РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая

• Название: ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая
• Автор: РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК
• Издательство: ТЕРРА - Книжный клуб
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00277-7

Роберт Александрович Штильмарк (1909-1985) известен прежде всего как автор легендарного романа «Наследник из Калькутты». Однако его творческое наследие намного шире. Убедиться в справедливости этих слов могут все читатели Собрания сочинений.

Во второй том вошли 3 и 4 части романа-хроники «Горсть света» — произведения необычного по своему жанру. Это не мемуары в традиционном понимании, а скорее исповедь писателя, роман-покаяние.

---

На Ермаковской штабной игарских этапников поместили в одном бараке с местной, Ермаковской, драматической труппой. Многие театральные «абезьяне» впервые снова встретились с игарцами, уселись за общими столами, поминали Пушкариху, великого ее визиря-нарядчика, и абезьские спектакли, любимые всем населением поселка, т.е. «комиками, трагиками и вохриками»...

Однако у Рональда произошла в Ермакове встреча не «театральная», а... Генштабная!

С нижних нар кто-то встретил его знакомой, слегка загадочной улыбкой. Господи! Да это тот полковник, занимавший отдельный кабинет на одном с Рональдом этаже четвертого дома РВС на Варварке! В двери того кабинета генерал-лейтенанты почтительно стучались!

Виктор Альфредович Шрейер[59], ныне з/к на Ермаковской штабной, в свое время получил, как и Рональд, приговор ОСО (или «спецтройки») и уже заканчивал отвешенный ему наркомовский паек — восемь лет. Дальше ему предстояла северная ссылка, но, как старому партийцу и чекисту, начальство сулило ему служебный пост в Ермаковской управлении номерного железнодорожного строительства.

У ворья он, как лицо загадочное и непонятное, заслужил себе немалый авторитет и кличку «сумасшедший полковник». Он не скрывал, что получал заграничные задания от самого Лаврентия Берия лично, в анкетной графе «специальность» писал: диверсант, превыше всего в жизни ставил мужскую дружбу, отличался крайней осторожностью и недоверчивостью к любому неизученному собеседнику, подозревал в любом человеке шпика, специально подосланного, и имел какие-то свои особые методы проверки. Когда же проникался к человеку доверием — раскрывался, делился думами, вслух размышлял о судьбах России, которую любил как некое общекультурное единство, давшее миру Толстого, Пушкина, Чайковского и Менделеева, но саму нацию русскую в глубине души не уважал, полагая причиною ее неиссякаемого долготерпения отсутствие свободолюбия. Но беседы на эти темы он мог вести лишь с ближайшими, насквозь проверенными им друзьями, даже если они таких взглядов и не разделяли. Его основным качеством была твердая и гибкая, целеустремленная воля. Свои решения он принимал после глубоких раздумий, но приняв, не отступал от их никогда. Не менял и отношения к людям, если хоть раз убеждался в обмане либо неустойчивости души. Так, родному брату, известнейшему деятелю советской кинематографии, он до самой смерти не простил того, что брат испугался ареста Виктора и посоветовал старухе-матери не писать Виктору в лагеря. До последнего дня жизни Виктор так и не отпустил вины брату за эту слабость души, а умирая, просил, чтобы брата не подпускали к его ложу, пока он дышит. Только на похоронах младший увидел лицо старшего, успокоенное смертью. Но произошло это уже много лет спустя после всего того, о чем здесь повествуется!

Осужден был Виктор Альфредович по какой-то странной статье, 58-14, что означало «недонесение». Были и еще какие-то пункты, о которых он говорить не любил и от расспросов отмахивался: мол, погодите, придет время, всю эту чепуху с себя стряхну, а кое-кому еще и хребты поломаю...

Начальство торопилось до ростепели и половодья забросить в глубь тайги, особенно на новые «колышки», свежую рабсилу и все необходимое для устройства новых опорных лагпунктов. Им предстояло уже в этом году прокладывать в лесах и тундре будущую пятьсот-веселую железнодорожную трассу по наметкам экспедиции ГУЛЖДС. В официальных докладах техперсоналу уже открыто говорилось, что начальник этой экспедиции, Татаринов, получает директивы лично от товарища Сталина. Мол, не реже двух раз в году Татаринов докладывает товарищу Сталину о ходе изысканий, основах проекта, а теперь уже и о работах на трассе. Хозяин, мол, весьма благоволит инженеру-чекисту Татаринову и придает большое значение строительству Заполярной дороги!

Поэтому начальство гулаговское поначалу держалось довольно заносчиво перед начальством местным, краевым и районным. Однако начальство местное было здесь тоже не лыком шито! Оно гораздо лучше знало коварство северной природы, включая трудную для освоения геологию, капризы вечной мерзлоты и сумасшедшую метеорологию, особенности водных путей и воздушного транспорта в Заполярье. Местное руководство уже два десятилетия, со времени создания глубоководных портов Игарки и Дудинки усиленно занималось разработкой (хотя и хищнической на социалистический лад) лесных и прочих богатств, оборудовало лесозаводы для экспорта «русского леса», развивало промышленный Норильский комбинат и отнюдь не склонно было видеть в гулаговских железнодорожниках некую высшую силу; видело в них скорее своих подсобников.

