щербатую пасть и стал расправлять на себе полосатую матросскую тельняшку — она вся собралась у него на шее, была узка и коротка. Кое-как натянув ее сверху до пояса, он неторопливо собрал свои пожитки, служившие ему ложем: брезентовый дождевик, совсем прохудившийся; пиджачишко с надорванными карманами, войлочную шляпу на все сезоны. Ею он прикрывал лицо в часы сна.

— Стало быть, интересуетесь поговорить с нами о жизни? — заговорил он уже более книжно, вроде гоголевского кузнеца Вакулы у запорожцев. — Однако же это для нас — пустой расход времени. Пора самая горячая.