Это местное руководство быстро сбило спесь с ГУЛЖДСовцев, постепенно отменило особые привилегии, вроде исключительного снабжения, права на роскошь такую, как скажем, свой крепостной театр, и прочие барские затеи. Более того, к самому плану грандиозного заполярного железнодорожного строительства это местное руководство относилось довольно сдержанно, холодно и скептически. Оно раньше всех поняло его неисполнимость. Поэтому после смерти Хозяина и Инициатора стройка была реорганизована, сокращена и, в конце концов, свернута[60]. Но произошло это лишь годы спустя!

А в те первомайские дни 1950-го года на Ермаковской штабной колонне и соседних лагпунктах спешно готовили таежный этап. Отбирали заключенных с первой категорией здоровья или проштрафившихся. Тех предназначали на будущую штрафную колонну, под номером «33», с усиленным режимом. Штрафной лагпункт ГУЛАГа — это тюрьма в тюрьме! Одна мысль о ней должна служить пугалом рядовому зеку (примерно, как мысль о заградотраде для армейского дезертира!).

У Рональда категория трудоспособности значилась второй (сказались фронтовые ранения и контузии, пошаливал мотор — намечался миокардит). Однако з/к Вальдека в этапный список включили, притом с четким, определенным назначением — на самую дальнюю колонну трассы, под номером «37», в урочище Янов Стан, километрах в 150 от Ермаково. Этапные условия были тяжелы, таежный путь не близок, однако 37-я колонна отстроена и обжита сравнительно давно, с прошлой осени, люди поселены в рубленые бараки, в самом Янов Стане есть вольное население, а главное — там уже требуется топограф для камеральных и полевых работ. С этим назначением Рональд туда и направлялся. Виктор Альфредович Шрейер одобрил это направление, нашел его выигрышным, несмотря на трудности путевые. Они-то требуют всего двух-трехсуточных тягот, зато завидна должность геодезиста, это тебе не лесоповал!

Сам же Рональд узнал, что здесь, в Ермаково, работает много прежних абезьских сослуживцев по Северному управлению. Они-то и помогли направить Рональда в Янов Стан на хорошую работу. Возникла даже идея задержать бывшего референта по аннотациям и переводам здесь, в Ермаково, но что-то помешало. Когда таежному этапу скомандовали построение, Рональд решил не прятаться от судьбы, не просить у штабного лепилы отставку от этапа под предлогом повышенной температуры или нездоровья, но ввериться этапной судьбе и следовать безропотно ее велениям! Он обнялся с «сумасшедшим полковником», забрался в кузов грузовика, помахал рукой остающимся и пустился в новый, очередной путь во глубину таежных дебрей, направлением на юго-запад от пересечения Енисея с Полярным кругом...

Этапников было сотни три, на шести грузовиках. Стоял сильный мороз, необычный для первых чисел мая даже в Заполярье — около минус 20. Снега еще белели, почти не тронутые оттепелью, под низким солнцем; озера днем покрывались слоем воды, ночью застывавшей. Дороги по сути не было, хотя месяцем раньше связисты проложили подобие трассы в тайге: пробили в ней просеку, подвесили проводную связь (по большей части просто на деревьях), установили селекторные телефонные аппараты на будущих колоннах, то есть на вахтах, в землянках, а кое-где прямо на деревьях, потому что на большинстве лагпунктов никакого жилья еще не имелось.

Вскоре по выезде из Ермаково машины стали вязнуть в снегу. Пришлось тащить грузовики метр за метром самим зекам. Впереди этапа двигался средний танк — знаменитая, знакомая фронтовикам «тридцатичетверка», то есть Т-34, только со снятой башней. Танк кое-как ровнял снежные сугробы, крушил мелкие пни, валуны и бурелом. Следом ползли, натужно рыча, студебеккеры и зисы, подталкиваемые людьми. Каждые десять метров давались с трудом, и предстоящие полторы сотни километров казались неодолимыми.

Только достигнув огромной чаши Вымского озера (помнится, 28 км в длину и 3 в ширину), выбрались на лед и... поехали! Это было ощущением счастливейшего полета, а не езды! И когда Рональд впоследствии искал символ, чтобы обозначить понятие СЧАСТЬЕ, ему всегда вспоминалась ледовая дорога по Вымскому озеру, после таежных буреломов и снежных сугробов, по которым нужно было проталкивать грузовики...

Уже несколько колони, полуобжитых или только что созданных, осталось позади. В начале озера примостилась в укромном распадке колонна № 28. При каждой остановке против вахт сгружали десятка полтора людей. Следующие далее им завидовали: как бы то ни было — они будут у огня, среди собратьев, а главное, им уже не надо толкать автомашину вперед!